Радуйся, светлосте, во тьме светящая…
Явившаяся во весь свет ясных очей Богородица истово крестилась и била поклоны. Помаленьку спадала с глаз ослепляющая пелена. Алексей и женские черты в облике начал различать. Высока, стройна, белолица. От частых поклонов прикрывающий голову черный плат сбился на затылок; светло-золотистые роскошные волосы вопреки хозяйке выбились из-под плата, струились на висках двумя капризными волнами. Алексей, глядя на такое диво, никогда так не певал, наверно, потому, что протопоп Илларион поощрительно кивал своей затасканной камилавкой; бас Алексея на верхних нотах, кажется, и плахи шатра поднимал вместе с грозно нависшим Саваофом. Нечаянная гостья, в женщину-боярыню обратившись, тоже парила где-то по-над головами. Кивок вниз - да взлет головы кверху, и вот она уже вслед за суровым Саваофом парит, единая во всей церковной выси…
На какой-то миг опять возникло прежнее - протолкалась вперед рыбачка Марфуша. Ее сейчас же оттерли, отпихнули назад, в гущу приспущенных долу платков. Куда, куда с таким рылом?..
Может, и Алексей в перерыве между "гласами" так прикрикнул. Скрылась, больше не являлась на свет свечей.
А ведь свет-то, свет! Нагрянувшие вслед за главной другие мил боярыни совали в руки церковного служки, петровского калечного солдатика, тяжелые, витые свечи, и когда они все загорелись - церковь воссияла своим янтарно-сосновым нутром так, как и в родительском бору сосны не сияли.
Пораженный, ослепленный, собственным голосом оглушенный, Алексей и не заметил, как закончилась служба. Услышал только:
- Княгинюшка Наталья, раздай всем певчим по рублю, а этому молодцу… - она подошла и в лоб его - сама - истово трижды расцеловала, - этому дай пять царских. Заслужил!
Тяжелые золотые кругляшики жгли ладонь, но Алексей не решался опустить их в карман своего кафтанишка.
- Княгинюшка, - новое повеление, - в братину положь пятьдесят.
Все точно исполнила молодая, расторопная княгинюшка, потому что как отошла - все тащившиеся посередь храма купчики, и даже из последних армячных рядов, бросились причащаться к братине. Звон сладкоголосый пошел, аж протопоп Илларион воссиял всем волосьем на лице - так он обычно сквозь свои заросли улыбался.
Жаль, остудила гостья улыбку. Сказала как приказала:
- Отче Илларион, этого… - ласковый погляд на Алексея, - этого я беру к себе. В придворные певчие.
- Да как же, матушка Елизавета Петровна, как можно…
- Можно. Помолчи, старый.
- Молчу, молчу, матушка Елизавета Петровна, да мне, недостойному, от архиепископа Феофана перепадет на грузди…
- Феофану я сама скажу. Не огорчай меня, старый! Грузди - они вкусны бывают.
- Да ведь ему одежонку надо справить. Не идти же пред царские очи в таком непотребном виде…
- Справят! И не пойдет, а поедет… сейчас вот прямо со мной. - Кантемир, - негромко, но властно позвала она, - проводи отрока к карете.
И хоть отрок был повыше подскочившего офицера, тот крепко взял его за локоть и повел вон из церкви.
Может, целая вечность, а может, и всего-то минута прошла - очутился Алексей в пахучем, дремотном сумраке кареты, прямо рядом с царственной похитительницей. Она сбросила черный плат, расстегнула соболью шубу и, как деревенская девка после пляса, лихо вздохнула:
- У-уф! Упарилась.
Карета была на полозьях - сани такие, закрытые. Понесло, как на мягких волнах. Обочь скакали верховые гвардейцы - слышно, цокали копыта, - а здесь свои тихие заботы:
- Настя, как мыслишь: на бал к Долгоруким успеем? Да заутреню в таком случае пропустим?..
- Ничего, Богородица - тоже женщина, поймет нас.
Алексей сжался в углу кареты, на немыслимо мягких пуховых подушках; если б не был таким дылдой - совсем бы в незримый комок обратился. А так куда денешься? Заметили ему:
- Привыкай… жених красный!
И еще, в который уж раз, приказали:
- Настя, скажи Кантемиру, чтоб жениха на ночь пристроил. Утром разберемся.
Им хорошо разбираться, а он до сих пор не поймет - где Марфуша, где Настя, а где та, первая, разбитная похитительница, очень похожая на нынешнюю Настю, только скромнее одетая… Ведь это уже второе похищение! Прямо из церкви. И очень походило на нынешнее, только все проще вышло, без многолюдства. Называлась та похитительница Марьей, да что с того? Была она не в собольей, а в беличьей шубке, так что же?.. И Марья, и Настя как-то сливались воедино. Он так присматривался к ней, сегодняшней заводиле, что она капризно спросила:
- Ты чего на меня уставился-то?
- Да ничего, так… - отвернулся, совершенно сбитый с толку. Положим, тогда было все во хмелю, но сегодня-то?..
Три дня прошло всего, а его опять куда-то везут, как мешок с овсом. Да в уме ли он?!
Спросить не спросишь, из разговоров ихних ничего не поймешь. Словами как снежными шариками перебрасываются. Слева смешливое:
- Утречком, утречком, Настя!
Справа лукавое:
- Так ведь у тебя, Лизанька, утречко за дальний полдник перевалит. Не перекиснет парень-то?
- Ну, лукавица! Не вино ж… Да и не таков Кантемир, чтоб у него прокисали. Отстань!
Было самое время о себе напомнить, может, даже с некоторой обидой, но тут лихая скачка по оледенелой, еще не устоявшейся дороге оборвалась у какого-то ярко освещенного горящими плошками крыльца. Та, которую называли княгинюшкой, выскочила под густо валивший снег, а свет Богородицу подхватили золотом расшитые руки и унесли ко крыльцу. Из распахнувшихся дверей как жаром обдало музыкой - в многоголосье, вприпляс.
Сейчас же и левая дверца распахнулась.
- Вылезай, арестант.
Но голос был молодой и добрый. С неуловимо южным привкусом.
- Пойдем ко мне.
На деревянных, негнущихся ногах Алексей перелез в раскрашенный возок и через пять минут - совсем было близко - входил в такие же ярко освещенные двери, в убранные коврами сени, а потом в горницы, одну за другой, и где-то уже там, после третьих или четвертых дверей, в новом изумлении остановился. Вечер уж такой выдался, изумляющий. В ярко освещенной целым сонмом свечей зале, в бархатном роскошном кресле… сидел его отче и его благодетель архиепископ Феофан! Вот он, кажется, не удивился явлению черниговского бузотера, которого неделю назад ставил на горох за очередную драку. Просто сказал:
- Здравствуй, Алексей, Божий человек.
Перед своим-то Алексей нашелся, ответил:
- Здравствуйте невозбранно и неболезненно, отче. Благословите…
Архиепископ Феофан трижды перекрестил его и протянул руку. Алексей истово припал к этой и ласкавшей, и бивавшей руке.
- Благословляю, Алексей, и наказываю: будь достоин славного черниговского казака. Пой во славу Божию, да и в свою славу к тому ж. Певчий при дворе - это тебе не церковка убогонькая в Лемешках и даже не у отца Иллариона. Оттуда, куда попал ты, или в люди выходят, или…
- …на Соловки, - встрял приведший его совсем молоденький офицер.
- Погоди, Антиох, - остановил его Феофан Прокопович, которого здесь никто из сидящих за столом архиепископом не именовал. - Не пугай хлопца. Все в руце Божьей… - И уже ему: - Знаешь ли хоть ты, в чьи руки попал?
- В Богородицыны, - с жаром ответил Алексей.
Сидящие за вечерним столом переглянулись, но выручил офицер, согласившись:
- А ведь, пожалуй, верно. В полунищую, полутемную церковь вдруг врываются с ярчайшими свечами наши самые ярчайшие дамы во главе…
- Да, во главе… Знаешь ли хоть ты, в самом-то деле, кто тебя вывел из полутемной церкви на полный свет?
Алексей молчал. Все у него за этот вечер в голове перемешалось.
- А похитила тебя, добрый молодец, цесаревна Елизавета Петровна, преславная дщерь царя Петра, дай ему, Боже, место в раю!
Еще кромешнее стало в голове у Алексея. Но архиепископ Феофан уже оставил его, к офицеру обратился:
- Мы с тобой еще поговорим, Антиох. Пожалуй, и во здравие преславное дщери выпьем… Охо-хо, грехи наши!.. Хлопец-то, видать, замаялся. Уложи его да возвращайся.
Алексей думал - сейчас такой разряженный офицер и стелить ему будет, а тот только дернул за шелковый шнур, чем вызвал звон в дальних покоях. Сейчас же явился чуть ли не боярин в белых чулках и белых перчатках и склонился в поклоне:
- Слушаю, ваше сиятельство.
- Уложи послаще хлопца, Григоре. Да покорми как след. Да к утру приготовь ему платье, человека достойное.
Опять взяли Алексея под локоток и повели дальше, в глубь ярко освещенных зал. От волнения и усталости - ведь с раннего утра на ногах - он запинался о ковры, хорошо, что хоть не растянулся. Жизнь так круто поворотила куда-то… но куда?..
Истинно говорят: утро вчера мудренее. Накормленный до отвала невиданной доселе едой, уложенный на пуховики и пуховиками же укрытый - уснул он как в обители ангела. Ведь если есть на свете Богородица, так должны быть и ангелы?..
Но спал, видимо, недолго, лакей разбудил:
- Князь изволит к столу пригласить.