Горбун предложил всадникам спешиться и присесть к сачаку. Ата попытался возразить, что, мол, не имеют времени задерживаться. Старик, как клещ, повис на поводьях коня Махтумкули.
- Нельзя уезжать, не выпив пиалу чая! Поэт Махтумкули не каждый день бывает у нас. А если на то пошло, так мы вас до утра не отпустим. Верно я говорю, люди?
- Верно! - закричали вокруг.
- Правильно!
- Молодец, Джанмурад-ага!
Пришлось спешиться.
Моментально послали гонцов в село, и через малое время повалил народ. Те, кто подогадливей, тащили с собой небольшие ковры и паласы. Их тут же расстелили, поставили угощение, чайники со свежим чаем, хотя гостей уже успели попотчевать. Горбун Джанмурад-ага сказал:
- Мы, Махтумкули-шахир, собирались своих людей в Хаджиговшан посылать. Слухи разные тут появились: вроде бы правитель Астрабада заковал вас в оковы и повез в Астрабад на расправу. Потом, правда, донеслось, что освободили. Как вам удалось образумить кизылбаша? Или с приходом к власти нового шаха в мире доброта появилась?
Махтумкули засмеялся.
- Значит, доброты ждете от нового владыки?
- Особенных надежд не питаю, - сказал Джанмурад-ага, - от смены погонщиков ноша верблюда не становится легче. А все же надеемся на лучшее, иначе нельзя.
Трезвое мышление старика понравилось Махтумкули. И простые как будто слова произносит, а смысл в них большой.
- Новый владыка, Джанмурад-ага, вряд ли намного лучше прежнего. Змея, говорят, пестра снаружи, а человек - изнутри. Хитрит, я полагаю, он, улещает народ, усыпляет сладкими словами, чтобы потом петлю на шее народа затянуть потуже.
- Куда уж туже, будь проклят его отец! И так дышать нечем! Вы вот поглядите на всех этих людей. Есть жизнь в их лицах? Все они не живые и не мертвые.
Действительно, среди окружающих не было ни одного по-настоящему цветущего лица. Все выглядели изможденными, хилыми, даже подростки, и белки глаз желтыми были у всех.
Ата Мавы сказал насмешливо:
- Вы мака побольше сейте, терьяка побольше употребляйте - глядишь, и окрепнете, живыми станете.
Горбун рассердился:
- Ата, братишка, мы тоже не ради удовольствия сеем эту гадость. Вот мне уже за пятьдесят, а я сорок лет не знал, как пахнет терьяк. Все село засвидетельствовать может, клянусь солью! А вот последние годы поддался незаметно этой заразе. Оно ведь чем больше стареешь, тем больше недугов. Да и вообще мы других лекарств не знаем, кроме этого. Простудится человек - терьяк принимает. Животом захворал - опять терьяк. Еще что-нибудь заболит - снова то же лекарство. А что делать?
- Вы, что ли, одни хвораете? - с сердцем сказал Ата. - Не выкручивайтесь, ага, не валите с больной головы на здоровую. Детишек с малых лет отравляете, под корень себя рубите…
- Что делать, братишка… мы люди обездоленные. Старшину нашего, арчина Союнмурада, сам знаешь. Безвылазно гнем спину на его полях, а он нам четверть урожая в зубы сует и еще считает, что живем мы как у аллаха за пазухой. Кому жаловаться пойдешь?
За разговорами просидели почти до полудня, пока хозяева не вспомнили, что собрались послушать стихи. Сперва прочитал несколько стихотворений Шейдаи. За ним читал свои стихи. Сперва прочитал несколько стихотворений Шейдаи. За ним читал свои стихи Махтумкули. От имени всех присутствующих горбатый Джанмурад-ага поблагодарил поэтов, еще раз высказал пожелание, что не следовало бы все-таки отпускать их сегодня. Но они спешили в самом деле да и, если говорить честно, не было особого желания выступать перед этими унылыми, действительно какими-то полуживыми слушателями.
Они заторопились. Ата Мавы, пытаясь срезать дорогу, вел друзей по трудно проходимым ущельям, сокращал путь где только можно было, чертыхаясь по случаю неожиданной задержки.
Приехали они только к вечеру и остановились на высоком холме, с которого вся окрестность была как на ладони. Отсюда был виден и родник, откуда жители села брали питьевую воду.
Махтумкули стали одолевать сомнения: как бы не обиделся Овезберды-усса. С ним беседовал сам Довлетмамед, все они обговорили честь честью, назначили день свадьбы. А теперь получается, что Махтумкули не доверяет своему отцу?.
Он поделился сомнениями с друзьями. Те не очень разделяли их, особенно Ата, однако согласились, что можно чуточку и поосторожничать. Ата предложил Шейдаи и Махтумкули подождать в укромном местечке, откуда просматривается родник, а сам он направится к роднику и подаст знак, когда Нуртач придет по воду. На том и порешили.
Ата спустился к роднику, напился сам, из водопойной ямы напоил коня. Подошел односельчанин, они разговорились. То и дело проскальзывали мимо женщины с кувшинами, здоровались, отворачиваясь. Нуртач не шла.
Когда багровое солнце скрылось за горными отрогами, поток водоносов иссяк. Ата снял папаху и отер ею лицо. Это был знак, что ничего не получилось. Оно и без всякого знака видно было, что прождали впустую. Махтумкули с Шейдаи выбрались из своего укрытия, подошли к Ате и все трое поехали к дому Аты. Дорога делила Карабалкан на две части, и по дороге шла девушка с кувшином в руке.
- Глядите в оба: она! - шепнул Ата Мавы.
Они придержали коней. Девушка, смущаясь и низко опустив голову, обошла их обочиной. Она отворачивалась, но было видно, что у нее красивое личико цвета спелой пшеницы. И косы действительно, как утверждал Мяти, толстые были, и груди заметно круглились под застиранным платьем из домотканой шелковой ткани. На голове ее была тюбетейка с серебряной гупбой и подвесками, на ногах - туфельки на высоком каблучке. Двигалась она легко, словно плыла над землей, а не ступала по ней. Джигиты долго смотрели ей вслед. Она не оглянулась.
- Ну, как? - осведомился Ата Мавы.
- Пусть состарится у его колышка, - кивнул Шейдаи на Махтумкули.
Тот только облегченно перевел дыхание.
25
Довлетмамед решил устроить большой свадебный той. Ведь это была свадьба последнего, оставшегося с ним сына, и надо было провести ее с надлежащей торжественностью. Слишком много дней в доме не было слышно веселых голосов, смеха, шуток, слишком долго были хмуры и сосредоточенны лица. Даже бедняжка Убейда и та не позволяла себе пошутить и посмеяться. Сколько можно жить в печали! Пусть свадебный той станет поворотным событием в истории семьи Довлетмамеда, пусть разгонит тоску, придаст сил старому, исстрадавшемуся сердцу Карры-муллы.
Ожиданием свадьбы жил и Махтумкули. После того, как он увидел Нуртач, в душе его что-то дрогнуло и растаяло. Значит, не умерла она, душа заледенела только, замерло, как муха зимой, чтобы пробудиться по весенней поре. Неужто так много в жизни человека значит красивая женщина? А вдруг у нее характер скверный? Вдруг какой-нибудь тайный изъян имеется? Все это пока неизвестно, однако вернулся Махтумкули из Карабалкана полный надежд и предвкушения счастья.
Ах, если бы это была свадьба с Менгли! Он старался гнать такие мысли, но они стучались в окно, они лезли напролом, и он выскакивал наружу, прижимал к себе любимую, вслушивался в ее рвущийся шепот: "Возвращайся живым и здоровым…" И руки ее надевают на голову тюбетейку, расшитую кровинками девичьего сердца. Разве такое забывается!
Но - надо забыть. Надо! Нельзя обнимать Нуртач, думая, что обнимаешь Менгли. Это нечестно и гадко, Нуртач ни о чем не виновата, чтобы так больно обижать ее…