Махтумкули предполагал, чего ради пригласил его правитель. Ясно, что потребует поехать к Керим-хану, посоветует посвятить ему хвалебные стихи. Не без причины водь начал разговор со стихотворения в честь Ахмеда Дуррани. От Ахмеда Дуррани до Керим-хана - один шаг. И потому Махтумкули решил заблаговременно парировать удар, расчистить себе дорогу для отступления, потому в таком покаяннном тоне заговорил о своей ошибке.
Для правителя это было приятной неожиданностью, но он был опытный политик и не поверил поэту. Правда, сразу не сообразил, с какой стати тот юлит, какой подвох скрыт за его покаянием.
- Что ж, как говорится, одна вина это еще не гибель. Не стоит слишком расстраиваться из-за одного стихотворения. Самое главное, вы убедились в том, что Ахмед Дуррани не может быть покровителем туркмен. Не пойми вы этой истины, не было бы необходимости и в нашей нынешней беседе.
Голос правителя становился все мягче, все проникновеннее. Уже и следа не осталось от прежнего высокомерия, лицо источает сплошную благожелательность.
- Его величеству известно о ваших соплеменниках, необдуманно посланных в Кандагар. Среди них, кажется, были ваши братья, и они тоже попали в беду. Остается лишь сожалеть, что произошло это в Хорасане, где пока еще не признают его величества. Но пусть это вас не огорчает. Не сегодня-завтра и там положение изменится, мы предпримем необходимые меры для розысков попавших в беду и оказания им помощи…
Правитель говорил, а Махтумкули слушал его вполуха - разбередил чертов астрабадец сердечную рану. Абдулла, Мамедсапа, Човдур-хан… Живы ли? Где горе мыкают? В каком из семи поясов земли нашли себе пристанище?.. Знал правитель, где побольнее ковырнуть!
- Если вы отправитесь в Тегеран и лично расскажете его величеству о бедственном положении…
- Нет-нет! - поспешнее, чем можно было, прервал правителя Махтумкули. - Я не могу поехать в Тегеран!
Правитель сделал удивленные глаза:
- Почему не можете?
- Здоровье отца… Он болен… Если я уеду надолго… Нет-нет, не настаивайте. Будь у меня возможность поехать, я отправился бы на поиски братьев.
- Ладно, - согласился спокойно правитель, - пусть будет по-вашему. Сыновние чувства заслуживают уважения и признания. Тогда сделайте так: напишите приветственное послание для тех, кто поедет. Хорошо бы написать в стихах. - Он хотел сказать: "В таких же звучных, как послание Ахмеду Дуррани", - но воздержался. - Его величество любит поэзию и с большим уважением относится к поэтам. Он будет рад, когда услышит, как к нему обращается известный туркменский поэт.
Вот оно! Значит, предчувствие не обмануло. И зачем только надо было писать панегирик Ахмед-шаху!
Он стиснул зубы до боли, на челюстях вздулись желваки. Стоит ли затягивать ненужные словопрения, ходить вокруг да около? Не лучше ли одним махом положить всему конец?
- Нет, высокочтимый правитель, я не сумею написать предлагаемое вами послание.
- Причина отказа мне не ясна.
- Простите, но я вам уже объяснял. Сперва надо убедиться, способен ли на благодеяния владыка, а уж потом прославлять его.
- Такие шутки плохо кончаются! - вскипел астрабадец и быстро облизнул губы. - Пока я говорю по-хорошему. Но у нас имеются и средства принуждения!
Махтумкули видел, что правитель на пределе сдержанности. Достаточно совсем немного, чтобы он потерял власть над собой. Особого страха не ощущалось, и все же не слишком приятно чувствовать над собой топор, готовый обрушиться в любой миг. Попробовать смягчить положение? Сказать: "Хорошо, сделаю?" Или не вступать в конфликт с собственной совестью, даже если ты знаешь, что твое согласие - просто военная хитрость? Видимо, надо все-таки в любых условиях оставаться человеком.
- Я не шучу, высокочтимый правитель. Из-под палки я никогда не писал. И, надеюсь, не буду.
Казалось, астрабадец сейчас лопнет, как надутый бычий пузырь.
- Будешь писать! До вечера срок! Думай! Серьезно думай! А не одумаешься… - Он кликнул переводчика и приказал: - Убери этого отсюда! В свой шатер отведи. Бумагу дай ему и перо дай. Если до вечера ничего не сделает, прикажи в кандалы заковать по рукам и ногам!
Товарищи Махтумкули издали увидели, как он вышел из шатра правителя, замахали руками, показывая, что ждут. Но он, сопровождаемый переводчиком, скрылся в другом шатре. Переводчик распорядился насчет чая и стал взывать к благоразумию поэта. Увидел, что тот его не слушает, оставил на столе перо с бумагой и ушел. Махтумкули остался один.
Солнце поднялось в зенит. Те, что пришли с Махтумкули, продолжали сидеть на границе лагеря: ждали. Они видели, как он вышел, и часовой повел его за ближайший бугорок. Потом они вернулись обратно, Махтумкули скрылся в шатре, а нукер стал прохаживаться перед входом.
Нурджану надоело ждать.
- Пошли к правителю, друзья! - предложил он.
Два сарбаза скрестили перед ним ружья:
- Нельзя! Назар! Стрелять будем!
Слова были непонятны, но жесты и тон весьма недвусмысленны. Пришлось попятиться. Сарбазы смотрели усмехаясь.
Нурджан разозлился.
- Друзья! Идите и оповещайте всех, что Махтумкули взяли под стражу!
И помчался к дому Нурмамед-бая.
Остальные тоже побежали в разные стороны, крича: "Эй, люди!.. Махтумкули под стражей!.. Махтумкули в оковах!.." Стала быстро собираться голпа.
Нурмамед пил чай, подложив под локоть две подушки - чтобы помягче было. Ему не терпелось узнать, как закончился разговор правителя с Махтумкули, и он томился в ожидании, когда ворвался Нурджан и бросил в лицо обвинение, что это он, Нурмамед-бай, повинен в том, что Махтумкули взят под стражу и закован в кандалы.
Бай швырнул в дверь пиалу с недопитым чаем, заорал:
- Пошел вон, собачий сын!
Его даже холодным потом прошибло - всего можно было ожидать, но не такого рискованного поступка правителя. Он набросил на плечи халат и вышел.
Возле лагеря правителя кипела и гудела огромная толпа. Из общего гама вырывались проклятия, гневные возгласы. Толпу сдерживали сарбазы с ружьями наизготове. С минуты на минуту могло случиться непоправимое. Нурмамед-бай чуть ли не бегом поспешил туда, чтобы вмешаться и предупредить столкновение.
- Не шумите! - расставил он руки крестом, как бы заслоняя дорогу толпе. - Сейчас я буду говорить с его величеством!.. Прекратите гвалт!
Люди немного притихли.
Нурмамед-бай решительно направился к шатру правителя. Его пропустили.
Правитель уже знал от переводчика, что весь Куммет-Кабус поднялся на ноги. Он услыхал шум и галдеж, спросил, что там происходит, и ему доложили, что люди требуют освобождения Махтумкули. Толпы он не боялся и разогнал бы ее моментально. Но обстановка, миссия, с которой послал его Керим-хан, этого не позволяли. И уступить значило уронить собственное достоинство.
Он искал выход, когда появился расстроенный Нурмамед-бай и с места в карьер взмолился:
- Отпустите его, ваше высочество! Пусть уходит! Без него обойдемся!
Астрабадец притворился удивленным:
- Вы же сами советовали быть с ним построже.
- Нет-нет, ваше высочество! Брать под стражу его нельзя! Нельзя в кандалы заковывать! Вся степь всполошится, все на ноги поднимутся, начиная с Аннатувак-хана. Я окажусь опозоренным, всякий авторитет у народа утрачу, потому что меня обвиняют в случившемся.
- Кто обвиняет?
- Все!
Обвинение высказал, правда, пока что один Нурджан, но у страха глаза велики - баю казалось, что и в толпе кричали о его причастности к случившемуся.
- Сев на верблюда, за седло не спрячешься, - недружелюбно сказал астрабадец.
Нурмамед-бай пропустил сарказм собеседника мимо ушей.
- Верно говорите, ваше высочество. Отпустите его! Пока отпустите. Можно будет найти более благоприятный путь, чтобы поймать его в ловушку, а сейчас не надо трогать, прикажите снять с него оковы!
Правитель и сам не имел ни малейшего намерения везти закованного Махтумкули в Астрабад - все это выдумали люди. Он хотел лишь припугнуть строптивого поэта, попытаться сломать его волю. Из этого ничего не вышло - Махтумкули не поддавался, и потому отпадала необходимость держать его дальше при себе. Можно было пойти на уступку, сделав благородный жест: уступаю, мол, понимая беспокойство народа.
- Ладно. Передайте этим горлопанам, что на сей раз прощаю его непокорность и невежливость ради вас. Но если мы его не переупрямим, он будет строго наказан.
Правитель повернулся к переводчику:
- Отпусти его. Пусть уходит с миром.
Нурмамед-бай облегченно вздохнул, будто его самого из-под стражи освободили, и низко поклонился, прижимая правую руку к сердцу.