Я немного растерялся от такого вопроса.
- Конечно, - ответил я. - Как же можно жить без веры? И как можно воевать?
- Э-э, ты мне волынку не заводи, - снова прервал меня капитан. - Ты мне сейчас про родину начнёшь говорить да про победу. В это я и сам верю. Нет, ты мне про человека скажи. Есть у тебя такой человек, которому ты, как себе, веришь?
- Есть, - ответил я и подумал о Лиде.
- Баба?
- Женщина.
- За что же ты ей веришь? - с издёвкой в голосе спросил капитан.
- Я верю ей потому, что она никогда меня не обманывала. И не может обмануть.
- Это почему же? - спросил он. - Что ты, сахарный?
- Потому, что дело тут не только во мне, - сказал я, - а больше всего в ней. Потому, что она вообще никогда не врёт.
- Э-э, заливаешь ты мне, друг, - с упрямой настойчивостью возразил капитан. - Либо она тебе шарики крутит, либо ты мне.
- Нет, не думай, капитан, что больше всех знаешь! - так же громко возразил я, чувствуя, как во мне растёт обида. - Мне ни к чему тебе врать. Я тебя недавно узнал и, наверно, никогда больше не увижу.
- Ха-ха-ха! - рассмеялся он колючим, хриплым смехом. - Это ты сказку себе, друг, сочинил. В сказке твоей оно так, а в жизни-то наоборот.
Несколько минут мы не произносили ни слова. Потом я сказал:
- Ладно, капитан. Я ведь не знаю, что у тебя там такое произошло.
- Да что ты меня пытаешь? - крикнул капитан. - Пусти! - Грубо отстранив меня плечом, он шагнул в вагон и с грохотом захлопнул дверь.
Поезд ускорял ход, и кругом была по-прежнему темнота. Мне вдруг стало нестерпимо жарко. Держась за поручни, я высунулся и подставил лицо встречному ветру.
- Кто это здесь висит? - услышал я за моей спиной голос. На площадке стоял проводник с фонарём.
- А только висеть, товарищ военный, не надо, - скучным голосом говорил проводник. - Сорвётесь, а я потом отвечай.
Я вернулся в вагон. Пробираясь на свою полку, я заметил, что капитана на месте нет. Улёгшись на спину, я пытался заснуть. Но сон не шёл. Я стал думать о капитане. Он стоял перед моими глазами неразгаданный, злой, недоверчивый и грубый, каждую минуту готовый к отпору. Только сейчас я почувствовал, как жутко жить на свете такому человеку.
…Теперь я вновь встретил этого человека. Он уже давно ушёл, но я всё ещё смотрел на дверь, словно ожидал, что он вернётся. Я готов был бы поверить во что угодно, только не в то, что этот озлобленный, подозрительный человек будет заниматься оконными рамами, дверными ручками и прочими вещами.
Я снова занялся переоборудованием нашей комнаты.
Так началась наша совместная послевоенная жизнь. В тот первый день, когда я, усталая, огорчённая очередной неудачей, вернулась домой, Саша встретил меня так радостно, наша комната выглядела так чудесно, что я на какое-то время забыла о своих заводских делах.
Мы задёрнули занавески, зажгли свет. Изящные, тоненькие, нарисованные тушью на абажуре волшебные фигурки повисли над столом, и вся комната, залитая мягким, пропущенным через вощёную бумагу светом, приобрела не свойственный ей спокойный и уютный вид, наполнилась радостью и довольством.
Мы поужинали вдвоём. Саша торжественно вынул из-под стола бутылку шампанского, и потом начались воспоминания, и всё казалось дорогим и хорошим, но самым дорогим и самым хорошим было то, что мы видим теперь каждую минуту друг друга.
Так было во второй, и в третий, и в четвёртый вечер. Раньше жизнь для меня кончалась вечером, когда я уходила с завода. Возвращение домой, сон - всё это было лишь перерывом, паузой перед возобновлением жизни завтра. Теперь всё казалось иначе. Возвращаясь домой, я знала, что Саша ждёт меня, ждёт с нетерпением.
Он не раз говорил мне, что счастлив, очень счастлив и на фронте даже не мечтал о таком счастье. Он напомнил мне мои же слова о том, что справедливость должна восторжествовать, потому что в этом правда нашей жизни. И он сказал, что вот справедливость восторжествовала и что наше счастье и есть одно из проявлений этого торжества.
Я соглашалась с ним.
Однажды - это было на второй неделе после его возвращения - Саша спросил меня:
- Ты не знаешь, много ли народу работает в вашей редакции?
- В редакции? - переспросила я. - Нет, не знаю. А почему ты спрашиваешь?
- Просто так. Я каждый день читаю вашу газету. Ну вот и заинтересовался. Профессиональный интерес.
Откровенно говоря, наша заводская газета мало интересовала меня. Она казалась мне сухой и казённой, описывающей какую-то внешнюю, поверхностную сторону жизни. Помню, как-то раз мы попытались заинтересовать редакцию нашим делом, но из этого ничего не получилось. Я сказала Саше:
- По-моему, скучная газета, я её редко читаю.
- Знаю, - кивнул Саша, - приходишь домой и никогда не спрашиваешь про газету. Я думал, что ты читаешь на заводе.
На этом разговор о газете прекратился. Позже Саша сказал:
- Сегодня я встретил одного своего фронтового товарища. Его фамилия Горохов. Сегодня вечером уезжает в такое место, где всякая география кончается. Можешь себе представить, обнаружилось, что на севере Якутии существует поселение под названием Русское Устье. Кстати, ты представляешь себе, что такое север Якутии?
Я отрицательно покачала головой.
- Я тоже не представлял, пока этот парень не рассказал мне, - проговорил Саша. - Так вот, от нас до Якутска надо суток четверо лететь на самолёте. А от Якутска, где нет никаких железных дорог, до этого самого Устья больше двух тысяч километров. И самолёт туда не долетает: нет посадочных площадок. Живут там якуты, чукчи, эвенки, и среди них маленькое русское поселение. Самое интересное то, что говор, обычаи этих русских сохранились в неприкосновенности чуть ли не с петровских времён. Однако Пётр Петром, а в дни войны устьинцы собрали в фонд обороны огромное количество мехов и всякой всячины. Считают, что эти русские - прямые потомки тех старинных русских мореплавателей-землепроходцев, которые доходили до мест и сейчас-то почти неизвестных. Интересно?
То, что рассказывал Саша, было очень интересно. Я слушала его, боясь проронить слово.
- Так вот, - продолжал Саша. - Ленинградский арктический институт отправляет в Русское Устье экспедицию. На два года. И этот самый Горохов увязался с экспедицией в качестве корреспондента. Представляешь? Зимой там мороз достигает семидесяти градусов. И никаких дорог… А он, кстати, только три месяца назад демобилизовался.
- У него есть семья? - спросила я.
- Семья? Не знаю. Впрочем, кто-то, кажется, есть, не помню только, жена или мать.
Поздно вечером, когда мы уже собирались спать, я сказала Саше:
- У меня из головы не выходит то, что ты рассказал об этом месте. Ну, в Якутии…
- Русское Устье? - подсказал Саша. - Да, романтическая история.
- И об этом Горохове. Воображаю, как ему будет тяжело туда добираться.
- Такова участь корреспондента, - заметил Саша. - Грош ему цена, если он не будет стремиться увидеть то, что никто до него не видел. Трудности не в счёт.
Саша потушил свет и задёрнул штору.
- Послушай, - неожиданно для себя самой спросила я, - а если бы тебе предложили такую поездку?
- Мне? - Саша помолчал немного. В темноте я не видела его лица. - Мне? - переспросил Саша. - Что ж, конечно, поехал бы. На фронте бывали более серьёзные командировки… Только у меня другой план.
Он помолчал немного и сказал:
- Как ты думаешь: что, если я попробую поступить в вашу редакцию?
- В нашу газету? - удивилась я.
- А что ж такого? Во-первых, у вас четырехполоска, газета солидная, - значит, работа найдётся. Потом - я никогда не любил большие, шумные редакции. Наконец, мне просто интересно присмотреться к жизни завода. Я думаю, что это пригодится мне и для книги, хотя в ней речь пойдёт о войне. И в конце концов хватит бездельничать, я хочу работать!
- Я думала, что ты хочешь ещё отдохнуть.
- Есть ещё одна причина, - тихо отозвался Саша, не обращая внимания на мои слова. - Ведь мы почти не видим друг друга. Ты с утра до вечера на заводе. Я пробовал подсчитывать часы, которые мы проводим вместе. Если не считать ночей, то получается до смешного мало. А так, ты подумай только, мы всё время будем почти рядом друг с другом.
Об этом можно было только мечтать - работать на одном заводе, иметь одно, общее дело. И как это мне самой не пришло в голову?
- Словом, - продолжал Саша, - я завтра же зайду в райком.
- А я пойду к Каргину и попрошу его помочь! - воскликнула я. - Ведь от него многое зависит.
В тот вечер я долго не могла заснуть. Всё было слишком хорошо. Счастье переполняло меня, счастье и любовь к Саше. А потом я заснула, и мне всю ночь снились снега, олени и какие-то люди с длинными русыми бородами.
Не знаю, что общего было между Василием Степановичем Каргиным и нашим старым мастером Иванычем, что объединило этих двух людей, разных по возрасту и совершенно непохожих друг на друга по характеру, но они были друзьями.
Я узнала об этом от Ирины тогда, когда она ещё лично не была знакома с Каргиным. Она по-прежнему жила на своей старой квартире, и Иванов по-старому был её соседом.
- Каргин-то каждое воскресенье у нашего Иваныча сидит, - сказала мне Ирина. - Странная дружба.
И вот совсем недавно я убедилась, что в отношениях Каргина с Ириной сыграл свою роль Иванов.