- Ответ будет? - напомнил о себе курьер. "Надо ему заплатить", - и, стараясь не потревожить палец, поползла в карман.
- Из Шанхая?
- Из Владивостока. Сергей Николаевич прибыл по делам фирмы.
- Так вы из Владивостока?
Мужчина усмехнулся и покачал головой.
- Мне передали. Из надежных рук.
"Шпик!" мелькнуло в голове. Осмотрела его потрепанную тужурку.
- Конспирация, - выговорил незнакомец с прононсом. Да, это был офицер. Строевую выправку партикулярным платьем не прикроешь. Резким военным полупоклоном дернулся и растворился в завесе густо повалившего снега. Что за человек? Опять попытка добраться до Колчака? Через любовницу!
Снег сыпал на бугристый камень мостовой, на головы прохожих, и уже выбелил пологие крыши лабазов. Зазвенели часики - пора в цех!
Бесконечно мелькала иголка, шелестело, хрустело полотно, гудели моторы. Говорят, в Америке изобрели машину, что пришивает пуговицы! Самое гениальное изобретение! Мелькнет иголка на долю секунды, успеет зацепить нитку, сделать какую-то петельку! Полотно наплывает, морщится. Собирается белыми волнами. Отгребешь в сторону, а тут шов - лапка подскочит - палец так и норовит скользнуть под иголку - и даже по спине мороз, и передернет всю.
- Знакомый приходил? - подкараулила минутку тишины Алиса. Анна покосилась: уж не из военного ли контроля ты, голубушка?
- Сапожник. Сказал, что подметки готовы. Спиртовые.
Княжна, понимая, что не доверяют, слабо улыбнулась. А Анна извинилась внезапным экспромтом:
- Стучит машина "Зингер",
Пробила Ане "фингер" (палец).
Стонет, как корова,
"Геноссе" (товарищ) Тимирева.
Алиса дернулась и закатилась таким веселым хохотом, что и другие работницы оставили шитье, смотрели, чуть ли ни с завистью: чему так развеселилась княжна? Но недолго царило веселье. У гладильного стола вдруг засуетились, сбились в кучу.
Графиня Олсуфьева упала в голодный обморок. Да еще и банку разбила. Обеденную похлебку она сливала в банку, и относила маленькой дочке, в землянку Копай-города.
У всех свое горе, у всех своя печаль.
* * *
Иногда ходили в электротеатр.
Снежок таял, и над дорогой маячил чуть заметный туман. А на крышах снег - белый предвестник зимы. И руки зябли. И ветер какой-то непостоянный: то оттуда дунет, то с другой стороны, то забежит, в спину толкнет.
По Атаманской, с винтовками, при примкнутых штыках, рубили каблуками брусчатку, уходили на фронт гренадеры. Женщины махали вслед. Одна и та же картина шесть лет. И не видно конца-краю. Иногда нападало полное безразличие. Отчаяние. Хоть бы как-то кончилось это безумие. Хоть бы какой-то выход, хоть какой-то порядок. Суворовский марш истончался, растаял в сыром холодном воздухе - ушел еще один полк на ратный подвиг. Спаси, сохрани его, Господи.
В цехе выдали жалование - подмывало закутить!
Здесь, в фойе, совершалось небывалое чудо: продавали мороженое! Стоило оно целое состояние - но все-таки взяли с княжной! Одно на двоих.
А, совсем рядом, за стеной, волнующее пространство просмотрового зала. Оттуда волшебный резкий запах клея. И, как рокот моря, - вздохи, смех толпы. Анне не раз говорили, что по ней плачет кинематограф, что, пожелай, - и стала бы знаменитой, как Вера Холодная!
Донесся скрип стульев, шаркающий топот - зрители покидали иллюзион. Княжна Алиса осторожно, как кошечка, кушала мороженое. Отличное! Взбитое, на сливках. Шагнули в зал. Там запах бедности и потуги на дешевенький шик.
Расселись по скрипучим "венским" стульям. Электричество погасло. Княжна на секунду схватила и пожала руку Анны - так не терпелось увидеть ей фильму! Затрещал аппарат, темный зал прорезали грани луча, высветило облачко дыма - по белому квадрату экрана побежала жизнь прежняя: роскошная, красивая! И обмирает душа при виде Государя. Идет, пожимает руки бойцам. Уж давно мертвый, расстрелянный. Алексей в матросской форме - живой и невредимый. Хлыстиком машет, и собачка вьется, скачет, лает от радости. Как же на Володю похож! Господи! И другие дамы в зале задышали глубоко, потаенно, полезли за платочком. Прощай, счастливое время! Прощай, Родина! И сморкался в темноте просмотрового зала сброшенный с корабля истории, недобитый класс. Княжна Алиса сидела неподвижно. Она прощалась со своей юностью ожесточенно, без слез.
Поначалу Анна внимания не обратила: сидит синеблузник - да и пусть. Но что-то его, нет-нет, да и качнет: клонится-клонится и прижмется плечом. Отодвинулась раз, другой.
- Что это с тобой, гражданин? - вдруг закипело и выплеснулось.
- Не нравлюсь, барышня?
Анна передернулась и замерла, продолжая смотреть на экран.
- А то, может, познакомимся? - наклонился к самому уху.
- Обсоси гвоздок! - на весь зал прозвенела любимая женщина Верховного правителя России - и все! Фабричный стушевался. Только прошипел себе под нос: "в перчатках!" Княжна Кызласова беззвучно хохотала и не могла остановиться.
На другой день в пошивочном цеху, кто бы что кому ни сказал - в ответ легко и романтично летело: "Обсоси гвоздок!"
…Вера Холодная, расставаясь с женихом, закатывала под лоб свои томные глаза, прижимала руки к груди. Все это было бы трогательно, если бы хохлушка на переднем ряду не пропела в приступе обожания: "Вера Голодная!" И стон ее восторга зал охотно подхватил, и несколько раз в самых душещипательных местах хрипело то сбоку, то сзади: "Вера голодная!"
ГЛАВА 4
Грабеж в городе стоял жуткий. То свои злодеи, то чехи - то и гляди, что останешься без кошелька. Но все-таки не боялась делать променад. Смелости добавлял небольшой подарок Колчака - браунинг. В человека стрелять, конечно, не решилась бы, но в воздух для острастки - почему бы и нет! Странно и любопытно было бродить у крепости по Бутырскому форштадту. Когда-то здесь трудился автор "Идиота". Мял глину, делал кирпичи. Двести штук в день. И вглядывалась в кирпичные фундаменты почерневших от времени домов, будто можно было отыскать дактилоскопический отпечаток Достоевского.
Впереди церковушка. Без звона. Молчит. Скобрящей Божьей Матери. Не двуглавых орлов надо на герб, а ее, заступницу и печальницу несчастнейшего из народов.
И будто в подтверждение черной мысли, во дворе, за тесовым забором вдруг грубо, душераздирающе закричали, ударил выстрел - воротца распахнулись, и человек, весь в крови, бросился на Анну! Раз за разом прогремело - и, распахнув руки, как на объятия, пьяно повалился на колени, задергался-задергался и стих. Солдат, выкрикивая ругательства, засовывал наган в кобуру и дикими, налитыми кровью глазами, смотрел на Анну, будто решая, не пустить ли в расход и ее.
Минута оцепенения миновала, Анна твердо, прямо прошла мимо вылупившегося на нее солдата полковника "Урода". Что он сделал? Зачем? Что произошло? Через какое-то время испуг уже выходил крупной, лихорадочной дрожью, ноги подсекались так, что невозможно идти. Опустилась на лавочку. Колотило - зуб на зуб не попадал. И как грубо кричал ругательство солдат: "Fuck you!" Зачем они здесь? Сидела на ледяной скамейке посереди Омска, не зная, куда бежать, где скрыться от обступившей беды. Когда закрывала глаза - с фотографической точностью вставало бледное, залитое кровью лицо. "Мы все сойдем под вечны своды, и чей-нибудь уж близок час"!
Опять посыпал снег. Сгущались сумерки.
И потом всю ночь вздрагивала на железной своей кровати. Хозяйка даже обеспокоилась: не в тифу ли квартирантка? Но человек привыкает ко всему. На следующий день ужасная картина убийства отошла на задний план, стушевалась.