- Чем и горжусь, дорогой Александр Васильевич! - отозвался адъютант. - Но спрошу и я вас: обидчик князя Игоря, хан Кончак, он вам не дедушкой доводится?
Адмирал хило усмехнулся:
- Не дедушкой. "Кончак" - значит, штаны. А "Колчак" - боевая рукавица.
- Первый раз слышу, - покачал головой адъютант, - "боевая рукавица!" Железная, должно быть, - смерил взглядом адмирала. - Выходит, вы из половецкой орды-с?
Колчак неопределенно повел плечом:
- Из турецкого флота - пращур был адмиралом.
- Это у вас семейное… Его ведь Петр Первый в пух и прах разнес?
Адмирал нахмурился, отвернулся. Комелов крякнул, совсем, как Колчак в иную минуту. Анна покачала головой.
- Колчак - это травка такая, - сказала она.
Офицеры тоже "отвязались". Пели прекрасными, отдохнувшими голосами про то, что когда-то были они рысаками, и каждый в жизни искал не любви, а только забавы и на груди "у нее" засыпал. Анна Васильевна опять оживилась, рассказывала анекдоты про солдата Петрова. Она горела вдохновением. Получила, наконец, свою любимую игрушку - в радость видеть, слышать, дотронуться рукой, потормошить его!
Но только ли это? А не волновало ли окруженье молодых офицеров? Пусть даже и помимо воли? На уровне инстинкта? И они, ярко горя глазами, подозрительно часто, не сказать бы - надоедливо, заглядывали в купе. И Колчак имел возможность познакомиться с муками самой черной ревности.
В тот же вечер произошел случай, очень его опечаливший. В очередной раз заглянул капитан пулеметной команды и, странно улыбнувшись, обронил:
- А я в Красноярске видел вашего Борбоську! - и, видя, что не верят, пьяно возбудился, - да! Бегал по перрону! Вас искал!
Это оглушило Колчака.
Как же? Слабенький, глупенький Борбоська пробежал полторы тысячи верст по морозу. Без еды. И зачем?! Какая глупая, нелепая преданность! И вдруг, будто кто шепнул в ухо: а сам-то ты, не такой же ли Борбоська, бегущий за великой Россией - авось, чем послужу! Авось, понадоблюсь!
Колчак повесил нос, глаза угасли. Когда в Омске в его особняке случился взрыв и погибли люди, говорят, он спросил в первую очередь о лошадях: не пострадали ли? И негласно осудили за бесчувственность. Какими бы ни были кони, но люди, защищающие тебя, должны бы быть дороже. И, конечно, это так! Но война есть война. Человеку как бы и положено иногда гибнуть на ней - а животные, они-то в чем виноваты? И вот Борбоська…
- И что с ним?
- На перроне остался, Ваше Высокопревосходительство.
ГЛАВА 16
Зарождалась в животе и растекалась по рукам длинная судорога - хотелось потянуться всем телом, зевнуть. Вообще, весело. Аким передал товарищам на станции, полученные в поезде сведения. "Золотой эшелон" так и шел под красными крестами. Вроде, как санитарный. Колчак - в литерном поезде "В". Рассказал товарищам о брожении и прямом разложении конвоя. После обмена информацией, за самокруткой, как водится, удивлялись обилию евреев среди красных.
- Во, люди! - не то восхитился, не то недобро упрекнул партизан. - уши обдерут, а заберутся наверх, либо в директора, либо в аблакаты!
- Ага, ага, это да, - подтвердил Аким. - Если в России живут, то - или великим князем или канцлером! На меньшее не согласны.
- Во-во, - обрадовался единомышленнику товарищ из леса. - А если не так - то и жизнь не мила: стреляйте меня! Вешайте меня за шею, сатрапы!
- Оне будут править нами, вот увидишь.
- А может, так-то и лучше, может, совесть знать будут! - Заплевали огоньки самокруток, бычки скаредно спрятали в карман.
- Ну, покедова, товарищ! - крепко пожали руки, только что не перецеловались и разошлись в разные стороны.
Разложение в поездах было так велико, что Аким не боялся таскать револьвер. Русская перепечатка "Смит-Вессона" - то есть, очень большой и неудобный. Но зато такого калибра - одной пули хватит медведя свалить. И так приятно чувствовать его серьезную тяжесть в кармане. Шаг у Акима твердый, чуть развинченный. Вполне освоился в многочисленной банде Колчака.
Зима набрала силу, грянули морозы, жгло нос, щипало уши - то и гляди, что ознобишь. Аким, конечно, понимал, что украсть "золотой запас" удастся едва ли. Хоть, кто его знает! Ведь по Казани его везли на телегах! И черный полковник Каппель перехватил его с тремя подручными! Так говорят.
А почему бы и с Акимом не сыграть судьбе такую комбинацию? Залезть в паровоз, треснуть машиниста по башке, свернуть на какую-нибудь боковую ветку - и в тайгу! Получите, граждане партизаны, тридцать тысяч пудов драгметалла! Вот такой рождественский подарок! Только попрошу уж вас, дорогие, расписаться в получении! У пенька. На заснеженной полянке. Суровой крестьянской мочой! Мол, получили тогда-то и тогда-то!
Ленин узнает - камаринскую с Троцким спляшет в своем красном кремле! А Акима прямым путем - в министры железнодорожного транспорта! Заместо Ларионова. Во, удивятся в деревне. Во, обрадуется тятя с маманей!
- Стой, голубок! - офицер в романовском полушубке.
- Слушаюсь, ваше благородие!
- Откуда будешь?
- А вон, из вагона мы. Слесарем будем. Отвечаю за ходовую часть.
- Документ, - уронил спесиво, будто опасался взять в руки его тифозное удостоверение. - Это вши на тебе?
- Разве заметно, ваше благородие?
Офицер отступил на своих сверкучих, яловых сапогах бутылочкой. Движения упругие, легкие. Видно, недавно пристал к поезду. Из тыловых. С фронтовиков дешевый лоск давно слез.
- Вот, извольте, - протянул, трепещущую на ветру бумажку.
- Ладно. Ступай.
А Аким ничуть и не испугался. Даже сердце не застучало. И уже поднималось раздражение: "До Колчака-то, может, руки не дотянутся, а этого франта продырявлю запросто!".
Товарищ из головного вагона куда-то пропал. Может, боится? Он какой-то трусоватый. Тут же, рядом с поездом, рота солдат выполняет упражнения под зычные команды офицера. И "шагали", и кричали, и кололи белый свет. Разминаются. Засиделись в вагонах. И видно, что весело служивым: лица красные, глаза блестят. Попробуй, встань им на пути - только мокренько останется! Аким торопился от оси к оси, постукивал молоточком; где надо, маслом шприцевал, и все подвигался вдоль состава, от хвоста к голове. Паровоз отличный, Луганский, серии "Э". С тендером. Обошел состав, обратно поспешил по другой стороне.
На платформах пушки. В ящиках снаряды. Вот бы где темной ночкой костер развести. Много бы шуму наделал. Бензинчику на ящики плеснуть, да колесико зажигалки крутнуть - хороший бы фейерверк получился.
И опять этот офицер с журнальной картинки: прямой, длинноногий - только бы и любоваться им! Смотрит подозрительно. Аким кивнул, уже как знакомому. Не отвечает поручик. Смотрит пристально. Да и пусть его смотрит. Я тоже парень не рябой!
Проверял буксы: достаточно ли смазки, не тлеет ли пакля? Вообще, это делают работники станции - но здесь их не подпускали. Боятся: вдруг какую бомбу в буксу сунут. Рабочие бастовали во всю, сбивались в боевые дружины от Красноярска до Читы, по всей железной дороге. Почувствовал силу рабочий класс, поняли баре, кто от кого больше зависит! Насчет бомбы в буксу - мысль неплохая. Добыть бы динамиту. Магнезиального. Да по фунту в пару букс.
Револьвер, конечно, есть. И калибр - только быков валить. Да не пристрелян. А вдруг вверх берет или, наоборот, "низит". Каким стрелком ни будь, а с дальнего расстояния промажешь. Только в упор. А кто же допустит - в упор? И рисковать не хочется. Надо незаметно. Вроде: я не я, и лошадь не моя.
На станции - оплывшая белым льдом водонапорная башня. Как-то все рушилось и портилось в последние годы. Ну, да это временно! Возьмем власть - а на себя-то станем работать, засучив рукава! Горы свернем!
А в голове, помимо других, самая беспокойная, злая мысль: пожрать! Оно и в первые недели не жировали, берегли продукт, скупердяйничали. А в Ново-Николаевске большевики перехватили целые составы с хлебом! Да никто и не ожидал, что дорога растянется на целые месяцы! Голодуха страшная. Жутко сказать: смазку для букс жрали. Сухарик обмакнут - и за щеку. Хорошо! Служивый народ в поезде подсох, стал веселее и злей! Это вселяло уверенность: еще неделька-другая, и Колчака можно стрелять, как куропатку, - пальцем не пошевелят, чтоб помешать.
Паровоз взревел пронзительно, тонко; зазвенели колокольчиком; серая шинель так и сыпанула к поезду. Аким вскочил на проплывающую мимо ступень - побежали станционные постройки, уносились в прошлое. И вдруг толчок - едва не свалился с подножки в мелькнувший сугроб. Кирьян… Сука! Хохочет! Волна истерической энергии подбросила Акима, будто даже завис слегка, вцепился в глотку руками и зубами. И сдавил, не отпускал, пока не захрипел дорогой товарищ. Теперь пришла очередь хохотать Акиму, а товарищ отплевывался да материл его последними словами. Наконец, очувствовался, еще полаялся, осмотрелся, наклонился к уху:
- Пора. Есть дело.
И Аким мгновенно подтянулся, и щеки похолодели от готовности на подвиг. А тот быстро-быстро тараторил в ухо о том, что "приманка" теперь в вагоне Колчака.
- Да я же сам докладывал!
- "Докладывал"! - передразнил товарищ Кирьян, - докладывала бы твоя вошь в голове!
Получалось так, что останься бы Анна еще на какой-то день в санитарном вагоне - Колчак пошел бы проведать. Вот здесь и можно было! Если не пожалеть жизни своей для светлого будущего всего человечества.
- Нисколько не жалко! - тряхнул Аким головой.
- Скоро будь готов.