Игра на сцене шла живо. И царица не отрывала глаз от лицедеев, особенно от того, кого сейчас только сама одевала. И вдруг она увидела, как посреди действия её избранник заснул. Да, он опустил голову и, усевшись в кресле, задремал. Но весь его вид был настолько прекрасен, что Елизавета Петровна умилённо прослезилась и тут же, обернувшись к Алексею Разумовскому, порекомендовала взять юношу к нему в адъютанты.
Неизвестно, чем бы закончилось это внезапно вспыхнувшее чувство к молодому актёру, если бы в дело не включился решительный Пётр Шувалов. Он быстро вошёл в доверие к новому адъютанту Разумовского и, выражая, казалось, неподдельное восхищение ослепительно белым цветом его лица, предложил ему пользоваться чудодейственным кремом, коий и сам, как сказал он, с недавнего времени стал употреблять.
Лицо Бекетова вскоре покрылось прыщами и даже угрями. И тут Мавра Шувалова шепнула императрице, что сие изменение наружности её любимца - следствие-де дурной и зело заразной болезни.
Брезгливая по отношению к человеческим недугам, Елизавета тут же повелела более Бекетова к ней не допускать и отлучила его от двора, наградив, правда, чином полковника.
Тогда и пришёл час Ивана Шувалова. Ему велено было занять дворцовые апартаменты, и сам он вскоре был удостоен высочайшего звания действительного камергера.
И малый и большой двор оцепенели от такой неожиданности. Но первой пришла в себя княжна Анна Гагарина. Великой княгине Екатерине Алексеевне как раз в это время подарили маленького щенка пуделя. Истопник Иван Ушаков, случившийся при сей сцене, взял собачку на руки и сказал, что он сам будет ходить за щенком.
- А как назовём его? - осведомилась великая княгиня.
- Можно Иваном, ваше высочество, - быстро, словно боясь, что её опередят, предложила княжна Гагарина. - А что - Иванова собачка, так пусть она станет Иваном Ивановичем.
Через несколько дней Елизавета Петровна, встретив княжну Гагарину, остановила её и сделала выговор по поводу платья, которое было на ней.
- Что это вы, милочка, меняете несколько платьев на дню? - недовольно произнесла она. - Может быть, вы хотите перещеголять меня, вашу императрицу? Это я могу позволить себе не надевать уже раз мною ношенного наряда. И потом, какую это моду вы завели у великой княжны - садить за стол какого-то пса?
И вправду, фрейлины не однажды уже забавлялись тем, что наряжали чёрненького пуделя в платьица светлых тонов и позволяли ему бродить по столу среди тарелок и блюд, лакомясь особо вкусными кушаньями.
- Как кличут-то пса? - неожиданно произнесла императрица, и её большие, навыкате, голубые глаза обдали ледяным холодом.
- Иваном... Иваном кличут собачку, ваше императорское величество, - едва смогла открыть рот фрейлина.
- Ты мне зубы не заговаривай, княжна. Полностью, полностью как прозвали? Ну-ну, говори!
- Иваном... Иваном Ивановичем.
- Позор!.. Чтоб отныне ни я, ни кто иной сего ни от тебя, ни от других более никогда не слышали!
Президент Академии на приёме у камергера
Августовское солнце пекло. В карете стояла такая духотища, что Кирила Разумовский выскочил из неё как ошпаренный, ещё не доезжая с полверсты до Царскосельского дворца.
Граф снял с шеи шёлковый платок и отёр им пот, градом катившийся со лба.
Сбросить бы сейчас башмаки с чулками да по траве-мураве босиком, как в былые дни! И кваску бы испить из погребца, холодненького, со льдом.
Не зайти ли куда на хозяйский двор по-простецки да жахнуть кружку-другую, а то во рту всё ссохлось, губ не разжать. Но тут же вспомнил своё теперешнее звание и снова запрыгнул в карету:
- Гони!
Ещё в парадной, скидывая шляпу, спросил у лакея, не повернув к тому головы:
- Кто у её величества нынче на дежурстве?
Но не успел лакей ответить, как услыхал позади себя голос Маврутки Шуваловой:
- Здрасьте, любезный граф! Вы на доклад к её величеству? Пойдёмте, я вас провожу.
- Да что вы, графинюшка! Статс-дама и вдруг - как бы это выразиться? - чичероне, как говорят итальянцы. К тому же мне не впервой - дорога известна.
- Вам теперь не туда - на другую половину, - усмехаясь, ответила ему Маврутка. - Извольте пройти вот в эти самые апартаменты.
У дверей никого из слуг не оказалось. Кирилл Григорьевич вошёл и остолбенело остановился:
- Прошу прощения, я, кажется не туда.
- Сюда, сюда! - раздался знакомый голос, и со стула, стоявшего посреди довольно большой комнаты с огромными зеркалами вдоль одной стены, поднялся не кто иной, как Иван Шувалов.
Француз-парикмахер, только что успев завершить его завивку, торопливо снял с него пудер-мантель и, поклонившись, поспешно вышел.
- Располагайтесь поудобнее, ваше сиятельство, - приятно улыбнулся Шувалов и, разгладив на рукавах кружевные парижские манжеты, оправил на себе французскую же, нежно-белых тонов блузу.
- Да я тороплюсь, любезный Иван Иванович. Мне с докладом к её величеству, - продолжал стоять у входа Разумовский.
- Так вам по сему поводу - именно ко мне, - произнёс Иван Иванович, делая ещё более приятным своё лицо, только что ухоженное парикмахером и слегка присыпанное пудрой. - Её императорское величество повелели мне принять ваше сиятельство и выслушать всё, что вы пожелали бы сказать императрице.
Президент Академии широко раскрыл глаза и, пытаясь произнести первые же слова, закашлялся.
- Такая, однако, жара, что в горле всё пересохло, - с трудом произнёс он.
Шувалов дотронулся до звонка и приказал вошедшему слуге:
- Его сиятельству - лимонаду. И - со льдом!
Присев на кресло и отпив несколько глотков приятного напитка, президент доложил положение дел, на что ушло не более пяти минут. Да о чём, собственно, было докладывать обстоятельнее, коли ничего из ряда вон выходящего во вверенном графу заведении не произошло? Может быть, матушке самой весьма подробно доложил бы о том, как идёт подготовка иллюминации к предстоящему здесь на будущей неделе маскараду, где и сколько кугелей в небе будет возжжено и какие стихотворные надписи уже приготовлены господином профессором Ломоносовым к сему торжеству. Не стоило так, через вторые руки, зачитывать предусмотрительно прихваченные для сего визита стишки, коли всё равно их так, на слух, этому петиметру не запомнить и матушке слово в слово не передать. Довольно и того, что на господина Ломоносова в сём важном поручении можно-де положиться.
- Ах, выходит, Ломоносову поручена литературная часть? - услышав лишь фамилию профессора, одобрительно улыбнулся Шувалов. - Кстати, о нём её величество поручило мне кое-что передать вашему сиятельству. Так сказать, своё изустное повеление. Рассуждая недавно о необходимости увеличения числа постановок на нашем отечественном, российском языке, однако не во вред уже процветающим у нас италианскому, французскому и немецкому театрам, императрица высказала пожелание, чтобы известные наши пииты, Тредиаковский и Ломоносов, привлечены были к сочинительству пиес. А поскольку сии стихотворцы находятся в вашем ведомстве, то вам, ваше сиятельство, следует передать сим мужам это высочайшее повеление. Разумеется, пиесы должны отражать наши, российские достославные события, коими полна история великой России. Конечно, её величество самого высокого мнения о сочинениях господина Сумарокова, но ежели каждый из названных мною профессоров Академии прибавит по одной своей пиесе, кадетам достанет игры на цельный год.
- Не извольте беспокоиться, любезный Иван Иванович, - привстал Разумовский, - в точности сей же час исполню высочайшее повеление. А уж вы, в свой черёд, обнадёжьте государыню: по части фейерверка и праздничных стихотворных выражений - всё будет исполнено!
- Да, вот ещё что, милейший граф, - произнёс, продолжая сидеть в своём кресле, Шувалов. - Передайте господину профессору химии Ломоносову повеление её величества быть здесь, у неё, завтра в полдень. Государыня повелела прислать за ним экипаж, так что вы не извольте беспокоиться.
- Что вы, что вы! - Теперь уже Разумовский совсем поднялся на ноги. - Сочту за честь... У меня экипажи, сами знаете, всегда на ходу и, так сказать, в лучшем виде. А уж по такому случаю - всегда рад услужить нашей государыне.