- Не только гуннка, а дочь самого Аттилы. Аттила хитрый был. Чтобы более крепко привязать к себе союзных и подчиненных вождей, женил их на своих дочерях. А что жен у него, по гуннскому обычаю, было без счета то и дочерей имел много - всем князьям и королям хватало.
- Так вот почему княжич Радогаст назвал Вепря гунном, - задумчиво сказал Щек. - И почему тот тянется к Ернаку.
- Ну, тянется он к Ернаку не потому, что гунн, а потому, что хочет занять место отца своего, который вот-вот отправится в дорогу к праотцам, а Радогаст - у него на пути, - сказал Кий. - Поэтому, думаю, известие о Ернаке вселило в него какую-то надежду.
- А почему мы должны обязательно выбирать князем полянским кого-то из Божедаровичей? - спросил Хорев. - Мало ли достойных мужей среди других племен и родов? Ну, хотя бы наш отец Тур. Ведь племя наше, русь, не последнее среди союза племен полян, а может, и насильнейшее!
Старейшина усмехнулся в серебристую бороду.
- Потому-то, по-видимому, старейшины и не согласятся избрать меня или кого-нибудь из руссов, - побоятся, чтобы не заняли княжества навсегда… Да и старый я для этого… Поэтому должен уже подумывать о дальней дороге… Кроме того, Божедарово племя родь, наш ближайший родственник, тоже не согласится на смену князя. А его поддержат заднепровские роды, потому что покойная Радогастова мать оттуда… Э-э, все это не так просто!
- А по мне - пусть будет князем и Радогаст. Кажется, умный и смелый муж, - сказал Кий. - Страшно только, что между княжичами запылает раздор, - и как раз накануне войны с гуннами… Что тогда делать?
Тур нахмурил высокий, прочерченный морщинами лоб.
- Гунны сейчас не те, что при Аттиле. Не та у них сила. И все же нельзя быть легкомысленными. Ведь уличей разгромили? А почему?… Да потому, что Ернак решил бить нас поодиночке! Сегодня - уличей, завтра - полян, а там - бужан, древлян, и опять окажутся славянские роды под гуннской пятой!
- Где же выход, отче?
- Выход один - объединиться… С северянами, с древлянами…
- Как при Боже?
- Как при Боже… Тогда наверное разгромим гуннов.
- Но Божедар об этом не обмолвился ни одним словом…
- Должны сами.
- Как? Старейшина задумался.
- Вы знаете, что на краю полянской земли, в лесах на реке Почайне, остался жить с родом своим мой брат Межамир. Когда наши племена освободились от гуннского ига, почти все наши роды, которые убежали в леса, вернулись на Рось, а он остался… И, кажется, там ему неплохо… А живет он как раз в углу на стыке земель трех племен - древлян, северян и полян, и ему хорошо известно, что делается у соседей… Поэтому поедешь, Кий, к нему, - пусть шлет послов к князьям: древлянского на Припять и северянского - на Десну. Пусть просит у них военной помощи!
- А если гунны ударят раньше, чем придет помощь?
- Гадать не будем. Ударят раньше - будем сами обороняться… А может, и помощь как раз вовремя поспеет…
- Я согласен, отче, - сказал Кий. - Доберемся домой - сразу же помчусь к дяде Межамиру.
- Вот и ладно. А теперь, дети, спать!.. Гляньте на небо - уже Воз перевернулся колесами вверх! А мы все рассуждаем. И пусть вам снятся нестрашные сны!
- Гунны и Аттила, - улыбнулся Хорев.
- Чур-чур! - сплюнул Тур в сердцах, натягивая на себя кобеняк. - Мы пережили от них беды, а вас пусть они обойдут!
Аттила
Покорив готов и венетов, гунны двинулись на Дунай. Они не спешили. Останавливались там надолго, где тучное пастбище для их коней, где водилась дичь для охотников и вдоволь было топлива для бесчетных костров.
Покоренные племена аланов, готов, венетов, словенов, гепидов, даков поставляли им хлеб и мясо, одежду и меха. Гунны жрали, как не в себе, пили кислое кобылье молоко, размножались, словно саранча, и двигали, и двигали на Днестр, на Прут и на Дунай. Потом перевалили за горы Карпаты и очутились среди хороших, вольготных степей, которые им очень понравились, потому что напоминали им их родные пространства, но отличались богатством пастбищ для коней и теплыми, почти бесснежными зимами. По тому краю протекала река Тисса.
Там гунны остановились надолго.
Друг за другом менялись их каганы - Баламбер, Ульдин, Аспар, Ройлас, Руа. Было их, по-видимому, больше. Но чья память в силах удержать их необычные имена?…
Шло время, каганы менялись, а обычаи племени оставались такими же, как и раньше. Гунны нуждались в конях, жили в кибитках, лакомились пропаренной под седлом кониной, заплетали в косички свои длинные плотные чубы. Но самым любимейшим их занятием были войны и разбой. Нападали они на всех, кто жил поблизости, - на словенов, на швабов, на моравов, на гепидов, на даков. А чаще всего - на ромеев, которые звали себя греками и сидели на южном берегу Дуная вплоть до теплого моря.
Налетали ордой, словно вихрь, убивали людей, сжигали хижины, а скот, хлеб и все имущество забирали себе.
Многие племена, чтобы спастись от гибели, признавали их верховодство, платили дань и посылали своих воинов в их войско.
Ромеи же, народ могучий и гордый, не хотели подчиняться чужестранцам, или как они говорили, варварам. Поэтому строили крепости над Дунаем, ставили там войско. А часто платили гуннам золотом, чтобы те не нападали.
Так длилось до той поры, пока каганом не стал Аттила.
У кагана Руа не было сыновей, и после его смерти гуннами начали править два его племянника - Бледа и Аттила сыновья Мундзука, младшего брата Руа.
Бледа и Аттила были родными по отцу и чужими по матерям. Но не враждовали, как это часто бывает, а с детства жили в согласии и дружбе.
Мундзук, как и каган Руа, жил уже не как простой гунн - в кибитке, а в большой хорошей хате, такой, как у ромеев, и имел он, кроме этих двух сыновей-одногодков, еще много детей. Это был целое детское сборище, и ребята верховодили в нем.
Но однажды Мундзук привел белокурого, голубоглазого парнишку и сказал женам:
- Это гот, сын ромейского магистра конницы Гауденция из Доростола на Дунае, потому что вестготы служат ромеям. С Гауденцием мы заключили мир, а, чтобы ромейские федераты не напали на нас внезапно, взяли этого отрока заложником. Несколько лет жил он у князя союзных нам остготов Алариха, а теперь, когда он подрос, мы из Руа забрали его к себе, чтобы не убежал. Кормите его, берегите, как собственных детей, а Бледа и Аттила пусть стерегут. Большие уже!
И пошел. Жены друг за другом ушли тоже.
Двое подростков-гуннов с интересом рассматривали незнакомца, который был их ровесником и, нахмурившись, из-под рыжеватых бровей поглядывал на них.
- Ты действительно гот? - спросил Аттила - низенький, но крепкий парнишка с большой головой, широким скуластым лицом и маленькими черными глазками.
- Гот, - ответил тот.
- Как же тебя звать?
- Аэций. А тебя?
- Я Етил. А это мой брат Бледа, - низенький показал рукой на такого же чернявого, но более высокого хлопчика. - Где ты научился по-гуннскому говорить?
- А я был пять лет заложником у гуннов - поэтому имел время. Король Аларих приставил ко мне старую женщину-гуннку, чтобы я научился по-вашему.
- А из лука стрелять умеешь?
- Умею.
- Но не так метко, как мы с Бледом, надеюсь. А ну, пойдем на улицу - постреляем! - он схватил колчан со стрелами и два лука.
Он был самонадеян, и в его резком голосе слышалась привычка приказывать.
Отроки вышли на двор, бросили жребий - кому за кем стрелять. Выпало - сначала Бледу, потом Аттиле, а в конце - Аэцию.
На старое толстое дерево повесили небольшой обруч - цель. Отмеряли полсотни шагов.
Бледа надел на левую руку кожаную перчатку, чтобы тугая тетива не ободрала кожу, наложил стрелу на лук.
Он был более хрупок, чем брат и более подвижен. От матери аланки он унаследовал прямой нос и хорошие грустные глаза, а еще - горячность, нетерпеливость.
Только две его стрелы попали в цель.
Аттила стрелял неспешно и метко: все пять стрел легли в круг. Он радостно засмеялся и с вызовом протянул луки молодому готу, заранее смакуя победу.
- Теперь - ты!
Аэций не спешил. Движения его были спокойны, неторопливы. Сначала он рассматривал стрелу - ровная ли, хорошо ли подогнан наконечник, не обломалось ли оперение. Потом медленно натянул тетиву, долго целился.
Одна за другой четыре стрелы попали в цель. И с каждым выстрелом все больше хмурилось темное лицо Аттилы. Еще один выстрел - и этот желточубый гот уравняется с ним!
Конечно, никто не знал какие мысли теснились в Аэциевой голове, какие чувства таились в его сердце. Видел ли он молнии в узких глазах будущего владыки гуннов? Чувствовал ли, какая гроза собирается над ним - попади он пятый раз?
По-видимому, видел и чувствовал, потому что был не по летам умный и наблюдательный. Длительное пребывание в плену, среди чужих людей, научило его осмотрительности и хитрости. А хитрость и осмотрительность, как известно, - оружие более слабых, подавленных, униженных…
Он долго целился - и, наконец, выстрелил.
Пятая стрела свистнула резко, словно кнут, и впилась в ствол дерева немного выше, над обручем.
Аттила радостно, с облегчением воскликнул:
- Не попал!.. Мой верх!.. Мой!.. - и прибавил снисходительно: - Но и ты замечательно стреляешь!. Не хотел бы я с тобой встретиться с глазу на глаз в бою!
После этого Аттила полюбил Аэция и три или четыре года, пока гот находился у гуннов, дружил с ним. Вместе ездили они на охоту, вместе учились гуннскому военному ремеслу, ходили со старшими на словенов или даков, когда те брались за оружие, чтобы освободиться от гуннского ига.