О том, как развиваются их с Надей отношения, сын ничего не рассказывал; да и с какой стати он, взрослый, плечистый, летающий выше облаков, принялся бы рассказывать старому папке о своих похождениях или их отсутствии?
- Ну, ладно, - сказал я. - Предположим. Крошка сын к отцу пришел. И спросила кроха?..
Я намеренно придал последней фразе несколько вопросительную интонацию. Мол, какие проблемы?
Молодой сталинский сокол - а кого еще и называть так, если не Сережку, и не таких, как он? - от неловкости взъерошил волосы, но ответил почти без паузы:
- Коммунизм-то хорошо. А что там будет плохо?
- Ого! - сказал я.
Надо было собраться с мыслями, и я взял неприметный тайм-аут.
- Тогда для начала все-таки анекдот. Почти по теме. Пап, откуда берутся дети? Ах вот ты о чем, сынок, сказал отец и глубоко задумался.
Вежливо, но мимолетно улыбнувшись, он наклонился вперед, словно решил было пойти на таран своей лобастой головой, но в последний момент передумал. Я понял: у него что-то случилось важное и так просто мне не отшутиться.
- Коммунизм мы лет через пять-семь построим, - убежденно сказал он. - Сейчас такой темп взяли, что… Ну, если Гитлера бить придется, то через десять. Это понятно. А дальше-то что?
- То есть как? - картинно опешил я. - Эк тебя, сынище…
- Ну что мы тогда делать будем?
- Серега, ну нельзя так ставить вопрос. Ты дом себе новый ставишь, свой, по своей задумке - так какой смысл спрашивать, что будешь делать потом, когда туда переселишься? Будешь жить! Дом - он не для конкретного занятия, а для жизни вообще!
- В том-то и дело! - горячо сказал он и опять взволнованно взъерошил себе волосы. - Жить. Дом не цель, а средство. И коммунизм тоже. Жить - это ведь не в четырех стенах сидеть, любуясь мебелью. Жить - это и есть что-то делать! А что? Растапливать полярные льды? Так еще неизвестно, будет ли от этого польза, ученые пока точно не сказали. На Луну летать? Я бы душу заложил, чтобы повести ракету, но ведь я же первый понимаю, что всем туда не полететь, да и не надо. Не всем же этого хочется. И даже если хочется - опять-таки: зачем? Зачем на Луну? Чтобы построить там базу и потом лететь на Марс? А тогда зачем на Марс? Понимаешь, пап, я подумал: коммунизм - это же всего лишь ученое слово, а на самом деле это когда каждому человеку интересно жить. А так бывает, только когда делаешь, что хочешь. Ведь коммунизм - это свобода, какой раньше никогда не было! Свобода делать, что хочешь! А люди хотят черт знает чего.
- А, - с некоторым опозданием уразумел я. - Вот что ты…
- Ну да! - горячо и нетерпеливо поддакнул он. - Если всякому дать свободу делать, чего вздумалось, многие так накуролесят, что небо с овчинку покажется. А если одним давать свободу, а другим не давать - то кто решит, кому дать, а кому нет? Какие желания правильные, наши, а какие - из-за пережитков старого строя? Партком? Или вообще - органы? Тогда какая, к фигам, свобода?
- Вообще-то считается, что при коммунизме будет чрезвычайно сильная педагогика, - осторожно сказал я. - С детства все будут очень хорошо понимать и помнить, что такое хорошо и что такое плохо.
- То есть сызмальства что-то вроде программки будут в мозги вбивать? - запальчиво спросил сын, и мне показалось, что это он говорит уже не совсем от души, но со слов, скорее всего, слишком уж образованной Надежды.
- А ты бы чего хотел? - я с нарочитой суровостью сдвинул брови. - Вот сам подумай, сын. Почему люди так не любят несвободу? Не потому, что свободный всегда ест сытнее или у него всегда женщин больше. Частенько бывает наоборот. Несвобода - это когда тебе приходится под каким-то внешним давлением поступать против совести. Вот тебе стыдно что-то делать, тошно, тоска берет, знаешь, что на всю жизнь потом останется в душе червоточина - а тебе говорят: делай, иначе твою мать повесим. Твоего ребенка удушим газом. Или просто тебе самому жрать станет нечего. И ты делаешь. Ненавидишь себя, проклинаешь всех вокруг, целый мир тебе становится омерзителен - но делаешь. Вот что такое несвобода. А свобода - это возможность поступать по совести. Чувствуешь, что поступаешь правильно, честно, благородно, как подобает, и тебе ничего за это не грозит, никто тебя не осудит, никто не помешает, никто не схватит за локти. Поэтому делаешь - и радость: хорошо поступил, да к тому же еще и не пострадал. Вот свобода. Но совесть же не программка с бумажки, которую начальник торопливо на коленке нацарапал. Это результат культурного программирования. Тысячу лет народы на ощупь тыркались, выясняя, что можно, а что нельзя. Что к общей пользе, а что к общему вреду. Каждый немножко по-своему, потому что история у всех немножко разная. И результаты их мучений закрепились в культурах как голос совести. А вот если распадается культура и прекращается программирование - свобода превращается в кровавый бардак: кто сильней, тот и свободней. Если совести нет, поступать по совести в принципе нельзя, и тогда о свободе говорить бессмысленно. А если совесть есть, то разом появляется и свобода, и ее пределы.
Сын помолчал, напряженно хмурясь. Ветер на улице задул свирепее, и косой мелкий дождь, в котором становилось все меньше снега, принялся в такт порывам то сильней, то слабей жужжать на слепнущем от воды стекле.
- Но человек же все равно не машинка железная. И программа эта… она все равно куда сложней. Не могут же все в равной степени…
- Да, конечно. Не могут. Считается, что тех людей, у кого засбоило, мало-помалу скорректируют товарищи… старшие коллеги… Да просто - жизнь. Осуждение тех, кто дорог или кто уважаем.
Он опять помолчал.
- То есть если человек сделал что-то не так - при коммунизме его никто не простит, а, наоборот, будут пальцами показывать: ты не прав!
- Ну что за мания у тебя - искать общее решение для проблем такого сложного уровня, как жизнь. Дитя ты еще, Сережка. Это же не элероны-лонжероны. Однозначности тут нет и быть не может. Но в целом - как в реке. Завихрения есть, стремнины, заводи, перекаты, омуты иногда, но вся она целиком все-таки течет к морю, а не от него.
- Но тогда получается, пап, что коммунизм - это не экономика никакая, не строй, не формация… Это просто люди. Не организация, не уровень производства - просто сами люди? Неважно, сколько там киловатт-часов или кубометров древесины производится на душу населения, важно только, какова сама душа?
- Ну, - сказал я, пораженный этим неожиданным и, наверное, правильным выводом, который в таком вот обнаженном виде мне в голову никогда не приходил, - можно сказать и так. Хотя, должен тебе напомнить, сильно с голодухи совесть может затихнуть даже у самых совестливых. Это тоже надо иметь в виду.
- Но тут же дело в правильной мере! - снова разгорячился он, принявшись страстно, как всякий новообращенный, развивать только что открывшуюся истину. - Чтобы не много и не мало. Чтобы и не голод, и не ожирение. Слушай, но тогда, может, партии надо было сразу честно сказать: хотите ходить в полотняных штанах и брезентовых штиблетах, но жить в доброте и чистоте, отзывчивости и правде? Или хотите "роллс-ройсы", и "паккарды", и разные галстуки на каждый день, но зато рвать друг друга зубами и когтями ради этих дурацких галстуков?
Тут уж пришел мой черед помолчать и послушать, как лихорадочными волнами налетает на изрыдавшееся окно мелкая водяная дробь и пыль. Почему-то стало очень грустно.
Когда вечные вопросы довести до детской простоты и уже тогда взглянуть им в лицо - всегда делается очень грустно. И как-то даже безнадежно.
- Ты, наверное, ответил бы, что предпочитаешь чистоту и правду, - тихо сказал я. - Я тоже… Еще кто-то… Но уж слишком для многих выбор не показался бы таким простым, как для нас с тобой. И к тому же… Как всегда, найдется множество очень эрудированных и умных, языки подвешены так, что мама не горюй, и они заголосят: да что ж вы народ-то обманываете! Видно, просто хотите держать добрых людей в черном теле и устроить себе роскошную жизнь за их счет! На самом деле у нас будут и галстуки на каждый день, и хрустальные дворцы для доярок, и при этом все мы будем бескорыстны, добры и отзывчивы. И ведь многие сами будут верить в свои слова! Потому что им так хочется. Когда человеку чего-то сильно хочется, он всегда может доказать, что это и правильно, и достижимо… И чем больше человек знает, чем он умней - тем легче и убедительней он это докажет. Знаешь, когда-то один мой хороший товарищ замечательно сказал: мозг есть механизм для оправдания того, что нравится, и обвинения того, что не нравится. А ведь голодный народ добротой соблазнить трудно, а сытостью - легче легкого.
Сережка надолго умолк. Но - сидел, не уходил. Похоже, он хотел теперь сам что-то рассказать, но не решался. В подвале души щекотно вскинулся червячок, заставив душу екнуть: может, про Надежду?
- Да что у тебя случилось-то, сын? - спросил я.
Он вздохнул и откинулся на спинку кресла.
- Да тут такое дело… - запнулся. - Помнишь Вадьку Некрылова?
Похотливый червь разочарованно обмяк и опять свернулся колечком.
- Имя помню, - сказал я. - От тебя слышал не раз… А лично… Вроде бы мы не встречались. Это товарищ твой, так ведь?