* * *
Мария каждый раз плакала, когда читала очередное письмо, Павел обнимал ее, у него тоже слезы радости стояли в глазах:
- Ну вот, мы с тобой теперь, бабушка и дедушка. Дождались наконец радости.
- Дождались. Но только мы далекие бабушка с дедушкой. Когда-то мы дождемся увидеть их обоих и понянчить нашего внука? А видно, что Влатко его любит.
Читали письма Нюше, она слушала и приговаривала:
- Дай-то им бог мир да покой…
51. Падение Екатерины Фурцевой
Два года назад Хрущев вознес бывшую ткачиху Екатерину Фурцеву на вершину власти - в знак благодарности за помощь в победе над "антипартийной группировкой" сделал ее членом Президиума и секретарем ЦК партии. Фурцева стала первой и единственной женщиной, поднявшейся так высоко в Советской России. Ее портреты висели на площадях, их несли в праздничных колоннах демонстранты, она красовалась на фотографиях партийной верхушки в газетах, ее имя стояло в ряду с именем Хрущева. Он относился к ней благожелательно, но безразлично, ходили слухи, что у них когда-то была связь.
У этой миниатюрной женщины было привлекательное лицо с лучистыми серыми глазами, она была всегда тщательно причесана, одевалась строго - жакет и юбка (брюк женщины тогда не носили). Но в России издревле практиковалась дискриминация женщин, особенно если им хоть в чем-нибудь удавалось подняться повыше. Поэтому о Фурцевой ходило много двусмысленных шуток, остряки сочиняли про нее частушки. И Алеша сочинил эпиграмму:
Много баб на самом деле
Карьеру делают в постели.
Повезло ткачихе Кате
Подмахнуть Хрущу в кровати.
Когда в космос запустили спутник с собакой Лайкой, Моня Гендель тоже запустил анекдот, ставший популярным: "Мы доказали всему миру, что можем поднять любую суку на любую высоту".
Фурцева выезжала за границу во главе важных делегаций, это производило впечатление на иностранных лидеров. Ее появление в европейских странах демонстрировало некоторый сдвиг в пресловутом мужском консерватизме коммунистической власти, наконец эти грубые коммунисты начали считать женщин равными себе. Ходили слухи о том, что, когда ее принимала королева Великобритании Елизавета II, после получаса беседы она сказала Фурцевой: "Екатерина, не зовите меня больше Ваше Величество, зовите просто товарищ Елизавета".
По крайней мере, у Фурцевой в кабинете висел портрет королевы с лаконичной подписью: "Екатерине от Елизаветы".
Королева Дании Маргарет однажды сказала: "Хотела бы я сделать для своей страны столько же, сколько Фурцева сделал для своей". Что делала и что сделала Фурцева на самом деле, она, конечно, знать не могла.
Особой популярностью Фурцева, по ее собственным впечатлениям, пользовалась в Германии, и сама этому удивлялась. Она радовалась почтительности, с какой произносили ее имя немцы, но не знала, что "furzen" означает по-немецки "пердеть". Никто из подобострастных помощников ей этого не разъяснил, а сама она в немецко-русский словарь не заглядывала.
Быть единственной женщиной среди многочисленных мужиков совсем не легкая задача. Хрущев установил мужицкий стиль работы - крик, мат, частые обильные выпивки. Фурцевой приходилось играть по "мужским" правилам: не обращать внимания на матерщину, иногда самой ввернуть грубое словцо, после заседаний пить со всеми, а после попоек быстро приводить себя в порядок. Она все это выдерживала, сохраняла миловидность, статность. И хотя старательно приноравливалась к "мужскому" стилю, ее присутствие все-таки стесняло коллег-мужчин. Но она была ставленницей Хрущева, и поэтому они молчали.
У членов кремлевской верхушки копилось недовольство "завихрениями" Хрущева, его неумными, резкими замечаниями, его странными выходками и пренебрежительным отношением к мнению других. Фурцева тоже замечала его слабые стороны. Как-то раз, беседуя по "вертушке" с секретарем ЦК Аристовым, она позволила себе "пройтись" по Никите, перемыть ему косточки: "Задурил наш Никитушка, учит всех, как вести сельское хозяйство, а урожайность падает все ниже. Мы-то с вами получаем все из распределителя, но подруга говорила мне, что по всей стране идет нехватка продуктов, особенно в провинции, и люди недовольны. Да и в других вещах, менее важных, Никита делает ошибки. Он никого слушать не хочет, только указывает".
Все разговоры по "вертушке" записывались - в кремлевской иерархии господствовали подозрительность и склонность к предательству. На другой день на стол Хрущеву положили стенограмму замечаний Фурцевой: Аристов ее предал. Реакция Хрущева была мгновенной и привычной: "Ну, я ей покажу Кузькину мать!"
Чтобы расправиться с Фурцевой, ему не надо было проводить подготовку, никто за ней не стоял, кроме него самого, защиты у нее не было. Он собрал внеочередной пленум Президиума, все гадали, о чем он поведет речь. Пришла и села на свое место и Фурцева.
Хрущев с ней не поздоровался, объявил: "Товарищ Фурцева позволила себе идти против партии. Да, против партии. Мне стали известны некоторые ее замечания по работе партии. Что ж, товарищи, на повестке дня один вопрос: исключение Фурцевой из Президиума и снятие ее с должности секретаря ЦК".
Все с недоумением повернулись к ней. От неожиданности Фурцева сначала побагровела, потом побледнела, опустила голову. Все понимали: если Хрущев этого хочет, значит обсуждать и выступать против бесполезно. Руки за ее исключение подняли все.
Повесив голову, Фурцева медленно шла по коридору, по которому когда-то почти бежала, чтобы срочно помочь Хрущеву, когда его собиралась скинуть "антипартийная группировка". Итак, ее карьера закончена. Ей 50 лет, и вновь подняться она не сможет…
Она хотела позвонить по "вертушке" домой, оказалось, что телефон отключен; она вызвала машину - вместо правительственной машины ей подали обычную "Волгу". Приехав на дачу, она велела прислуге никого не впускать, кроме своей подруги, легла в теплую ванну, как была, в строгом синем костюме, и вскрыла себе вены на левой руке, у самого запястья. Ей не хотелось, чтобы ее нашли в воде голой.
Когда пришла подруга, прислуга шепнула: "Чем то расстроены, ушли в спальню и молчат".
На стук она не отвечала. Испуганная подруга позвонила в медицинскую спецслужбу Кремлевской клиники. Дверь взломали и нашли Фурцеву в ванной, истекающую кровью.
Ее спасли, доложили Хрущеву. На следующем заседании он объявил, криво усмехаясь: "У Фурцевой обычный женский… как это называется? Да, климакс. Не стоит обращать на это внимание. С такой хрупкой женской психикой трудно работать в ЦК".
Снятие Фурцевой не произвело на людей никакого впечатления, за ней не было никаких заслуг, в комедии смены кремлевских вождей она сыграла свою роль и ушла за кулисы. Но когда слух о ее "самоубийстве" пошел гулять по стране, Хрущев приказал: "Фурцеву бросить на культуру".
Через месяц ее назначили министром культуры. В представлении Хрущева культура имела третьеразрядную ценность.
Моня Гендель комментировал: "Это ж усраться можно! Ткачиху Фурцеву сделать министром культуры! А чего удивляться, пролетарской власти нужна и пролетарская культура".
Алеша сочинил эпиграмму, и она разошлась по всей стране:
Для пролетарской диктатуры
Не хватает нам культуры.
Станет бывшая ткачиха
Управлять культурой лихо.
52. Встреча Павла с Ильей Эренбургом
На работе Ильин попросил Павла:
- Съездите к Илье Григорьевичу Эренбургу на дачу под Москву, в Новый Иерусалим. Он почти безвыездно живет там, не показывается у нас на заседаниях. Дело в том, что в Москву приезжает делегация английских студентов. Они попросили о встрече с Эренбургом и Маршаком. Мы посылали Эренбургу телеграммы и звонили, но он отказывается. А из ЦК партии настаивают на встрече, потому что за границей распространились неприятные слухи, будто Эренбург арестован. Если встреча сорвется, там будут считать, что это правда, что опять арестовывают выдающихся евреев. Попробуйте уговорить Эренбурга согласиться на встречу, вам это удастся. Я дам вам машину, шофер дорогу знает.
Павел давно мечтал познакомиться с Ильей Эренбургом, одним из самых известных советских писателей XX века. Он еще в юности, в 1922 году, прочитал книгу Эренбурга "Необычайные похождения Хулио Хуренито". Его потряс стиль изложения, это была смесь французского остроумия с еврейской иронией. Но больше всего его удивило скрытое в тексте важное предсказание: в будущем против евреев станут выступать силы фашистов и коммунистов. Годы спустя Павел оценил правдивость этого предсказания.
Еще раз он столкнулся с творчеством Эренбурга после освобождения из заключения в 1954 году, Лиля читала им с Марией вслух его повесть "Оттепель". Название повести стало символом начала послесталинского периода.
Эренбург сумел из провинциального еврейского мальчишки превратиться в образованного человека и стать одним из идейных лидеров русской интеллигенции. Его имя все повторяли с уважением, а евреи обожали его и гордились им.
Павел ехал к нему по Волоколамскому шоссе в Звенигородский район, который москвичи называли в шутку "московской Швейцарией". Дорога шла мимо Ново-Иерусалимского монастыря, построенного в XVII веке. Высокая башня монастыря была взорвана во время войны, осталось только ее основание. Поговаривали, что ее взорвали не немцы, а советские саперы, чтобы у немцев не было высокой точки для обозрения и обстрела.
Дом Эренбурга стоял на холме с крутым склоном, внизу протекала Малая Истра. Павел увидел писателя в саду, любовно возившегося с цветами. Он выглядел типичным старым евреем - сгорбленный, морщинистый, с длинным крючковатым носом, редкими лохматыми остатками пышной когда-то шевелюры и неполным набором зубов.
Он сухо и недовольно выслушал Павла и ворчливо ответил: