41. Моня в больнице
Алеша привез Моню в больницу № 50 Тимирязевского района. Дежурным хирургом был Михаил Цалюк, высокий, крепко сложенный мужчина, под сорок. Он профессиональным взглядом окинул Моню:
- Что случилось?
Из-за отека лица Моне было трудно говорить, объяснял Алеша:
- Понимаете, в Малаховке кто-то поджег синагогу, она горела, а он кинулся прямо в огонь - спасать древнюю Тору.
Моня закашлялся, хотел что-то сказать. Цалюк близко наклонился к его лицу, и Моня прошептал прерывающимся голосом:
- Тора очень древняя… из Испании… когда оттуда изгоняли евреев… а потом в Польше ее спасли… тоже от пожара… когда гитлеровцы подожгли синагогу, - он махнул обожженной рукой, показывая, что устал, но опять набрал воздуха и добавил: - Ее непременно надо было спасти… кто-то должен был это сделать.
Цалюк выпрямился, пораженный:
- Вы рисковали жизнью, чтобы спасти Тору?! Это очень благородно, вы совершили великую мицву. Хотя я еврей неверующий, но благодарю вас от имени всех. - И врач почтительно поклонился.
После осмотра он сказал:
- Ну, ожоги первой степени, не очень опасные, залечим быстро. Меня больше беспокоят ваши легкие, вы надышались гарью и дымом.
Алеша попросил:
- Я привез его к вам, потому что у меня здесь есть знакомый, профессор Зак. Не можете ли вы сказать ему?
Цалюк воскликнул:
- Зак ваш знакомый? Конечно, позову, это наш самый уважаемый профессор.
Кареглазый, невысокий Зак, лысый, шестидесяти лет с небольшим, появился удивительно быстро, передвигался он легко, стремительной походкой. Одет был не в накрахмаленный профессорский халат, а как хирург, готовый к операции, - в легкий операционный халат с короткими рукавами.
Цалюк объяснил Заку:
- Вот, Юлий Иосифович, новый еврейский герой: на пожаре в малаховской синагоге кинулся в огонь и спас древнюю Тору.
Зак с любопытством посмотрел на Моню и стал внимательно осматривать ожоги и слушать его легкие:
- Дышите… так. Помогите мне повернуть его. Дышите еще. Так. Придется нашему герою сделать вагосимпатическую новокаиновую блокаду, чтобы дышал легче. Наложим вам повязки с мазью Вишневского, сделаем внутривенное вливание физиологического раствора и дадим кислород для дыхания. Положим вас на пару-тройку недель.
Цалюк делал все по указанию профессора, Моня стонал, кашлял, морщился.
Когда процедуры закончили, его повезли в палату. Профессор шел следом с Алешей, чтобы дать указания врачам. По дороге Алеша сказал:
- Я сын Семена Гинзбурга и знал вашего брата Михаила. А пациент - это мой друг.
- Да, да, конечно, я знаю вашего отца. Как он поживает?
- Он на целинных землях, председатель совнархоза.
Зак спросил:
- Так что случилось в Малаховке?
Алеша объяснил и добавил:
- Там потом нашли напечатанные на машинке угрозы евреям, подписанные аббревиатурой БЖСР, то есть "бей жидов - спасай Россию!".
Зак нахмурился:
- Какое жуткое проявление антисемитизма - и это в нашей стране! Знаете, во время войны мы с Цалюком были на фронте, в разных армиях, но оба навидались фашистских преступлений против евреев. Но то были фашисты. А в Малаховке, наверняка, орудовал кто-то из наших людей.
Пока они шли, он рассказывал:
- Миша Цалюк - прекрасный доктор, умелый, знающий. Во время войны он был лихим разведчиком и первым вошел в Освенцим. Спас остававшихся там едва живых евреев. А я был хирургом в танковой армии и видел еврейское гетто в Будапеште, тоже полное мертвых и полуживых евреев. Я проезжал по только что взятому городу, какой-то гражданский человек остановил мою машину и сказал, что ему срочно нужен доктор для помощи умирающим евреям. Я со своими ассистентами пошел за ним в гетто. Это было удручающее зрелище. Всех выживших я положил в госпиталь. А человек, который привел меня туда, оказался шведским дипломатом Раулем Валленбергом. Вот это был герой - спас сто тысяч евреев под самым носом у фашистов. И что вы думаете? Его арестовали наши смершевцы, и после этого великий герой Валленберг пропал. А в Будапеште ему поставили памятник.
* * *
Больница № 50 была построена по типичному послевоенному проекту: два пятиэтажных кирпичных корпуса-коробки, один - хирургический, другой - терапевтический. Сначала Моня лежал в хирургическом корпусе, ему выделили маленькую отдельную палату. Кислородной проводки не было, рядом с кроватью стоял большой баллон с кислородом, чтобы он дышал им круглые сутки. Лечил его молодой хирург Виктор Маневич. Профессор Зак проверял состояние больного каждое утро и вечером, перед уходом.
Поправлялся Моня медленно, Алеша навещал его почти каждый день, привозил к нему маму, она приносила ему судочки с домашней едой, жалостно смотрела и непрерывно причитала.
Моня просил:
- Мама, не надо мне столько привозить, мне достаточно больничной еды.
- Разве это еда? Азохен вэй, какая это еда! Все такое невкусное. А я готовлю тебе самое свеженькое.
Дома она хвалилась знакомым:
- Мой Моня очень важный пациент, его сам профессор лечит два раза в день.
Слух о Монином подвиге быстро разошелся по больнице. Половина врачей были евреями, и многие из них приходили посмотреть на него. Некоторые решались даже сказать, хоть и обязательно оглядываясь по сторонам:
- Спасибо вам - от всех евреев.
Моня в ответ улыбался, а потом говорил Алеше:
- Они тут все "инвалиды пятой группы", у всех пятая графа в паспорте. В них живет национальное чувство, но они стараются его скрывать - вечная наша еврейская запуганность.
Высокая концентрация евреев в больнице объяснялась просто: в клинические больницы евреям пробиться было трудно, а "пятидесятка" была рядовой, районной, и, кроме хирургов, работавших на кафедре, все остальные были просто практикующие врачи, без ученых степеней.
Когда ожоги зажили, Моню перевели в отделение терапии. Заведовал им доктор Лев Шимелиович, лет сорока, маленького роста, с острым худым лицом и глубокими залысинами. Его высоко ценили и уважали. И еще, все знали, что он сын знаменитого доктора Бориса Шимелиовича, расстрелянного по приказу Сталина вместе с другими членами Еврейского антифашистского комитета.
Уже казалось, что скоро Моню выпишут, как вдруг неожиданно у него поднялась высокая температура. Было непонятно, что случилось. Навестить его пришел Миша Цалюк.
- На что ты жалуешься?
- Задница разболелась, и дергает. Понимаешь, не могу же я здешним врачихам задницу показывать.
- А ну, повернись. Так. Когда тебе делали укол в последний раз?
- Два дня назад. А что?
- Похоже, что занесли инфекцию.
- Какую инфекцию? Это же был пенициллин, антибиотик, как раз против инфекции.
- У нас выпускают плохие антибиотики, бывают загрязненные партии. Да и кипячение шприцев и игл тоже не дает стопроцентной гарантии от занесения инфекции. Во всем мире уже переходят на стерильные шприцы и иглы однократного использования, а у нас - отрыжка бедности нашей медицины.
Перевели Моню обратно в хирургический корпус, профессор Зак посмотрел:
- Настоящий фурункул, уже с размягчением в середине. Надо вскрывать.
Сделали операцию. Опять Алеша привозил к Моне Раису Марковну, и опять она причитала над сыном:
- Монечка мой, за что только на тебя такие цоресы?
Неделю он пробыл в хирургии, воспаление на ягодице прошло, но температура не снижалась. Обнаружилось, что на почве инфекции возникло воспаление почек, его перевели в урологическое отделение.
Зак сокрушенно качал головой:
- Каскад инфекционных осложнений. Но вы не волнуйтесь, вас будет лечить прекрасный уролог доктор Кан.
Через несколько дней инфекция прошла, но у Мони началось воспаление легких. Его снова перевели в терапию. Ему уже надоело лежать в больнице, он ворчливо рассказывал Алеше свои впечатления:
- Парадокс советской медицины: врачи хорошие, а медицина плохая, бедная она. И врачи бедные, зарабатывают гроши. Они получают меньше, чем шофер автобуса, и даже меньше, чем зарабатывает парикмахер, беря с клиентов гроши в качестве благодарности. А если врач получит денег от больного, это считается взяткой и его выгоняют с работы, а то еще и судят. Ну и уход тоже плохой, многие сестры невнимательные. А что с них возьмешь? Они еще бедней, зарплата у них просто нищенская. Я знал одну операционную сестру, так она подрабатывала настоящей проституцией - шофер такси порекомендовал ее мне у Ленинградского вокзала. Вот как. А хозяйственная служба в больнице - это же усраться можно! Ты посмотри, какое мне белье принесли, застиранное до желтизны, с дырами. На кальсонах нет ни пуговиц, ни тесемок. Я их натянул, а они не держатся. И надо же такому случиться, как раз в этот момент пришла моя новая врачиха Маргарита. А я, понимаешь, стою перед ней и срам ладошкой прикрываю.
О самой Маргарите он говорил с восторгом:
- Слушай, такая баба! Возбуждающие пропорции что спереди, что сзади. Настоящая красавица. Увидишь - сразу влюбишься.