* * *
Сашино выступление встретили с большим неудовольствием. Но так как на груди у него блестела Золотая звезда Героя Советского Союза, критиковать его в газетах не решились. В заключительном слове Сильва Залмансон, единственная женщина среди обвиняемых, процитировала 137-й псалом Давида: "Если я забуду тебя, о Иерусалим, пусть отсохнет моя правая рука".
А все же суд вынес невероятно суровые приговоры: Марка Дымшица и Эдуарда Кузнецова приговорили к смертной казни "за измену родине"; Менделевича и Федорова - к 15 годам заключения, других к заключению от 4 до 14 лет. Антисемиты радовались, а среди евреев шел ропот. В Москве у Хоральной синагоги на улице Архипова (нынешний Спасо-Голенищевский переулок) собирались толпы евреев для выражения протеста против осуждения: еще никогда желание уехать из России не наказывалось смертной казнью. После этих волнений прошла волна арестов среди еврейской молодежи в разных городах страны - "за пропаганду сионизма".
О суде над "самолетчиками" и речь адвоката Фисатова передавала радиостанция "Голос Америки", это привлекло внимание мировой общественности к проблеме свободы выезда из Советской России. Физик Валерий Чалидзе создал Комитет прав человека в СССР, в него вошли Сахаров и многие другие свободомыслящие интеллигенты. После этого к Леониду Брежневу обратились президенты США и девятнадцати других стран с просьбой помиловать осужденных на казнь. Накануне Нового года смертную казнь заменили пятнадцатью годами заключения в лагерях строгого режима.
91. Саша Фисатов в Варшаве
Павел простудился, и Лиля опасалась, чтобы у него не началось воспаление легких. Она привела к отцу Рупика Лузаника, тот выслушал легкие Павла, не нашел хрипов, прописал лекарства и собирался уходить. В это время пришел Саша Фисатов, расстроенный приговором "самолетчикам", и с порога заговорил:
- Это ужасно! По указанию из Кремля Кузнецова и Дымшица приговорили к смертной казни за попытку угнать самолет. Но это даже не доказано! И приговорили к смерти за то, что они могли хотеть уехать из России. Но наказывать за предполагаемое и недоказанное - это не просто ошибка, это грубейшее юридическое преступление. И сделали это только потому, что подсудимые были евреями. Я абсолютно подавлен.
Рупик прислушивался, интересно знать мнение адвоката о таком важном деле. Павел кашлял и успокаивал разгорячившегося Сашу:
- Тебе надо переключиться. Поезжай отдыхать в Кисловодск.
- Но, дядя Павел, не могу я отдыхать! Я решил взять командировку в Варшаву по юридическим делам. Давно хочу узнать подробности гибели тысяч польских офицеров в Катынском лесу под Смоленском. Я должен уточнить, что знают об этом сами поляки?
Услышав это, Рупик заинтересовался:
- Александр Иванович, если вы поедете в Варшаву, могу я попросить вас передать одной варшавянке ее семейную реликвию? Это мундир офицера, расстрелянного в Катынском лесу.
Все удивились, услышав про реликвию. Лиля спросила:
- Рупик, как этот мундир оказался у тебя?
- Эх, это очень горькая история! Он достался мне от дочери того офицера.
И Рупик рассказал о судьбе Жени, которая бросилась под поезд в Петрозаводске и умерла в инвалидном доме. История тронула всех, особенно Сашу:
- Конечно, доктор, я постараюсь найти эту женщину. Как ее имя?
- Если я правильно помню, ее зовут Ядвига Сольская.
Саша переспросил:
- Вы говорите, ее звали Ядвига, а дочку Женя?
- Да, по-польски дочка называлась Гржина, но по-русски Женя.
Саша очень заволновался:
- Мать Ядвига, а дочка Гржина? Знаете что, мне кажется, я знаю, о ком вы говорите. Принесите мне мундир. Я сам заинтересован разыскать эту женщину.
Саша вспомнил польку с таким же именем и ее дочку. Если это они, то он видел их в 1939 году, когда Красная Армия захватила часть Польши. Он служил сержантом в артиллерийском полку, их ввели в Польшу. Однажды его взяли в команду для ареста семьи польского офицера, он вынужденно участвовал в том аресте. Женщину звали Ядвига, это была молодая красивая полька. Саша взволнованно думал: "Неужели это она?"
* * *
Когда Саша позвонил, дверь открыла невысокая дама средних лет, с гладко уложенными седыми волосами, с морщинками у глаз и губ. Она с удивлением смотрела на незнакомца, а Саша всматривался, ища в ней следы той красавицы, понравившейся ему много лет назад, и смущенно улыбался:
- Извините за беспокойство, вы пани Ядвига Сольская?
- Да, я Сольская, - ответила женщина правильно по-русски, с небольшим акцентом.
- О, как я рад! Наконец я нашел вас. Вы меня, конечно, не узнаете.
- Простите, не узнаю.
- Я вам сейчас напомню: в тридцать девятом году случилось так, что я участвовал в вашем аресте на хуторе. Я тогда был русским сержантом. Меня зовут Саша Фисатов.
Они стояли на пороге, удивление Ядвиги сменилось выражением изумления:
- Что вы такое говорите?! Вы меня арестовывали?
- Да-да, это было в тридцать девятом году. Вы меня уж извините за это, пожалуйста, я не по своей воле это делал… - Она все молчала, а он продолжал: - А я вас очень запомнил. Вы были с дочкой, маленькой девочкой.
У нее на переносице обозначились глубокие морщинки, так она напряглась, чтобы вспомнить, и вдруг всплеснула руками:
- Да-да, теперь я припоминаю, это вы были тот солдат, который посоветовал мне брать с собой побольше вещей. Конечно, конечно, я вспомнила вас. Входите же! Какая встреча! Сколько же лет прошло с тех пор?
- Пани Ядвига, уже тридцать лет прошло.
- Боже мой, так много! Но как вам удалось меня разыскать?
- Видите ли, я был на приеме у мэра города и попросил его помочь мне найти вас. Мне сказали, что вы экскурсовод, водите экскурсии по городу, и дали адрес и телефон. Ну, по телефону я не смог бы вам все объяснить. Сначала я хотел убедиться, что вы та самая Ядвига Сольская, которую я ищу. Ведь могли быть другие с таким же именем.
Она от неожиданности все повторяла:
- Да-да, я помню, вы тогда шепнули мне, чтобы я брала с собой побольше вещей. Я собрала несколько чемоданов. Ваш командир был недоволен, но вы помогли мне уложить их на повозку. Снимайте пальто, садитесь.
Увидев геройскую звезду на его пиджаке, она еще больше поразилась:
- Вы стали героем войны. Вы первый герой, которого я вижу вот так рядом. Какой подвиг вы совершили? Я ведь все-таки была женой военного.
Саша склонил голову на бок, застеснялся:
- Пани Ядвига, не в том дело… Я хочу вам сказать, что помню, как вы плакали тогда. А мне было ужасно стыдно, что я должен участвовать в вашем аресте. Потом вас увезли в лагеря для интернированных семей офицеров. Что с вами было после?
- После? Ох, многое, очень многое было. Долгие годы мы с дочкой жили в ссылке, в Воркуте.
Когда она упомянула о дочери, Саша насторожился. Чтобы передать ей мундир, он должен был сначала уточнить, что она знает о ее трагической судьбе. Как ей это сказать?
- Вы были в Воркуте? - Саша вспомнил свой лагерь, но говорить об этом не хотел.
- Да, там было очень голодно и страшно, я продавала вещи мужа и вспоминала вас с благодарностью. Но все-таки там были политические заключенные, которые поддерживали нас, полек. А потом я была на поселении в Средней Азии, там было намного хуже, местное население просто издевалось над нами.
Саша с грустью слушал и все думал, как ей сказать о трагической судьбе дочери?
Она спросила:
- Но как вы узнали мое имя? Как вы его запомнили?
- Видите ли, пани Ядвига, я должен признаться: вашего имени я не помнил. Я узнал его при других обстоятельствах. Один мой знакомый врач лечил в городе Петрозаводске вашу дочь Женю…
При упоминании о Жене Ядвига опустила голову и отвернулась. Он стеснительно молчал и только выжидающе смотрел. И она тоже молчала.
- Пани Ядвига, этот мой знакомый врач рассказал мне о Жене.
Она посмотрела на него глазами, полными слез:
- Не надо рассказывать, я знаю трагедию моей дочери. Когда меня освободили от поселения, я приехала в Петрозаводск, чтобы забрать дочку и вернуться с ней в Польшу. Там мне все рассказали, и я вернулась одна. Но у меня была еще надежда, может быть, мой муж жив. Уже здесь я узнала, что его расстреляли в Катыни, с другими офицерами. Так я осталась совсем одна. - И туг женщина, наконец, заплакала.
Саша смотрел на нее, а потом, как ни была она расстроена, переспросил:
- Пани Ядвига, ваш муж был в числе офицеров, которых расстреляли в Катыни?
- Да, он был майором. У нас у обоих матери были еврейки, а отцы поляки. В Польше четверть населения были евреи, конечно же, смешанных браков было много. Оставаться под немцами нам было невозможно, нас бы уничтожили как полуевреев. Муж сдался Красной Армии, надеялся на ее человечность, русские много писали тогда об этом.
Саше очень хотелось сказать, что в нем тоже течет еврейская кровь, но это была его глубочайшая тайна, и он сам себе поклялся никогда, ни при каких обстоятельствах этого не рассказывать. А Ядвига продолжала: