- Берите, сородичи, берите. Скоро не будет ни душистого чая, ни блестящего, гладкого шелка, ни ярких, как цветы весны, лент в косы девушек, ни табаку для трубок. Большевики все товары забирают себе и отдают русским мужикам, а вам будут продавать обноски.
- Дорого, Цыдып, сбавляй цену.
- Хо! Сбавляй цену! Цена - ниже некуда. Надо было продавать дороже. Товары я привез к вашим юртам, за торговлю могу попасть в тюрьму. А вы говорите - дорого! Берите, пока продаю за эту цену. Скоро еще дороже стану брать, мне товар нелегко достается.
Пастухи и верили и не верили словам Цыдыпа, брали самое необходимое. А Цыдып, отпуская товары, говорил:
- Мне вы можете не верить. Пошлите кого-нибудь в Шоролгай. Пусть попробует купить что-нибудь в большевистской лавке, если нет пая. Пай - это бумажка, где написано, что человек отрекается от родных, от жены и детей и отдает свое тело большевикам. На том свете душа такого человека попадет к Эрлен-хану и уже никогда больше не вернется на землю в облике человека.
Пастухи кряхтели, охали и разбирали товары.
2
По пыльной улице промчался всадник, изгибаясь в седле с той особенной ловкостью, которой отличаются наездники-степняки. Распугав кур, он подлетел к дому, где размещался Совет, на ходу соскочил с седла и, торопливо захлестнув поводья на перекладине коновязи, легко взбежал на ступеньки крыльца.
В Совете сидели трое: Клим Перепелка, Тимоха Носков и Павел Сидорович. Клим, размахивая руками, что-то говорил, но как только открылась дверь, он замолчал, оборвав себя на полуслове, резко обернулся.
- Проходи, Базар, давненько у нас не был, - сказал Павел Сидорович.
Но Базар вперед не прошел, широко расставив ноги и заложив руки за спину, остался стоять у порога.
- Я приехал ругаться! - объявил он.
- С кем, Базар? - Павел Сидорович был озадачен.
- Со всеми! - сверкнул глазами Базар. - Зачем ород мужик наш бедный пастух обижает? Федотка худой купец, жадный купец - русским не нужен такой купец. Возьми его бурят! Ты, Клим, ты, багша, зачем так делал? Ты зачем так придумал? - Базар все больше горячился, перемешивал русские слова с бурятскими.
- Ты веришь, что большевики хотят обидеть бурят? - спросил Павел Сидорович.
- Нет, - не задумываясь ответил Базар. - Я не верю, отец, не верит. Но Цыдыпка болтает длинным языком без умолку. А если у человека под ухом все время будет звенеть даже маленький колокольчик, он может оглохнуть.
- Пусть в нашей лавке покупают, - сказал Тимоха.
- Там нельзя, - вслух подумал Павел Сидорович. - Мужики этого могут не одобрить: товар куплен на их паевые деньги.
- Занозистое дело, - почесал переносицу Клим. - Продавать нам нельзя, потому как - купиратив. Федотке то и надо…
- И ничего не занозистое, - сказал Тимоха. - Пущай вкладывают пай, и весь разговор.
- Пай - это что? - спросил Базар.
- Вклад, другими словами. Непонятно? - Павел Сидорович помолчал, подыскивая слова. - У купца денег много, он покупает товар в городе и продает тут. Купит, скажем, пачку табаку за рубль, продаст за полтора. Понятно? Ты бы и не купил за такую цену, да куда денешься, не погонишь в город за пачкой табаку или плиткой чая. А если все мы сложимся, соберем по пять рублей, например, пошлем в город человека, он купит что нужно. Пять рублей и есть пай. Купим товару на пай - продадим, снова есть деньги, снова купим.
- Понял! Понял! - обрадовался Базар. - Купец - к черту. Лишний полтинник в кармане. Хорошо! Давай нам такой пай. Своя лавка делать будем. Ну, Цыдыпка, я тебе покажу, какой пай у большевиков!
- Собери завтра вечером пастухов. Мы с Климом приедем и поговорим о кооперативе.
Когда Базар ушел, Клим, проводив его взглядом, хмуро сказал:
- Однако мы неладно делаем, Павел Сидорович? Обманством вроде как занимаемся.
- Каким обманством? - шевельнул дремучими бровями Павел Сидорович.
- Только что разговор вели про то, что в леса уходить…
- В леса мы уходим не завтра, Клим. Мы будем до последнего часа отстаивать власть здесь. А кооператив - это не просто лавочка по продаже мелочишки пайщикам. Люди через это малое дело почувствуют, что, когда все вместе, даже самые бедные становятся богаче и сильнее любого купца. Ты спроси дочку, она тебе скажет, какие разговоры ведут люди у прилавка.
- Так-то оно так… - вздохнул Клим. - А все ж таки муторно на душе. Ну, да ладно об этом… Куда подадимся, если власть не устоит? Есть у Захарки Лесовика охотничие зимовьишко. Туда мало кто заглядывает.
- Глухое место, - подтвердил Тимоха, - и ловкое. Врасплох там не застигнут, задешево не возьмут.
- Тогда ты, Тимофей, тихо, ночами перевози туда наши припасы. Я думаю, надо сказать и Базару, чтобы знал, где нас искать в случае чего. - Павел Сидорович провел ладонью по щеке, вспомнил, что не успел сегодня побриться. Совсем с ног сбился за эти дни. После разговора с Серовым он на какое-то время опустил было руки, ему, как сейчас Климу, казалось нечестным тянуть мужиков к новой жизни и в то же время знать, что Советы не устоят; потом, после мучительных раздумий он понял: отстаивать власть, разъясняя крестьянам, что она им несет сейчас и сулит в будущем, не менее важно, чем драться за нее с оружием в руках. И, готовясь к отступлению в леса, он делал все, чтобы как можно больше людей поняли, что они потеряют, если падет Советская власть. Он совсем редко бывал дома, ездил по селам и улусам. Но теперь он решил повременить с разъездами, пока не будет все готово для отступления в леса. Туда должны уйти люди не только надежные, но и способные сражаться. Их надо было подбирать тщательно и осторожно. Базара он включил в мысленный список будущих бойцов без колебаний, знал, что этот парень пойдет с ними до самого конца, каким бы этот конец ни был.
3
За сеновалом на богато унавоженной земле в рост человека поднялась после ненастья лебеда. Баргут расчистил дальний угол, вскопал землю и пересадил с огорода красные маки, белые ромашки, у стены сеновала вбил четыре колышка, на них положил гладко оструганную доску - получилась скамейка.
Вечером он привел сюда Дору.
- Тихо тут, людей нет. Хорошо…
- Выдумщик ты…
Уголок ей понравился. Она назвала его "гнездышком". Гумнами, никем не замеченная, Дора каждый вечер приходила сюда. Садилась рядом с ним на скамейку, обнимала и шептала на ухо:
- Миленочек мой… Голубочек ласковый…
Баргут убирал ее руки:
- Не обнимайся. Сиди так.
- Не хочешь обниматься? Давай поцелуемся… - Она смеялась, дергала Баргута за чуб.
Васька за последнее время заметно переменился. Оставаясь один, он нередко о чем-то задумывался, лицо его светлело, и легкая улыбка трогала губы. Дора словно бы соскребла с его души корочку льда… Правда, он оставался по-прежнему замкнутым, сторонился людей, но в его глазах все чаще зажигались огоньки любопытства, все внимательнее прислушивался он к тому, что говорят люди. А сам говорил мало. Даже наедине с Дорой больше помалкивал. Это ее не смущало. Дора могла говорить не то что за двоих, но и за троих…
Он никогда с ней не спорил. И только Савостьяна ругать, как и раньше, не давал. Бурчал:
- Кормит меня…
- Бродячих собак тоже, бывает, прикармливают, чтобы ночью лаяли. Ты про свадьбу лучше подумал бы….
- Думаю…
После этого разговора Баргут спросил у Савостьяна:
- А когда меня в свою веру переведешь?
- Чего, чего? - Савостьян с подозрением посмотрел на него, протянул насмешливо: - Прыткий какой, а! Охота хозяином стать? О добришке моем брюхо болит? Не спеши с неумытом рылом в калашний ряд!
Баргут глянул на него косо, исподлобья, в черноте глаз метнулись искорки. Ушел в зимовье медленным шагом, будто ждал, что Савостьян позовет, скажет, что-нибудь другое. Но Савостьян не позвал.
В тот же вечер, укрываясь с Дорой от любопытных глаз за лебедой, он сказал:
- Вот Нина… Она правду говорила.
- Про что?
- Ну про веру и про обман бедняков.
- Конечно, правду. Она, Баргутик, от батьки своего ум переняла. А он знаешь какой?.. И все за нашего брата стоит.
- А я его хотел отколошматить. Теперь соображаю: зря лез в драку. - Баргут рассказал все, как было.
От удивления Дора не сразу нашла что сказать, потом вспылила:
- Дубина ты, орясина березовая! Зря он отпустил тебя с непомятыми ребрами. Надо было через мягкое место ума вбить, раз его у тебя недостача! А я, дуреха, Нинухе хвастаю, до чего ты хороший. Как буду жить с таким недотепой?
- А я тебя не прошу… - буркнул Баргут.
- Ах, он даже и не просит! Ну и сиди тут, карауль своего Савоську!
Дора убежала.
А он, как и раньше, каждый вечер приходил на задний двор, сидел на скамейке, прислушиваясь к шелестам и шорохам темноты, ждал ее. Дора не приходила, и увядали на грядке маки, запустелым становился уголок, который был для него почти как родной дом.
Он стал ходить на вечорки, но Дора его замечать не желала, а домой возвращалась с девчатами. Баргут решил поговорить с Ниной, пусть она образумит свою подругу.
В кооперативной лавке было полно баб, и ему пришлось долго ждать, когда им надоест чесать языки. Бабы говорили про войну. Страшились, что она подкатывается так близко. Нина была задумчивая, говорила мало.
- Ты хочешь что-нибудь купить? - спросила она, когда бабы разошлись.