- Не кручинься, добрая душа. Привыкай! - сказал он мягко. - Плетью обуха не перешибешь. Одно и я не пойму: пошто мучат нас без нужды? Зажирели, стало быть, господа и потехи ради своих холопов убивают…
Розмысл прислушался: на вышке раздавались гулкие, размеренные шаги.
- Нового дозорного поставили: служи верой и правдой. А награда… Ох, горько, милый…
Противоречивые думы раздирали Ермака. Уйти бы от Строгановых… но куда? На Волге войска воеводы Мурашкина. На Дону тоже не сладко… А остаться, - ненавистны владыки края…
Юрко прошелся по светлице, в углу присел и, подняв доску, добыл что-то из-под пола.
- Ты не думай, что люди о том не узнают, - сказал он Ермаку, держа в руках свиток. - Все узнают. Капля по капле я сливаю все обиды в сосуд. Хочешь, я зачитаю тебе, сколько бед натворили господа. Слушай! - розмысл развернул свиток и стал негромко читать: - "Людям ево крепостным и крестьянам ево чинятца многие напрасные смерти в темнице, сидячи в колоде в железах тяжких, седят года по три и четыре, и больше, и умирают от великого кроволитья от кнутьяных побоев без отцов духовных, морят дымом и голодом. Уморен Семенка Шадр, Ждан Оловешников да Офанасий Жешуков в колоде и в железах дымом уморен… а положены на старом городище, погребал их Андрей поп, а ныне тот поп Андрей живет в вотчине на Каме на Слудке служит у храму, да в вотчине их на Усолье уморен в колоде и в железах человек их Ярило без отца духовного"…
Ермак сидел неподвижно и слушал. Слова Юрко жгли его сердце. "Вот что творится тут!" - гневно думал он.
Меж тем розмысл свернул свиток и пообещал:
- Ноне к сему списку причислю воротного сторожа Пашко.
- Что нам, казакам, после этого робить? - в раздумье проговорил Ермак.
Курепа с великим сочувствием поглядел на атамана:
- Я тож много мыслил о судьбе человеческой, и так порешил для себя. Лежу в ночи и спрашиваю себя: "На кого хлопочешь, Юрко?". И споначалу отвечал: "Известно на кого, на господ Строгановых!". Но совесть потом подсказала мне: "Врешь, Юрко, на Русь, для народа стараешься ты! А Строгановы тут только присосались к нашему делу!".
- Что ж, верно ты удумал, - нетвердо согласился Ермак. - Первая забота наша о Руси, и что на пользу отчизне, то и роби!
- Трудно нам, батюшка, ох как трудно под Строгановыми ходить! - со страстью вымолвил Курепа. - Но сейчас бессильны холопы сробить что-либо. Одна утеха - в мастерстве. Всю душу и сердце в него вкладываю. Знаю, вспомнят о нас внуки. Мастерство ведь живет долго, ой как долго! Возьмешь, скажем, ожерелье или саблю добрую и увидишь, какое диво сотворил мастерко. И спросишь самого себя: "Да кто ж творец был такого чуда?". Труд прилежный никогда не пропадает понапрасну.
Ермак покачал головой:
- Хорошо сказал ты, старый, да не все ладно в твоих словах. Ежели так думать, то, выходит, и от Строгановых польза. Нет, милый, тут что-то не так. Миловать их нельзя!
- Нельзя! - подтвердил, блеснув глазами, Юрко. - Коли такая речь пошла, об одном хочу спросить, да боюсь…
- Не бойся, говори, что на сердце! - ответил Ермак.
- Дай мне клятву нерушимую, что рука твоя никогда не поднимется на трудяг!
- Клянусь своей воинской честью, - торжественно сказал Ермак и, встав со скамьи, перекрестился перед образом, - убей меня громом, ежели я выну меч против холопа и ремесленника!
- Гляди, атаман, блюди свое слово! - Розмысл подошел к Ермаку, обнял и трижды поцеловался с ним.
За слюдяным окошком погасла вечерняя зорька. В колокол отбили десять ударов. Ермак прислушался к ночной тишине и засобирался на отдых.
Но и на отдыхе, в постели, не приходил к нему покой. Обуревали тяжкие думы. Ворочаясь, атаман вспоминал смерть Пашко, и сердце его вновь и вновь наполнялось гневом и неприязнью к Строгановым…
2
В Орел-городок, в котором остановился для отдыха Ермак с дружиной, внезапно на взмыленном коне примчался вершник с Усольских варниц, писчик Андрейко. Он проворно соскочил у резного крыльца высоких строгановских хором, помялся, смахнул шапку, но взойти на ступеньки долго не решался. Обойдя вокруг терем, писчик легонько постучал кольцом в калитку. На стук выбежала краснощекая стряпуха с подоткнутым подолом и закатанными рукавами. От бабы хорошо пахло квашеным тестом, тмином и домашниной. Она удивленно уставилась на косолапого парня в затасканном стеганом тигилее.
- Ты что, Андрейко, не в пору прискакал?
- Бяда! - огорченно выпалил гонец. - Ух и гнал, будто серые наседали по следу!
- Об этом только хозяину будет ведомо! - с суровой деловитостью сказал Андрейко и попросил: - Пойди-ко живо и скажи Семену Аникиевичу, прискакал-де Мулдышка с варниц… Ну-ну, живей!..
- Живей, воробей! - передразнила баба, опалив озорными горячими глазами парня: - Иду, иду… - Она ушла. Писчик Мулдышка огладил волосы, нетерпеливо поглядывая на оконца. Стряпуха долго не показывалась. С Камы налетел ветер, прошумел в деревьях. Становилось студено и скучно. Андрейко стал считать галок, которые с криком носились над крестами церковки. Наконец стряпуха позвала:
- Иди, ирод!
Семен Аникиевич сидел в большой горнице, в широких окнах которой поблескивало редкостное веницейское стекло. Большие шандалы с вправленными толстыми восковыми свечами блестели серебром. По тесовому полу разостланы мягкие пестрые бухарские ковры, а при дверях на дыбки поднялся матерый боровой медведь.
- Ужасти! - со страхом покосился на чучело Андрейко и стал класть земные поклоны, сначала перед иконостасом, перед которым мерцали два ряда цветных лампад, а потом и перед хозяином.
Высокий, седобородый, с серыми мешками под глазами, Семен Строганов выжидающе и недовольно уставился в холопа:
- Чего в неурочный час припер?
- Батюшка, бяда на варницах! - завопил Мулдышка и с трепетом воззрился на Строганова.
- Ну, какая там еще беда? - хриплым голосом хмуро спросил Строганов. - Неужто опять вогулишки зашебаршили? Так мы их разом ныне угомоним! - Семен Аникиевич сжал костлявый кулак и стукнул им по коленке. - Казачишек нашлю. Хваты!
- Нет, батюшка, не вогулишки зашебаршили. Худшее свершилось: холопы сомутились и побросали работенку. Теперь на руднике и на варницах раззор!
- Да чего ты мелешь? - взбешенно вскричал Строганов. - Может ли то быть? - он вскочил и заходил по горнице.
- Истин бог и святая троица! - истово перекрестился Андрейко. - Сам еле убег. Потоп и огонь пустили!
Строганов побагровел, сжал зубы.
- Я им, псам покажу… В рогатках сгною! - вдруг рявкнул он так, что стекла в оконницах задребезжали. Мулдышка испуганно отступил к порогу.
- Кто сей возмутитель? - грозно спросил хозяин.
- Ерошка Рваный, он первый и почал. А народу что? Смерды - что сухая соломка в омете, только искру брось, - живется-то горько! - сорвалось с языка Андрейки, и он сразу запнулся.
- Вон! - заорал Никита. - Аль я им не благодетель?.. У, шишиги…
Не чуя под собой ног, Мулдышка быстро выкатился во двор, а вслед за ним покатилось громогласное:
- Ерм-а-ка ко мн-е-е!..
"Спаси и помилуй, господи! - со страхом подумал холоп. - Плетей, плетей теперь отпустят холопам досыта! Перекалечат народа!.."
Андрейка отвел коня на конюшню, а сам убрался в людскую. Рыжая стряпуха для прилику поворчала на писчика, а все же налила полную миску горячих щей, острым ножом отмахнула полкаравая и положила перед ним:
- Ешь, непутевый!
Мулдышка все жадно умял, напился шипучего кваса, ударившего в нос, и забрался на печь. Было сытно, тепло. Внизу гремела ухватами и горшками стряпуха. Казалось, все шло по-обычному, однако на душе не унималась тревога. В который раз Андрейко удовлетворенно думал: "Хвала богу, унес я таки ноги! Приказчика тю-тю, прихлопали!"
Несомненно, не пощадили бы и Мулдышку - послуха приказчика, да юркий писчик не ждал, вскочил на коня да скорей сюда, в Орел-городок!
И в который раз перед очами Андрейки опять встала страшная картина бунта работных.
"И с чего только начался он?" - с ужасом думал писчик.
Причина возмущения работных людей была самая простая и ясная. От непереносимых бед и тяжелой жизни поднялись рудокопщики и солевары против господина.
Глубок и глух Вишерский рудник. Вода так и хлещет в забоях. Нет тяжелее и безотраднее работы, как рудничная. Под землей и давит часто, и топит работяг. А кроме всего, не жизнь, а сплошная маята: рваны, босы, голодны, и непрестанные издевки. Строгановский приказчик, рыжий наглый Свирид - хапуга, каких свет не видывал. Голодом народ морит, а руду на гора давай! Умри, а добудь!
Работали рудобои, не разгибая спины, по многу часов, жили в старой сырой землянке, где ни согреться, ни просушить мокрую одеженку. Народ надрывался, десны кровоточили, зубы шатались: каждый день мужиков на погост таскали. В куль рогожный да в яму! Не каждому пологалась домовина в строгановской вотчине.
Частенько в рудник наезжал сам Свирид, молча расхаживал по рудничному двору и присматривался к работе горщиков.
- Богатимо живете, хлопотуны! - язвительно кричал он на весь рудник: - Гляди-ко, совсем мало толченой коры в хлебушке. Зажирели, лентяи!
В последний приезд на рудник приказчик Свирид позвал артельного кормщика и наказал ему заправлять кашу сусличным маслом.
Попробовали горщики, и сразу ложки на стол:
- Жри сам, толстое пузо! Мы - не псы…
Всем скопом рудокопщики разом поднялись со скамей и вышли из-под навеса, под которым размещались слаженные из теса непокрытые столы. Горщик Елистрат Редькин крикнул работным людям:
- Братцы, доколе терпеть будем каторгу? Пойдем к Свириду да усовестим его по-божески!