Очень громко щелкнули резинки ее корсета, отлетевшего в сторону, как унитарный патрон от боевого снаряда. В двери уже стучали - полиция! Панафидин затих под пунцовым одеялом, а его спасительница, чуть приоткрыв двери, позволила японцам убедиться в своей наготе.
- Но я уже сплю, - сказала она, - и было слышно, как, звеня саблями, японские полицейские проследовали далее…
Наступила тишина. Женщина тихо легла рядом.
- Как вас зовут? - спросил Панафидин.
- Дженни…
За бортом громко всплеснули воду швартовы, отданные с берега, внутри "Прованса" бойко застучала машина.
- Я вам так благодарен, - сказал мичман.
- Все это очень забавно, - ответила Дженни, закидывая руку, чтобы обнять его. - Но во всем этом есть одна незначительная подробность, которая все меняет…
- Что же именно?
- Я никогда не была во Владивостоке…
И, сказав так, она вонзилась в мичмана долгим и пронзительным поцелуем. Это была уже не Виечка - с ее регламентом в три секунды.
* * *
Русский консул в Шанхае не выразил восторгов от рассказа мичмана Панафидина о своих приключениях.
- Не понимаю, ради чего вам пришло в голову рисковать, если мир уже подписан? Через месяц-другой вы были бы депортированы на родину в официальном порядке. Все русские любят взламывать двери, которые легко открываются обычным поворотом ручки. Впрочем, садитесь, господин мичман…
Он сказал, что известит посольство в Пекине о его появлении, денег на дорогу выдал только до Владивостока:
- Как-нибудь доберетесь. Желаю доброго пути…
Владивосток ничуть не изменился за время его отсутствия. Но Скрыдлова не было, адмирала отозвали в Петербург для работы в Главном Морском штабе, вся морская часть теперь подчинялась Иессену. Сергей Николаевич решил, что сначала ему надобно навестить вдову каперанга Трусова.
Конечно, предстояло выдержать очень тяжелую сцену, но Панафидин принес в дом Трусовых и радостную весть для матери - ее сын жив, вот его чемодан, вот на мне, сами видите, его же костюм, возвращаю его любимый галстук. Вдова не стала выпытывать у него подробности гибели мужа на мостике "Рюрика", за что Панафидин остался ей благодарен.
- Эти проклятые крейсера, - сказала она за чаем. - Недаром я всегда их боялась. Холодные, железные, страшные, негде повернуться от тесноты… Куда же вы теперь, мичман?
- На крейсера! - отвечал ей Панафидин.
Иессен встретил мичмана приветливо:
- Но я должен сразу предупредить вас, что русский флот пережил такую страшную катастрофу, после которой не осталось кораблей, зато образовался излишек офицеров. Вакансий нет! Впрочем, - добавил контр-адмирал, - я не стану возражать, если кто-либо из командиров крейсеров похлопочет передо мною о зачислении вас в экипаж сверх штата…
Флагманская "Россия" тихо подымливала на опустевшем рейде, но там был уже другой командир; "Громобой" попал в капитальный ремонт, а из впадины дока еще торчали мачты "Богатыря". В отделе личного состава сидел незнакомый каперанг и чинил гору исписанных карандашей, вкладывая в это дело всю свою широкую русскую натуру. Казалось, навали тут карандашей до колена, он их все перечинит. Панафидин сказал, что, очевидно, сейчас существует некая "очередь" на крейсера, а потому он согласен, чтобы его в этой "очереди" учитывали:
- Я бежал из плена. И чист аки голубь.
- Вот вы бегаете, а нам лишние хлопоты. Я вас на учет не могу поставить, пока не придут документы.
- Откуда?
- Из Японии, конечно. Надо же нам знать, сколько вы там пробыли, чтобы соблюсти законность в жалованье. Плохо, что вы не дождались организованной отправки на родину.
- Чем же я виноват, что стремился на родину!
- Могли бы и потерпеть. Теперь же до прибытия из Токио нужной документации я вас в экипажи крейсеров не запишу…
Панафидин пошел к дверям, но вернулся:
- Простите, что отрываю вас от серьезного дела. За предпоследний поход на "Рюрике" я был представлен к Владимиру… кажется, даже с мечами и бантом. Что в Петербурге? Утвердили там мое представление к ордену или нет?
- Насколько мне помнится… Как ваша фамилия?
- Панафидин. Сергей Николаевич Панафидин.
- Нет. Ваше имя мне не встречалось…
Мичман вышел из штаба на Светланскую как оплеванный. В самом-то деле! Стоило ли ему так мучиться, дважды свершив побег, чтобы здесь, уже дома, с разбегу напороться на острые копья бюрократических карандашей? Очень не хотелось бы ему обращаться к помощи Стеммана, но все-таки, пересилив себя, он поехал в доки. "Богатырь" тяжко осел днищем на распорках киль-блоков, пробоины в его корпусе, заживленные деревом, требовали покрытия листовой сталью, которой - увы! - на складах порта не оказалось. Крейсер, когда-то образцовый чистюля, теперь выглядел захламленным, красные пятна ядовитого сурика на его бортах казались незабинтованными ранами…
- Да, да, войдите! - отозвался на стук Стемман.
Под стать крейсеру выглядел и командир его, еще больше облысевший, увядший, с мешками под глазами. Одетый в будничный китель, каперанг как-то померк среди убранства своего салона, где от старых времен еще гордо сверкали зеркала, лоснился лионский бархат постельных ширм и обивки мебели.
- Догадываюсь, зачем пожаловали, - сказал Стемман.
- Нетрудно и догадаться, Александр Федорович: я молод, и, пока молод, надо делать карьеру. Я не стыжусь этого слова, ибо не карьерист, но каждый офицер нуждается в службе.
- И решили вернуться на мой "Богатырь"?
- Если посодействуете в возвращении.
Стемман сказал, что это не от него зависит:
- Кают-компания, к сожалению, не резиновая. Если вас принять, значит, кого-то надо выкинуть на берег.
- Печально… Неужели мне, молодому офицеру, теперь много лет ожидать, когда Россия восстановит и отстроит свой флот?
Стемман поднял над столом руки - как бы в раздумье и резким жестом опустил их на подлокотники кресла: шлеп!
Вопрос его был совершенно неожиданным:
- А… ваша виолончель? Так и погибла с "Рюриком"?
Панафидин рассказал, при каких обстоятельствах она была расколота форштевнем японского крейсера "Адзумо".
- А-а, - улыбнулся Стемман, - на "Адзумо" был командиром Фудзи… когда-то мой приятель. Мы немало с ним выпивали в Нагасаки… перед войной, конечно. Как он теперь выглядит?
Панафидин неожиданно обозлился:
- Лучше вас, - отвечал нервно…
Он как-то по-новому взглянул на Стеммана. Перед ним сидел человек, явно удрученный тем, что война, от которой он ожидал адмиральского "орла" на эполетах, жаждал орденов и почестей, эта война обернулась для него крахом. От каперанга остался мелочный обыватель, который слишком долго простоял в очереди у кассы, но получил меньше, нежели рассчитывал получить. Однако фразу мичмана о том, что Фудзи выглядит "лучше вас", Стемман хорошо понял, а потому решил отомстить.
- Знаете, - вдруг сказал Стемман, - мне очень жаль вашу прекрасную виолончель. Но еще больше я жалею вас… Вы очень ретиво рвались с моего "Богатыря" на "Рюрик", а теперь после "Рюрика" вернулись к моему разбитому корыту. Мне жаль вас… очень, - повторил Стемман, злорадствуя. - Вы напоминаете сейчас мужа, который, разведясь с женою, снова молит ее о прошлой любви. Будь вы разумнее, вы у меня стали бы теперь лейтенантом. И наверное, играли бы по вечерам на виолончели в доме господина Парчевского…
Панафидина даже передернуло от оскорбления.
- Позвольте откланяться? - поднялся мичман.
- Не смею задерживать… хе-хе-хе!