* * *
Флагманский броненосец "Миказа", на котором сражался Того, был изуродован при Цусиме до такой степени, что едва тащился на ослабевших машинах. Офицеры японского флота повидали офицеров русской эскадры уже в бараках для военнопленных, теперь им незачем было скрывать от своих противников правды, от них наши моряки узнали, что броненосцы Рожественского стреляли точно и хорошо.
- Если бы ваши снаряды обладали такой же взрывной мощью, как наши, - говорили японцы, - результат сражения мог бы закончиться для нас плачевно. Мы все удивлены стойкостью ваших кораблей, которые были способны продолжать бой, имея страшные разрушения корпусов и пожары в надстройках, когда броненосцы напоминали огромные костры.
- Нам, - отвечали японцам русские офицеры, - лестно это слышать, но… После драки кулаками не машут!
27 июня начались мирные переговоры в Портсмуте. Японцы, предчувствуя конец войны, несколько ослабили режим пленных, офицерам разрешили свободное перемещение по стране. Единственное, что они требовали от пленных, это не сидеть в ресторанах долее трех часов, на одежде носить особую бирку. Пользуясь этим, Панафидин объехал множество городов, спрашивая о знакомых и близких - кто уцелел, а кто нет? Он вспомнил, что Игорь Житецкий тоже стремился попасть на эскадру Рожественского… "Что с ним? Неужели тоже погиб?" Узнавал:
- Никто из вас не встречал ли мичмана Житецкого?
- А кто он такой?
- Мичман. Состоял при кавторанге Кладо…
- Что-то мы таких не помним, - отвечали Панафидину в госпитале Майдзуру. - Кладо, правда, болтался на эскадре, но потом у берегов Англии куда-то исчез. А вашего мичмана Житецкого мы даже не знаем. Впервые о таком слышим…
Наконец Панафидин решился спросить о судьбе эсминца "Громкий", которым командовал его сородич Керн - "дядя Жорж", веселый и бравый капитан 2-го ранга. Ему отвечали:
- Судьба "Громкого" загадочна для всех нас. Об этом эсминце ходят легенды, будто он свершил подвиг, приравненный к подвигу "Стерегущего"… Вы уже были в Киото?
- Нет. Собирался, - сказал Панафидин.
- Так побывайте. Говорят, в Киото есть один уцелевший с "Громкого". Его фамилию легко запомнить - Потемкин…
В древнем Киото, бывшей столице Японии, переживали тяготы плена два адмирала, Рожественский и Небогатов, окруженные своими штабами и флаг-офицерами. Мичман Владимир Потемкин еще не оправился от потрясения, рассказ его напоминал телеграфную ленту, выстреливающую краткие фразы:
- Мы рвались во Владивосток. Нас преследовали. Сразу четыре миноносца. Сначала давали двадцать пять. Попадание в котел. Потянули на семнадцать. Снарядов не стало. Флаг сбило. Керн послал матроса на мачту. С гвоздями и молотком. Флаг прибили к мачте. Намертво… После этого я ничего не помню. Утонул Керн или убили его - не знаю.
Конечно, "дядя Жорж" не уцелел, и стало горько, что он уже никогда не увидит в печати "Панафидинский Летописец". Здесь же, в Киото, мичман встретил и Сашу Трусова.
- Прошу! - сказал Трусов, открывая тяжкие двери старинного японского храма. - Будете нашим гостем. Кстати, вы не слышали, что творится в Портсмуте? Японцы на улицах болтают, будто мир уже подписан… Проходите. Вот сюда. Смелее.
Внутри храма Хонго-Куди японцы раздвинули по углам своих позолоченных богов, а середину здания отвели для размещения пленных офицеров русского флота. Саша Трусов провел гостя в отдельный закуток, извинился за беспорядок в своей "каюте".
- Садитесь, - сказал он, показывая на раскрытый чемодан. - Решил разобрать свое барахло… Видите? Наследство былого времени, когда я фасонил на берегу. Отличный костюм, из Гонконга, галстук и манишка с идеальным пластроном, все как надо… Мама очень любила видеть меня нарядным.
- Мама? - переспросил Панафадин. - Я был знаком с вашей матушкой и с вашей сестрой. Мы виделись на вечерах в доме врача Парчевского на Алеутской, где я играл на виолончели. Помню, ваша матушка как-то сказала, что я очень напоминаю ей сына… то есть вас, Александр Евгеньевич.
- Возможно, - согласился Трусов-младший, оглядев Панафидина. - У нас комплекция одинакова… Что вы так смотрите?
- Я смотрю… - сказал Панафидин, перебирая вещи в чемодане. - Я смотрю и думаю. А если я все это заберу у вас?
- Зачем? - удивился Трусов.
- Чтобы передать вашей матушке.
- Каким образом?
- Самым обычным.
- Что вы задумали?
Панафидин примерил чужой воротничок к своей шее:
- Как раз впору! Однажды я бежал из плена… во время войны. Что, если я попробую бежать снова… в дни мира?
Возникла долгая пауза. Потом мичман Трусов быстро покидал в чемодан все вещи своего туалета и захлопнул его.
- Мне тоже приходила в голову такая безумная мысль. Но не хватало решимости… Забирайте все вместе с чемоданом. И вот вам мои деньги. Наверное, пригодятся.
Панафидин спросил как о чем-то обыкновенном:
- Что сказать вашей матушке?
- Пусть ждет. Я скоро вернусь.
- Но я вернусь раньше вас… если мне повезет!
Это был день 23 августа - день подписания Портсмутского мира. Япония переживала такие суматошные дни, столько было драк на улицах, столько демонстраций, митингов и пожаров, что полиции было не до какого-то "акачихе", который вечером погонял дженерикшу в сторону порта Осака…
В порту стояло несколько кораблей, ярко освещенных электричеством, но Панафидину предстояло определить, какой из них готов отдавать швартовы раньше других. Сейчас у мичмана был только один документ личности - это личная дерзость, которая иногда дороже любого пассажирского билета класса "люкс" (с ванною и двуспальной кроватью). Надо было не суетиться, дабы не привлечь внимания портовых охранников.
- Чем черт не шутит, - сказал себе мичман…
Уверенным шагом человека, знающего себе цену, Сергей Николаевич взошел по сходне французского парохода "Прованс", используя удобный момент, когда провожающие спускались на берег, а пассажиры с берега поднимались на палубу. При этом третий (или четвертый) помощник капитана, еще молодой парень, зазевался на женщин, и Панафидин, минуя его, слегка приподнял над головой котелок. После этого взбежал на променаддек, где фланировали некие господа с развязными дамами, важно передвигался китайский компрадор, гуляли две говорливые японки. Сейчас мичман благодарил свою мать, обучившую его французскому, и Морской корпус, который безжалостно втемяшил в него прочное знание английского. Поглядывая на мостик, Панафидин заметил, что крышка путевого компаса еще не была откинута, а капитан не спешил опробовать работу машинного телеграфа. Швартовы толщиною в руку человека, свернутые в "восьмерки", по-прежнему оставались завернуты на причальные кнехты. Как можно равнодушнее он обратился к китайскому купцу:
- Кажется, наше отплытие задерживается?
Компрадор прекрасно владел английским:
- Да, полиция Осаки сбилась с ног, разыскивая этих глупых американцев, которые на днях ограбили банк, убив кассира. А куда бежать с деньгами? Только в Шанхай… Потому-то все корабли, идущие в Шанхай, полиция подвергает осмотру.
Панафидин похолодел. Японцы, конечно, откроют его чемодан, в котором скомкано кимоно-хаори с блямбою русского военнопленного. Надо что-то придумать. Но… что? Все эти газетные басни о "зайцах", пересекающих океаны на кучах угля или в трюмах, где пищат крысы, хороши только для дураков, а Панафидин-то знал, что все бункера и трюмы перед выходом в море прочно задраены. Широкая, выстланная арабскими коврами лестница со стеклянными перилами уводила его в низ парохода…
- Чем черт не шутит, - уверенно повторил он.
Панафидин очутился в баре, полутемном и почти пустынном. Небрежно попросил виски. Через широкое окно он видел, что у трапа капитан уже принимал целую свору полиции и чиновников японской таможни. Сразу была убрана сходня, дабы пресечь сообщение с берегом. Мичман глянул вниз: если прыгнуть с корабля на причал, перелом двух ног обеспечен - высоко!
Вот теперь он обрел полное спокойствие.
- Еще виски, - сказал он гарсону.
Память мичмана еще хранила запах отвратного супа из перетертой редьки, в ушах не утихали дикие вопли японских грешников в военной тюрьме Фукуока: "Ха-ха-ха-ха…" И вдруг он заметил одиноко сидящую женщину поразительной красоты, которая держала в тонких пальцах бокал с крюшоном. "Где же я видел ее? - обомлел Панафидин. - Неужели это она?.."
Сразу вспомнился жаркий вечер во Владивостоке. Игорь Житецкий, спешивший с телеграфа, холодный кофе глясе в кафе Адмиральского сада… Да, да! Именно в тот вечер неподалеку от них сидела эта красавица, каким-то чудом перенесенная со Светланскай улицы в бар французского парохода "Прованс".
Издали он любовался обликом этой незнакомки.
Знания японского языка оказалось достаточно, чтобы понять фразу полицейского, долетевшую с верхней палубы:
- Начинайте обход с этого борта, двигаясь по часовой стрелке, чтобы закончить осмотр в ресторане для пассажиров…
Терять было нечего. Панафидин подошел к женщине:
- Я не знаю, кто вы, а вы не можете знать, кто я. Но ваш облик врезался в мою память еще со встречи во Владивостоке. Я офицер русского флота, бежал из японского плена. Если меня сейчас схватят, я буду снова заключен в тюрьму. А я еще молод, мне хочется домой… во Владивосток. Помогите мне.
- Хорошо, - невозмутимо ответила женщина и не тронулась с места, пока не допила крюшон. - Теперь следуйте со мною, - поднялась она, - и рассказывайте что-либо смешное…
Незнакомка провела мичмана в отделение первого класса; одна из смежных кают служила ей спальней.
- Сразу раздевайтесь и ложитесь, - указала она.