С большим трудом он вернул миноносец во Владивосток. Его шатало от усталости, рука с трудом вскинулась к фу - ражке:
- Крейсера ушли… я видел только их дымы!
Скрыдлов, отвратясь от карт, обратился к иконе:
- Господи, простишь ли? Вечная им память…
* * *
Японские женщины, повязав головы синими полотенцами, унылой вереницей тянулись по сходням на крейсера, неся на согбенных спинах мешки с британским кардифом. Они работали молча, без песен и смеха, только слышалось их учащенное дыхание, а под шаткими сходнями, соединявшими берег с палубами, качалась сизая вода, поверх которой плавали арбузные корки и рыжие комки раздавленной хурмы. Это были женщины, одинокие или вдовы, судьба которых еще с юности колебалась, как и эти сходни, между фабричной каторгой или домом терпимости, а потому они не роптали на тяжесть мешков с углем, их почерневшие лица силились улыбаться…
Гиконойя Камимура, глядя на них, с печалью стареющего мужчины думал о жене, которая в Токио навещала теперь пепелище родного дома, и, наверное, она подолгу плачет возле обгорелых вишен, посаженных ею в год их свадьбы… Вахтенный начальник флагманского "Идзумо" доложил адмиралу, что бункеровка крейсеров затягивается по вине этих нерях, которые не умеют двигаться по сходням бегом.
- Я сторонник найма китайских кули, - сказал он.
- Я тоже… Что сегодня на обед в экипажах?
- Бобовая похлебка с цыплятами и овощами.
- Надеюсь, котлы наших камбузов не вычерпаны до дна. Так покормите этих несчастных и дайте им рису сколько хотят. Кто знает, может, средь них есть и матери наших доблестных матросов… Какие новости с моря? - спросил Камимура.
- Русские броненосцы снова укрылись в бассейнах Артура, кроме флагманского "Цесаревича", который интернирован немцами в китайском порту Кью-Чжао. Он страшен. Но он жив…
В отличие от русского командования Камимура точно в срок был извещен о событиях в Желтом море. 29 июля Того указал ему взять четыре броненосных крейсера и легкий "Чихайя", чтобы сторожить возможный прорыв порт-артурских крейсеров к Владивостоку (имена их были известны: "Аскольд", "Диана" и "Новик"). В шесть часов вечера следующего дня Камимура получил свежую информацию с моря. "Аскольд" видели уже на траверзе Шанхая, "Диана" промчалась куда-то мимо Формозы, а "Новик" растворился в неизвестности. Того напомнил по радио, что сейчас следует ожидать выхода владивостокских крейсеров… Камимура принял решение:
- Передайте адмиралу Уриу, что ему надлежит крейсировать южнее Цусимы, а я беру самые лучшие крейсера для контроля за подходами к Цусиме со стороны северных румбов…
В ночь на 1 августа "Идзумо" выдерживал скорость в экономическом режиме котлов, дабы зря не расходовать запасы боевого кардифа. Где-то страшно далеко, словно в другом мире, горизонт обозначился сабельной полоской рассвета. Было 4 часа 15 минут, когда Камимуру вызвали на мостик.
- В чем дело? - недовольно спросил адмирал.
- В море блеснул огонь… как вспышка спички!
Это могли открыть рубочную дверь неизвестного корабля; это корейский рыбак мог взмахнуть фонарем; это, наконец, могло просто показаться утомленным сигнальщикам. Камимура откровенно зевнул. Ради приличия он решил побыть на мостике еще минут двадцать, после чего хотел спуститься обратно в салон - к своей подушке, набитой чайными листьями.
- На южных румбах - три тени! - последовал доклад.
Громадные цейсовские бинокли разом вскинулись на мостиках "Идзумо". Три тени постепенно оформились в четкие силуэты русских крейсеров, и сомнений уже не оставалось:
- "Россия"… "Громобой"… концевым - "Рюрик"!
"Невидимки" разом обрели зримую сущность.
- Не стоит мешать им, - сказал Камимура, - пусть они отбегут еще дальше к югу, а мы тем временем захлопнем ворота, ведущие к Владивостоку… Можно прибавить оборотов.
Вода с тихим ропотом расступалась перед "Идзумо".
* * *
Участник этих событий вспоминал: "К вечеру мы все по обыкновению собирались на юте, пели песни, дурачились и смеялись… не разошлись ли мы с артурцами, до сих пор их не встретив? Строим планы, какие лихие походы будем делать вместе с крейсерами Артурской эскадры…"
Настроение было хорошее. Скорость приличная.
- Для меня, - говорил каперанг Трусов, - эта операция дорога еще и по отцовским чувствам. Я встречаю не только Артурскую эскадру, но увижу и сына - мичмана с "Пересвета". Что я скажу жене и дочери, если встреча не состоится?
Заступающие на ночную вахту растаскивали к пушкам и приборам чайники, сухари с колбасой. Хлодовский велел разнести по всем постам содовую и сельтерскую воду:
- Мало ли что… Дни жаркие, пить захочется…
Ночью крейсера вышли на параллель Фузана (в Корее) и Хиросимы (в Японии). Здесь они развернулись к весту, выжидая подхода артурцев из Желтого моря. Было четыре с половиной часа, когда резкий свист воздуха в переговорной трубе разбудил Иессена, адмирал приник ухом к медному амбушюру.
- Прошу наверх, - сказал ему Андреев.
- А что там?
- Мы сейчас проскочили мимо каких-то кораблей… еще темно, и было трудно разобраться - каких?
- Сколько до Фузана?
- До берегов Кореи миль сорок, не больше.
- Добро. Сейчас поднимусь…
Горизонт оставался еще непроницаем. Иессен, зевнув в перчатку, с неприязнью смотрел, как Андрей Порфирьевич Андреев, уже нервничая, скрупулезно отмеряет себе из пузырька 15 капель валерьянки. Наконец, это даже смешно:
- Да плесните на глазок. К чему эта математика?
- Нельзя. Медицина - наука точная. Надо пятнадцать…
При этом один сигнальщик подтолкнул другого:
- Псих-то наш… все о здоровье печется.
- Нашел время. Хлобыстнул бы всю банку сразу - и за борт! Чего там напрасно мучиться…
Двигаясь в предрассветном пространстве, крейсера легко несли на себе кольчугу броневых покрытий, плутонги орудий и боевых припасов. В их душных отсеках сейчас досыпали последние минуты более двух тысяч человек:
на "России" - 745,
на "Громобое" - 790,
на "Рюрике" - 812…
- Наши… наши идут! - заволновались сигнальщики.
Крейсера пробудились. По правому траверзу обозначились дымы кораблей, и матросы (иные босиком, прямо с коек) перевешивались через жидкие леера бортов, вглядывались в смутные еще очертания корабельных силуэтов.
- Ура! Все-таки прорвались…
- Молодец старик Витгефт!..
- Эй, артурцы! Привет из Владивостока…
- Слава богу, встретились…
- Теперь всем нам будет легше…
Каперанг Андреев резко опустил бинокль.
- Головным - "Идзумо", - тихо сказал он Иессену.
Рассветало. Японские крейсера шли четкой фалангой, сразу же отрезая нашей бригаде пути отхода к северу. Между мателотами противника выдерживались тесные интервалы, как на императорском смотре. Теперь все видели на их мачтах громадные белые полотнища с красными кругами в "крыжах" знамен. Радость встречи угасла. Начинался трезвый подсчет вражеских сил по порядку его кильватера: "Идзумо", "Токива", "Адзума", а концевой еще терялся во мгле.
- Дистанция восемьдесят кабельтовых.
- Вижу. Но кто же концевым? - спрашивал Иессен.
- Три высоких и тонких трубы… Это "Ивате".
Иессен снял фуражку и долго крестился.
- Аллярм! - провозгласил он затем.
Стеньговые флаги, зовущие к бою, мигом взлетели до места. На страже корабельных знамен встали часовые - испытанные в мужестве, дисциплинированные, которые лучше умрут, но не оставят своих постов. Крейсера ожили - в трескотне трапов, уводящих матросов то под самые облака, то бросающих их в преисподнии глубоких трюмов. Все грохотало - люки, двери, клинкеты, и за последним вбежавшим все это с лязгом запиралось, будто людей запечатывали в несгораемом банковском сейфе. Унтер-офицеры пристегивали к поясам кобуры с револьверами. А барабанщики все били и били "аллярм". Режущее пение боевых горнов наполнило тишину мотивом битвы:
Наступил нынче час,
когда каждый из нас
должен честно свой выполнить долг…
Долг!
До-олг!
До-о-олг!
(Я помню этот мотив. Он сохранился и в нашем флоте.)