Ты, Хелькал, тогда не позвал моего брата Бледу, хотя он и старше меня, потому что, зная его характер, не надеялся на его молчание... Узнай, что повелитель не смог справиться с женщиной, и она заколола его, степь взбунтовалась бы и никогда мы, сыновья Мундзука, не стали бы ею править... Но ты, Хелькал, знал и ещё одно - Мундзук недолюбливал моего брата и сколько раз высказывал тебе мысль, что власть отдал бы мне; но коль нельзя было этого сделать в виду наследства, так как мой брат старше меня, то он заповедовал, чтобы правили мы гуннами вместе... Правда, тут вмешался дядя Ругилас и, пока мы были маленькие, он взял власть в свои руки... Но теперь это не имеет никакого значения. Двумя пол царствами гуннов владеем мы - я и Бледа. Но Бледа много пьёт, ничего не предпринимает для завоевания чужих земель, лишь тучнеет, у него даже наследника нет. Такой соправитель мне больше не нужен...
Аттила засмеялся и подёргал свой левый длинный ус: лицо его сразу смягчилось, но глаза оставались прежними - льдисто-холодными.
- Я люблю тебя, Хелькал, как второго отца. А сына твоего считаю за брата. Этим топором, как мы уедем на дальнее кочевье, Таншихай должен подрубить у моста сваи. Вот почему я и увожу отсюда весь лагерь... Я не хочу, чтобы даже волос упал с головы твоего сына, поэтому оставляю Ушулу: если вдруг откроется тайна, то ты, Таншихай, всё свалишь на голову талагая... А он ведь может сделать всё, что взбредёт в его дурацкую башку... Как только подрубишь сваи, выставь с обеих сторон моста охрану и никого, до тех пор пока не будет снова переезжать обоз Бледы, не пускай... А я уж постараюсь тяжело загрузить его подарками. Ради такого случая не поскуплюсь...
- Аттила, значит, в водах Тизии должна умереть и Валадамарка?
- Да, жаль эту красавицу, она бы и мне ещё послужила, но... Где дым, там и огонь!
- А где тэке, там и гуща, - закончил за повелителя старик Хелькал.
На том и порешили.
* * *
Аэций ехал чуть позади Аттилы и видел его мощный толстый затылок, большую голову почти без шеи, плотно сидящую на широких плечах, и коренастую фигуру, слившуюся с крупом коня.
"Кентавр", - подумалось римлянину. И тут он с изумлением увидел то, чего раньше как-то не замечал, - дотоле виденные им утопающие в зелени садов селения и дома были разрушены, деревья вырублены, а на месте их и некогда богатых пажитях пасся теперь многочисленный скот гуннов, уничтожая, словно саранча, всякую растительность и копытя всё вокруг до голой земли. Увидел и ужаснулся: "Да ведь эти... кентавры могут превратить в развалины не только селения, но и целые города... Если дать им волю, если не сдерживать их!.. Ведь они ничего больше не умеют, как только разрушать. Я жил с ними рядом и знаю, что за всё время они не построили ни одного добротного жилища (для жён Аттилы строили дома пленные греки и аланы), не посадили ни одного деревца, не вырастили ни одного злака... Почему я раньше не обращал на это внимание?.."
Ехали долго на запад, до тех пор, пока там не зашло без лучей и света красно-кровавое огромное солнце. Оно даже не зашло, а как-то задвинулось за плоскую, ставшую тёмной степь, но зато тут же весь небосвод над нею вызвездился ярко мигающими жемчужными хрусталиками.
По приказанию Аттилы не разводили костров, а поужинали кто чем мог, сам правитель и его приближённые, в том числе и знатный римлянин с сыном, поели полусырой) мяса. Видимо, Аттила ограждал свой лагерь от чьего-то внезапного нападения...
Укладывались спать на разостланных на земле бурках, подложив под головы сёдла, а у кого их не было, просто свои кулаки. Ночью Аэций проснулся от приступа сухости и жжения во рту - в последнее время с ним это часто стало случаться. Он встал, чтобы попить воды, и увидел на холме две тёмные фигуры - женщины и мужчины. В них он узнал Валадамарку и Аттилу. "Бледа с вечеру напился и спит, как верблюд после гона", - подумал весело Аэций, узрив, как Аттила повалил Валадамарку на землю...
Римлянину было ведомо, когда жил в становище гуннов, как Аттила через кереге с женой своего дяди удовлетворял свою и её плоть...
"Вот и сейчас уговорил..."
Эта беспутная красивая германка нравилась и Аэцию в своё время за смелость: ведь дознайся Ругилас, чем занимаются его племянник и жена через кереге по ночам, то в первую очередь казнили бы её.
"Не хочет ли Аттила отнять Валадамарку у брата?.. Его-то участь решена!" - Напившись воды, Аэций заснул и проспал до того момента, пока воин-стражник громко не протрубил подъём.
К обеду они уже находились во дворе сарматского военачальника, любимого Аттилой за смекалку, удачу и смелость, Огинисия. Встречать гостей вышла из бревенчатого просторного дома сама хозяйка, жена военачальника, со многими служителями. Одни несли кушанья, другие хмельные напитки. Они приветствовали Аттилу и его брата и просили их вкусить того, что им подносят во изъявлении своего почтения.
Бледа сразу потянулся к хмельному, а Аттила, в угодность жене своего любимца-сармата не слезая с коня, стал медленно пробовать все кушанья на серебряном блюде, высоко поднятом служителями.
Хозяйка, раскрасневшись от такого почёта, хлопнула в ладоши, и из-за угла дома вышли рядами девы. Они были статные, голубоглазые, под тонкими покрывалами просвечивали их полные ноги и круглые груди. Эти девы, приветствуя гостей, пели протяжные сарматские песни... Если бы у Аттилы было больше времени, он бы с удовольствием позабавился с некоторыми из этих дев. Но надо было ехать к своему дворцу, построенному тоже из брёвен. Таких дворцов в Паннонии для повелителя полуцарства гуннов было воздвигнуто больше пятидесяти; в них жили его жены.
Надо видеть, как, по-лебединому выгнув шею, белый скакун с сидящим на нём Аттилой вступал в ворота дома самой младшей жены повелителя из древнего тюркского рода сабиров, некогда населявших Западную Сибирь и затем растворившихся в среде гуннов, когда последние завоевали эту землю.
Как только конь миновал ворота и оказался на подворье, Аттила натянул поводья, и тут на резном крыльце появилась молодая женщина в белом шёлковом одеянии в сопровождении служанок. На руках она держала грудного ребёнка.
Увидев грозного владыку, для устрашения поводящего туда-сюда расширенными глазами и крутящего пальцами левый ус, и коня, нетерпеливо бьющего копытами, у молодицы чуть не подкосились ноги; служанки помогли ей спуститься по ступенькам. Она, трясясь всем телом, приблизилась к всаднику и положила на землю ребёнка, закутанного в тёмное покрывало. Все со страхом, в том числе и молодая женщина, воззрились на повелителя: признает ли он за своего этого ребёнка, родившегося в его отсутствие, или нет?..
Комья земли, отскакивая от копыт коня, летели на малыша, который начал кричать. Аттила молча кивнул женщине. Тогда только она подняла ребёнка, поцеловала его и, низко-низко поклонившись Аттиле, возвратилась в дом.
Аэций, тоже молча наблюдавший за этой картиной, облегчённо вздохнул: он помнил, как однажды Ругилас не признал в ребёнке своего отпрыска и копытами лошади растерзал и его, и молодую мать... Хотя римлянина жестокостью нельзя было удивить, но он почему-то сейчас не хотел бы повторения подобной сцены... Слава Всевышнему, что всё обошлось!
Младенца тут же нарекли Дценгизитцем, и отец повесил на его шейку ожерелье из волчьих зубов...
В этом дворце и решили сыграть очередную свадьбу Аттилы, а также отметить рождение его третьего сына. Двух других повелитель тоже привёз сюда. При них в качестве старшей мамки неотступно находилась любимая и единственная жена старика Хелькала Траста.
А их сын Таншихай, как только за ускакавшим лагерем улеглась пыль, пришёл к отцу и спросил его:
- Неужели окончательно решил Аттила насчёт Валадамарки?.. Она такая красивая! Жалко, если умрёт...
- Не твоё дело - жалеть... Это забота его, великого повелителя.
- Отец, а ты вправду думаешь, что Аттила великий повелитель?
- Да... Ибо его поступки похожи на поступки его далёкого предка Модэ... Такие же неоднозначные и непредсказуемые.
- А кто такой Модэ?
- О-о, это был великий шаньюй! Изобретатель свистящей стрелы... И жил он за двести лет до начала нынешнего тысячелетия. Таким образом, со времени его царствования сменилось лето на осень шестьсот пятьдесят раз. Вот послушай...
Модэ приходился старшим сыном от первой жены шаньюю Туманю. Последний имел и ещё младшего сына от другой жены, которого очень любил и хотел бы отдать ему свою власть. Поэтому, когда победители-юэчжи (согдийцы) потребовали от вождя хунну в заложники сына, тот, не задумываясь, отдал старшего... Но при этом задумал извести его, чтобы власть перешла к младшему. Тумань рассудил так: "Нападу на юэчжей, нарушу слово, и тогда они убьют Модэ..."