- Ума-разума? - блеснул на него глазами Сали. - Не только ум - мы и силы свои вон таким отдали. - Сапожник кивнул в направлении тупика. - А они нас теперь и за людей не считают.
Ярмат не нашелся что возразить. Юлчи подумал: "И верно! Я им родственник, а байбача и на меня посмотрел так, словно на пустое место…"
Дары, присланные женихом, были перенесены на байский двор. Через час после этого начали прибывать гости - купцы и духовные лица, приглашенные из других частей города. Их встречали, расположившись на скамейках, поставленных в два ряда по одну и по другую сторону улочки, сам Мирза-Каримбай, имам приходской мечети, купцы и другие состоятельные люди квартала. Гости из "торговых людей" были, как и подобает им, внешне скромные, а на самом деле их распирало от скрытой гордости и спеси. Блюстители религии, наоборот, выступали важно, с Нарочитой медлительностью и величием.
Сопровождаемые ловкими, расторопными и сладкоречивыми тойба-ши, знатные гости торжественно следовали дальше, в первую мужскую половину байского двора. Через некоторое время они столь же церемонно возвращались, поглаживая маслившиеся после жирного плова бороды и внушительно отрыгивая. У каждого под мышкой был большой узел с лепешками, фруктами, сладостями. Особенно объемистыми были узлы улемов и ишанов.
До простых людей квартала черед еще не дошел. Если в улочке вдруг появлялся какой-нибудь чапан, глаза тойбаши начинали метать искры. Беднягу, обладателя чапана, ненароком, по простоте душевной зашедшего раньше положенного времени, незаметно оттирали к дувалу, шипели: "Почему такая прыть?!" - и так же незаметно впихивали в какую-нибудь соседскую калитку. Мирза-Каримбай в этом отношении был особенно строг, он заранее предупредил всех тойбаши: "Чтоб никакого нарушения порядка! Каждый должен быть принят в свое время, в своем месте и соответственно его положению и сословию!"
На долю Юлчи выпало прислуживать знатным гостям. Среди такого множества важных людей юноша чувствовал себя очень стесненно: ему все казалось, что он нечаянно толкнул кого-то или наступил кому-то на ногу. Особенно злило Юлчи то, что в покоях, отведенных для пира, было так тихо, точно их залило водой. Все гости говорили шепотом, а у тойбаши словно языки поотрезали: между собой они объяснялись только знаками, распоряжения давали только движениями рук и глазами - подать столько-то блюд плова, принести столько-то подносов фруктов. Ходить здесь нужно было быстро, но бесшумно, руки освободились - сейчас же почтительно сложи их на груди. Даже чайником или чашками загреметь нельзя… Когда выпадала свободная минута, Юлчи отходил к порогу, отчужденно поглядывал на гостей "великого тоя" и думал: "Это не той, а поминки!.. Не понимаю, чем тут можно гордиться и хвастать?.."
III
Освободившись от хлопот по тою, Юлчи прошел в людскую - небольшую хибарку, которая была приткнута в дальнем, глухом углу двора и потому бросалась в глаза среди других построек.
Уже стемнело. Юноша зажег маленькую лампу с отбитым до половины стеклом и сидел одинокий и всеми забытый.
Хибарка была низкая и сырая. На высоком месте по земляному полу была разостлана полусгнившая черная кошма: ближе к двери - пол голый. В стенной нише стоял старый ящик, на нем два рваных одеяла и грязная жесткая подушка, набитая шерстью. Здесь ночевали батраки, приезжавшие по какому-либо делу из загородных владений бая.
Юлчи попал в людскую впервые. Занятый обслуживанием гостей, а еще больше по своей застенчивости, юноша, несмотря на обилие угощений на тое, остался полуголодным. Он сидел на кошме, прислонившись спиной к холодной глинобитной стене, и думал: "Что за люди живут в этом доме? Каждый занят только самим собой, а у всех вместе только и заботы - показать свое богатство и важность. Вот я - родственник, а сыт ли я, голоден ли, никто из хозяев даже и не вспомнит…"
Появилась голова Салима-байбачи, не решавшегося войти в это темное, грязное помещение.
- Ты здесь, Юлчибай?
- Ассалям! - из вежливости Юлчи поднялся. - Что же вы так и не показались на тое, Салимка?
- В магазине был, - невнятно пробормотал байбача. - Ярмата сейчас нет, - ты заложи фаэтон, съездим в одно место.
- Фаэтон? - широко раскрыл глаза Юлчи.
- А, ты еще не видел? Это как у извозчиков. Уже целый месяц ездим. Новый конь, новый фаэтон. Он в большом сарае. Сумеешь запрячь?
- Попробуем.
- Давай быстрей!..
…Фаэтон остановился на одной из улиц нового города, у подъезда одноэтажного здания, из окон которого лился яркий электрический свет. По обе стороны подъезда выстроился длинный ряд извозчичьих колясок.
Салим-байбача сошел с фаэтона и, бросив на ходу: "Жди меня здесь!" - быстро взбежал по ступенькам крыльца и скрылся за дверью.
Ночь была темная, туманная. Редкие фонари скупо освещали широкую прямую улицу тусклыми, холодными лучами.
- Как живешь, братец? - легонько толкнул кто-то Юлчи.
Юлчи по голосу узнал Джуру - кучера Джамалбая.
- А, Джура-ака, здоровы ли? - обрадовался он и протянул для приветствия руку.
Джура, окинув внимательным взглядом коня, затем фаэтон, спросил:
- Когда купили? Конь мелковат, кажется.
- Говорят, недавно. Я первый раз выезжаю. До этого, наверное, Ярмат-ака гонял.
- Скверное это занятие. Будешь скучать, томиться, поджидая хозяина, дрожать на холоде как осенний лист.
- Куда это мы приехали? - поинтересовался Юлчи.
- О, это "седьмое небо". Сюда не каждый может попасть… - Заметив недоуменный взгляд Юлчи, Джура прибавил: - Здесь то самое место, где наши молодые баи развеивают отцовские денежки…
- Ну, что закажем? - спросил Салим-байбача.
- А что покрепче. Я - за коньяк, - ответил хлопковик Джамалбай.
- Нет, я пью красное, - возразил Салим.
Джамалбай, заскрипев стулом, пошевельнулся грузным своим телом, оперся мясистыми руками о стол, покрытый белой скатертью, склонился к Абдушукуру:
- Таби шума? Говорите, Абдушукур!
- Я… - засуетился Абдушукур. - Я и сам не знаю, что мне больше подойдет. Доктора предписывают мне коньяк. Пусть будет коньяк.
Салим-байбача пошутил:
- Вы всегда чокаетесь с Джамалом-ака. Составьте хоть раз компанию мне - пейте красное!
- Человек этот - мой благодетель и наставник, - серьезно ответил Абдушукур.
- Интересно! Каким это образом безграмотный человек, не умеющий поставить своей подписи, может быть наставником такого ученого человека, как вы? - хитро прищурил глаза Салим.
Абдушукур улыбнулся.
- Из истории известно, что многие святые были людьми неграмотными. Даже пророк наш не был умудрен грамотой, Салимджан!
- О, Абдушукура не переговоришь, его сам бог скроил для разговоров, - отдуваясь, рассмеялся Джамалбай.
Официант принес коньяк и красное вино, а немного погодя подал шашлык по-кавказски.
С каждым выпитым стаканом все больше краснели лица приятелей, живей разматывался клубок беседы.
- Пейте, Салимджан, пейте, Абдушукур! - воскликнул Джамалбай. - Короткую жизнь на этом свете надо провести как можно веселее и слаще. Вчера мы малость сыграли в карты, а потом здорово выпили. Так я обскакал там даже одного московского фабриканта - выиграл у него четыре тысячи и в выпивке оставил далеко позади, ей-богу! Он все удивлялся: "Неужели, говорит, мусульмане так пьют? Ну-ка, пейте, пока, как говорится, не остыло".
Абдушукур, довольный тем, что он сидит в ресторане, доступном только богачам, на память начал читать по-персидски рубаи Омара Хайяма.
Вина! Чтоб даже прах мой - даже он! -
Был винным ароматом напоен.
Чтоб путник, у моей могилы проходя,
Был ароматом винным опьянен!
Заметив, что его собутыльники не все поняли, Абдушукур поспешил разъяснить им смысл рубаи.
Джамалбай похвалил:
- Очень занятная песня! Только почему вы сложили ее по-таджикски, а не по-своему?
- Извините, это не по-таджикски, а по-персидски, и не песня, а рубаи… Рубаи поэта Омара Хайяма, - ответил Абдушукур.
- Ах, вон как! - рассмеялся Джамалбай. - Ну, разумеется, для вас сложить что-нибудь похожее так же трудно, как выжать воду из камня. Но вы, мулла Абдушукур, все же попытайтесь, может, что и получится… - Джамалбай передохнул, опрокинул в рот стакан коньяку. - А он, видно, получше меня пьяница был, этот таджик, как его… Омар Бахрам, кажется?.. Ну ладно, ладно, я немного ошибся. Пусть будет Омар Халлам. А вот вы только и умеете: "Откроем глаза! Будем наслаждаться в цветущем саду науки! Срывайте с глаз завесы невежества!.." А у кого из нас глаза закрыты этими самыми завесами! У меня? У Салимджана? У Хакима-байбачи? Да и все наши баи разумные люди. Они потому и разбогатели, что у них ум есть. Не так ли, Салимджан? -
- Глаза у нас открыты, Джамалбай-ака, верно, - вмешался в разговор Салим-байбача. - Но все же между грамотным, ученым купцом и неученым есть разница. Грамотный бай сам разбирается во всем, редко ошибается в делах.