- Преобразования, конечно, необходимы, - рассудительно заговорил Хаким-байбача, постукивая пальцами по краю подноса. - Невежества у нас много. Европейцы подчас дивятся, глядя на нас. Но если те науки, что вы собираетесь вводить в новых школах, не противны шариату и если на это последует благословение улемов, то каждый отец ради своего сына будет помогать школе сколько в его силах. В старых школах ребята каждый четверг приносят учителю хлеб или хлебные деньги. Помимо этого, с учеников собираются деньги на циновки, на уголь, праздничные деньги. Этот обычай надо сохранить. Пусть и в новых школах дети вместо хлеба приносят каждую пятницу по пяти, по десяти копеек. Таким образом, по пословице "капля по капле - и озеро наполняется", учителю будет собрана порядочная сумма.
- Поддерживать в надлежащем состоянии школы, отвечающие требованиям нашего века, таким путем будет трудно, чтобы не сказать невозможно, - вежливо пояснил Абдушукур. - Допустим, что мы встали на этот путь. Однако многие отцы даже и трех-пяти копеек в неделю дать не в состоянии.
- На руке пять пальцев, и все они разные, - возразил Хаким. - Одному суждено быть ученым, образованным, другому - поденщиком, носильщиком. Так устроен свет.
- Если каждый пойдет учиться, кто же будет пасти скот? - уже раздраженно сказал Мирза-Каримбай. - Для поденщика, мастерового, батрака было бы сыто брюхо - и довольно с него! Каких чудес можно ожидать от их детей, если они даже кое-чему подучатся? Иное дело дети из состоятельных семей. Для них прилично быть и в школе, и в медресе.
Абдушукур молчал, не находя, что возразить баю. "И в самом деле! - думал он, запивая сладким чаем миндаль. - Тщетно помышлять об учении для детей простого народа, тогда как даже дети именитых купцов только и знают, что шляться по улицам, играть в альчики или стравливать собак. Нет, сначала надо обучить современным наукам детей баев - столпов общества. За ними - сила. Великая честь будет для нас, если в течение десятка лет мы сумеем дать трех-четырех докторов, двух-трех адвокатов, несколько депутатов в Государственную думу. В сущности, будущее Туркестана принадлежит купцам и другим состоятельным людям. Поэтому об их-то детях и надо думать в первую очередь".
Убрали дастархан. Подошло время предвечерней молитвы, и все трое поднялись, чтобы совершить омовение. Молитва читалась здесь же, обязанности имама исполнял Абдушукур. Затем было подано большое блюдо плова. Мирно беседуя, хозяева и гость поели, и Абдушукур вскоре откланялся.
Когда он надевал в передней галоши, Мирза-Каримбай окликнул его:
- Мулла Абдушукур, завтра свадьба моей слабенькой. Прошу пожаловать.
- Поздравляю! Благодарю, конечно, приду.
В узкий, непроходимый для арб и обычно глухой тупичок сегодня вошла жизнь.
Первым здесь появился Ярмат. Вышел он ранним утром и еще старательно подметал улочку метлой, тщательно засыпал землей и заравнивал все ямки, а мимо к ворогам байского дома уже потянулись женщины - в одиночку и группами, с детьми и без детей.
На Ярмате была новая, но явно не по голове, нескладная тюбетейка, да и сам он напоминал в этот час человека, неожиданно получившего высокий чин и еще не освоившегося с новым положением: он непомерно задирал нос, все движения его были исполнены неестественной, будто взятой напрокат, торжественности, а на лице застыло выражение тупой важности и гордости.
Когда улочка была подметена, Ярмат разогнал шумную ватагу соседских ребятишек, затеявших здесь игру в альчики, и затем принялся носить воду из хауза во дворе мечети. Встречая людей, по его мнению, достойных, он непременно приглашал: "Прошу пожаловать на той!" - будто торжество, ожидавшееся в доме бая, было и его торжеством.
Время раннее. Еще ничего не слышно о караване с дарами жениха, еще не вышел из покоя хозяин гоя - Мирза-Каримбай, а движение и гомон в тупике все нарастали и нарастали. Толпа за толпой - девушки, молодые женщины, старухи в бархатных, канаусовых, бенаресских паранджах всех цветов шли и скрывались в воротах байского двора. Многие вели с собой ребятишек, приодетых, с перьями филина на шапках. На подносах, на блюдах, в корзинах женщины несли жаркое, пельмени, слоеные пирожки, тонкие, испеченные на сале лепешки, всевозможные фрукты, фисташки, миндаль.
Со стороны ичкари доносились непрерывный гомон и смех женщин, плач грудных детей, шум, гам. Даже Ярмат, видевший на своем веку не один байский той, проходя по переулку с ведрами, удивлялся: "Столько женщин, столько детей! Где они разместятся? А сколько приношений?!"
Завидев Юлчи, показавшегося в начале улочки, Ярмат закричал ему издали:
- Эй, Юлчибай! Иди, иди. Вот удача тебе - прямо на той попал!
- Что за той, Ярмат-ака? - с удивлением спросил Юлчи, подходя ближе.
- Э-э, ты еще ничего не знаешь? - в свою очередь удивился Ярмат. - Сегодня начинается той дочери нашего хозяина, Нуринисы. Великий той!.. - с хвастливой гордостью объявил он и зачастил: - Арбу у въезда в тупик, на большой улице оставил? Хорошо. Отведи коня в конюшню и быстрее сюда. Работы - уйма!
Юлчи все время был занят на полевых работах, жил на хлопковом участке и потому о свадьбе Нури до сих пор ничего не слышал. Последнее время он перевозил хлопок на склад, дважды в день приезжал в город, но не хотел показываться на глаза хозяину и на ночь возвращался обратно. Только сегодня, после первой же ходки, он зашел повидаться с хозяином - надо было подковать лошадь и перетянуть шины.
Неожиданное известие взволновало Юлчи. Правда, в сердце юноши все еще жил образ девушки, которую он только однажды видел в поместье Мирзы-Каримбая, но он не забывал и горячих, страстных речей Нури. "Если бы девушка меня не любила, - часто думал он, - разве стала бы она гоняться за мной, искать встречи где-то в чужом доме? Разве вышла бы она ко мне ночью, рискуя своим добрым именем и честью?" Услышав о свадьбе Нури, Юлчи почувствовал какую-то неясную обиду и грусть, точно его незаслуженно унизили и оскорбили. Сам всегда искренний и прямой, он и в других не мог допустить подлости и пытался найти оправдание девушке. "Что могла сделать бедная Нури? - размышлял он. - Могла ли девушка сказать отцу-матери, что любит другого? Да еще кого: бедняка работника!.. Ясно, она никому не открыла своего сердца. Затаила свое горе… Был бы я сыном какого-нибудь бая, она если не родным, то другому кому из близких намекнула бы. А сейчас, наверное, забилась куда-нибудь в угол и плачет горько… Впрочем, кто знает. Купеческий сын, пожалуй, хорош собой. Свахи, наверное, так расхвалили его, что Нури и позабыла обо мне. Любовь таких балованных девушек что вешний снег: повалит густо-густо и тут же тает".
Как только Юлчи вышел из конюшни и показался в переулке, Ярмат тотчас передал ему коромысло и ведра. Обращаясь к Мирзе-Каримбаю, важно прохаживавшемуся по улочке в дорогой лисьей шубе, он сказал с угодливым смехом:
- Бай-ата, сегодня мы, наверное, вычерпаем половину хауза!
Бай, будто и не слышал, ничего не ответил. На приветствие Юлчи он также пробурчал что-то неразборчивое.
В полдень по улочке с криками "Той прибыл, той!" засновали уличные ребятишки. В начале тупика показались согнувшиеся под тяжестью огромных мешков два возчика и несколько соседских парней. Ярмат, увлекая за собой Юлчи, побежал им навстречу. В подарок к тою жених прислал пятнадцать тяжело нагруженных разным добром арб…
С криками, с шумом и смехом возчиков по обычаю обсыпали мукой, те сразу стали похожи на мельников. Под блеяние двух десятков баранов, под ругань и шутки возчиков и парней, под крики махаллинских ребят арбы были быстро разгружены. Добро начали переносить на байский двор. Целые арбы муки, риса, мешки миндаля, фисташек, десятки корзин халвы, полсотни ящиков с разными фруктами…
Под арбами, точно муравьи, ползали ребятишки, собирая все, что просыпалось на землю. Несколько подростков догадались прорезать пару мешков, вскрыть один из ящиков и принялись под шумок набивать карманы фруктами и миндалем.
Их проделку заметил Ярмат.
- И что за бессовестный народ! Эй, тебе говорю, не дырявь мешок! - заорал он.
Кто-то из возчиков попытался обратить все в шутку:
- Это же дары для тоя. Дай полакомиться!
Парни, помогавшие переносить добро, обиделись:
- Даром, что ли, мы ломаем спины вашими мешками!
"В самом деле, что тут такого, если ребята полакомятся? - подумал Юлчи. - Стоит ли из-за такого пустяка рычать на людей!"
Неожиданно подошел Хаким-байбача. С ним был смазливый молодой человек, разодетый, видно, из очень богатой семьи. Хаким нахмурил брови, явно недовольный шумом и тем, что на пути к дому собралась толпа плохо одетых людей. Он грубо выкрикнул:
- Это еще что такое? Места своего не знаете?
Ребята бросились врассыпную. Попятились и остальные. У арб остались только возчики да Ярмат с Юлчи. По адресу байбачи с разных сторон посыпались нелестные эпитеты и даже ругань.
Сали-сапожник, пристроившийся со своей немудреной работой под дувалом, напротив, встал на сторону ребят:
- Молодцы! Так и надо. Раз той, зачем же стращать, разгонять народ!
Хаким-байбача, точно он и не слышал слов "простолюдина", зашагал к дому, глядя прямо перед собой и никого не замечая.
Вслед ему с другой стороны улицы послышался насмешливый хохот сапожника.
Ярмат пугливо оглянулся и покачал головой.
- Можно ли выказывать такое неуважение к сыну богатого и почитаемого всеми человека! - сказал он с укоризной и тут же прибавил уже сердито, видимо обидевшись за хозяина: - Когда только вы ума-разума наберетесь, Сали-ака?