В это время в солнечных лучах ослепительно сверкнула быстрая сталь, и высокий, нелепо раскинув руки, стал валиться на землю.
- М-м-м, - громко простонал Семён, - опять ушёл, гад!
Он бросился вперёд, поднимая на ходу тяжёлую суковатую палку. С противоположной стороны полянки выскочили несколько человек и кинулись ему навстречу. Медлительный на вид и малоповоротливый, Семён приближался к ним с неожиданной стремительностью. Миг - и первый, не успев взмахнуть своей сабелькой, уже лежал с разбитой головой. Другие отпрянули в ужасе назад, в спасительную глубину чащи. Ещё через мгновение по лесу прокатился дикий свист - это Матвей решил помочь своему неожиданному попутчику.
- Эге-гей! - кричал он. - Заходи слева, бери их в кольцо! - И снова оглушительно свистел. Его крики и свист полетели во все стороны, увязая в мохнатых дебрях и отражаясь от гулких опушек. Лес зашумел разными голосами, будто желая обмануть кого-то своей многолюдностью, и там, по другую сторону полянки, не выдержали: треск сучьев и шум ветвей говорили об их поспешном бегстве.
- Ату!.. Ату!.. - кричали им вдогонку Семён и Матвей, радостные от счастливого для них исхода негаданной стычки.
Первым опомнился Матвей. Он быстро подбежал к месту только что свершившегося убийства.
Человек, лежавший под телом Селезнёва, ещё подавал признаки жизни. Оглоушенный и разбитый падением с лошади, он пришёл в себя, когда его переворачивал Селезнёв, и, собрав последние силы, ударил того ножом. Это были, верно, последние силы. С трудом открыв глаза, он посмотрел на склонившегося Матвея и чуть слышно прошептал:
- Упреди государя... Он у Паисия в церкви... От Пенькова Сеньки - скажи...
Матвей быстро выпрямился и бросил Семёну:
- Присмотри за ним да за знакомцем своим, а я навстречу государю подамся. Схоронись с ними в лесу и жди меня тут.
Он быстро побежал по полянке, перепрыгивая через лежавшие тела. Там, в дальнем углу, на который выходила лесная дорога, сбились в кучу несколько лошадей. Матвей поймал одну из них, легко вскинул своё тело в седло и тотчас же скрылся в лесной чаще. Вскоре он уже подъезжал к церкви Всех Святых на Кулишках, где великий князь прощался с отцом Паисием.
- Здесь государь? - кинулся он к одному из дружинников.
- А зачем тебе это знать? - подозрительно спросил тот.
- Дело спешное, веди до старшого.
- Это ещё можно. Слышь, Василий, - крикнул он в глубину двора, - тут со спешным делом прибегли!
Стремянный великого князя не спеша вышел из тени и презрительно оглядел Матвея. Потянулся и зевнул; чего, дескать, надо?
- Нет ничего страшнее ленивых и глупых охранников, - спокойно сказал Матвей, - не уподобляйся им и отведи меня к государю по спешному делу.
Василий поначалу даже оторопел от таких слов невзрачного холопа. Однако оторопь продолжалась недолго. Он быстро направился к Матвею, на ходу доставая плётку из-за пояса, и проговорил, как прорубил:
- Сначала - плеть. Опосля острастки - дело. Будешь знать!
- Не выказывал бы ты свою дурость, когда дело о государской жизни идёт! - возвысил голос Матвей и, приблизившись к Василию, сказал уже тише в его распалённые гневом глаза: - Там, в лесу, людей ваших поубивали, Сенька Пеньков послал упредить.
Василий тут же забыл о своём намерении.
- Пошли! - мотнул он головой и повёл Матвея к покоям отца Паисия.
Старец умирал в полном сознании. Прибывший учёный фряжский лекарь синьор Просини, которого все на великокняжеском дворе называли Синим-Пресиним, отчуждённо стоял в стороне. Ему не позволили осмотреть больного, упросившего великого князя не отягчать последних минут излишней суетой. И хотя Просини внутренне был рад этому, поскольку сомневался в силе своего врачевания, он всем видом показывал обиду.
- Что, привезли святого отца для причастия? - быстро обернулся великий князь на звук открываемой двери.
- Нет, государь, - ответил Василий и, подошедши к нему, склонился в поклоне. - Человек принёс весть: Пенькова с дружиною прибили. Только что!
Иван Васильевич сверкнул глазами:
- Ну-ка, приведи его сюда!
Матвей бесстрашно вошёл в тёмные и прохладные покои, перекрестился на иконы и поклонился великому князю:
- Здоров будь, государь. Вёз тебе поклон от святого отца Нила, а привёз ещё и весть плохую. Наткнулись мы со товарищем на твоих людей, лихими людьми в лесу погубленных, и один из них, совсем разбитый, просил упредить тебя.
Грозно сдвинул брови великий князь, сполохами гнева осветилось его лицо, но голос сдержал.
- Вольно же у нас разбойному люду средь бела дня гулять! Василий, отряди человека к Хованскому - пусть весь лес прочешет, а его по этому делу подробней допросит! - И, посмотрев на Матвея, добавил: - Об отце же Ниле в другой раз с тобой поговорим.
- Дозволь, государь, ещё два слова тебе сказать с глазу на глаз! - решительно сказал Матвей. - Дело спешное и важное.
- Говори, - недовольно поморщился Иван Васильевич, - хотя здесь и не место.
- Прости, государь, но это дело только тебя касается.
- Оставьте нас! - приказал великий князь.
Синьор Просини гордо вскинул голову и, ещё более обиженный, направился к двери. За ним вышел и Василий.
- Государь! - подошёл ближе Матвей. - Дружину-то твою не грабить хотели, на тебя злозадумцы засаду делали.
- Ты в своём ли уме, холоп?
- Опознал мой товарищ среди них Яшку Селезнёва - брата того боярина новгородского, которому ты на Шелони голову срубил. Ходил он и всё искал тебя среди побитых.
- Так, - зловеще протянул Иван Васильевич, - неймётся, видать, новгородским ослухам! Ну ничего, я их скоро успокою!..
- Ослухи-то не только в Новом городе, но и под самым твоим боком, государь, - осторожно сказал Матвей.
Не любил Иван Васильевич, когда посторонние знали нечто большее о великокняжеском окружении, чем он сам. Не любил и своим людям говаривал: "Больше меня никто о вас знать не должен, иначе как мне своё государское дело справлять? А вы о своих людишках всё знать должны, а те - о своих. Всяка голова полное понятие о своём тулове должна иметь, и потому, если что утаите от меня даже в малости, будете изгнаны немедля, и тако же от своих людей требуйте!" И вот издалека, от отца Нила, с самого Белоозера, приходит человек и говорит о делах, которых великий князь под своим носом не видит. Многовато берёт он на себя! Сдержался, однако, Иван Васильевич, только хмуро поторопил:
- Дальше!
- Я, государь, так рассудил, - продолжил Матвей. - Дружина тебя сопровождает малая, значит, выезд твой не парадный. В доме загородном, куда ты направлялся, дела тобой решаются негромкие, значит, и выезжал ты без огласки. А люди разбойные, что засаду сделали, не всю ночь стерегли, утром пришли - по росе следы оставили. Значит, их кто-то упредил о твоём выезде. А этот кто-то мог быть только из твоих близких, кому о выезде твоём было известно. Верно?
- Рассуждаешь верно, - задумчиво протянул Иван Васильевич и с интересом поглядел на Матвея. - А ну как не меня самого ждали? Может, обоз мой или что другое?
- Оно конечно, всяко может быть... Только вот ещё что возьми в рассуждение: ходит Селезнёв по полянке и людей твоих оглядывает, а ему кричат из-за кустовья: "Не нашёл Журавля?" Он в ответ: "Нет ещё!" Тут его твой человек ножом и пырнул...
- Ну и что?
- А то, государь, что новгородцы Журавлём тебя прозвали. Вот и понимай, кого они искали.
Задумался великий князь: "Надобно сыск строгий учинить - коли дерево потрясти, так гнилье первым падает. Только вот беда: промеж гнилья и добрые плоды могут случиться. И опять же у виноватого сто оговорок наперёд готовы, а невинный сразу и не знает, как себя защитить. Поди разберись тут верно". И, словно отвечая его мыслям, донёсся слабый голос отца Паисия:
- Не торопись, сын мой. Вспомни, что приказал рабам человек, у кого на поле явились плевелы: "Не выбирайте плевелы, ибо выдернете с ними и пшеницу. Оставьте расти то и другое до жатвы, а во время жатвы уберите прежде плевелы и сожгите их, а пшеницу уберите в житницу мою..."
- И я, святой отец, о том же помышляю. Да вот как нам время жатвы сей ускорить?! Ведь негоже у себя под боком врага иметь. Надо его, мыслю, быстрей укараулить...
- Дозволь мне, государь, ещё слово сказать, - осмелился Матвей, - есть у меня одна мысль.
- Говори.
- Пустим слушок, что Яшка Селезнёв в ваши руки живым попался: твой-де человек не до смерти его убил. Поместишь его в свой дом загородный якобы для лечения, а через малое время прикажешь тайно, как и давеча, перевезти его с малой охраной в пыточный дом. Мастера заплечных дел у тебя известные - из любого правду вытянут, - опасно им знающего человека в руки передавать, вот и попытаются злодеи его освободить. Тут-то ты их за руку и схватишь, а от руки и до головы доберёшься.
- Яшка-то и в самом деле убитый до смерти?
- Про то пока один Господь ведает. Ты же лекаря своего для пущей правды туда пошли, пусть лечит... А коли доверишь и помощь малую дашь, я тебе эту службу справлю - своих-то в такое дело совать тебе не с руки.
Иван Васильевич внимательно пригляделся:
- В прошлом годе ты с отцом Нилом ко мне приходил?
- Я, государь.
- Хвалил он тебя: расторопен и грамоте учен... Только грамота мне сейчас твоя ни к чему... На словах всё передавать будешь через Ваську моего, понял? Справишь дело - награжу, не справишь... Чего ухмыляешься?
- Да служба государская известна: или сам в награде, или голова на ограде!
- Ну-ну... И не болтай много... Погодь-ка! Почему это меня Журавлём новгородцы прозвали?