- Вот бес! Мы чуть было грех на душу не взяли, а ему хоть бы хны! Неужто со страху даже не брызнул?
- Уймись, - спокойно ответил незнакомец, - ибо всякий, гневающийся на своего брата, уже совершает грех.
- Слава Богу, что всё обошлось, - примирительно сказал Архип, - но впредь по сторонам поглядывай, не токмо в землю. Клад, что ли, искал?
- Да какой там клад! Траву кровохлёбку увидел, коренья хотел выкопать.
- Твоё счастье, парень, что под комель не попал, а то бы никакая кровохлёбка не помогла.
- Здорово это ты, ровно блоха, сиганул, я и моргнуть не успел, - вставил Данилка, и все дружно засмеялись.
- Ты, значит, из травознаев будешь? - продолжил Архип. - А идёшь куда?
- Мир большой, а я человек вольный: где тепло - там и солнце.
- Без дела, значит, шатаешься?
- Дело у всякого есть, да не всякому о нём скажешь.
- Ну-ну, мы не любопытствуем... Голодный небось?
- Да есть немного. У нас ведь, шатунов, раз на раз не приходится: нынче ляжешь на сучок, завтра - девке под бочок...
- При твоих-то достатках, - оглядел его Данилка, - тебе чаще всего на сучках приходится, верно? Но не горюй и подкрепись, - протянул он ему краюху хлеба, - может, ещё повезёт.
- Весёлый у вас народ, - проговорил незнакомец, усаживаясь под высокой сосной. - А лес кому рубите?
- Лес-то монастырский, на ихнее обзаведение, - кивнул Архип в сторону монастыря.
- Что же монахи сами не работают?
- Да где ж это видано, чтоб они сами работали? Или в других местах не так?
- По-разному... Есть в северных местах монастыри, где братья всё сами делают: кто сети плетёт и кельи строит, кто дрова и воду в хлебню и поварню таскает, кто хлеб готовит и варево, а мирян к своим службам не допускают...
- Ну, это далеко, до нас ещё не дошло, - протянул Данилка.
- С нас-то это и началось. Отец Сергий, царство ему небесное, много монастырей на московской земле построил и везде порядки строгие заводил, чтоб пити и ясти от трудов своих, чтоб вино по кельям не держать, чтоб готовиться не к обжорству, а к туге, нужде и подвигам духовным... Вот как дело-то было, а ныне, видать, всё забылось: что мирские, что духовные - все господа.
Необычно говорил прохожий. Мужики помолчали, обмозговывая.
- Может, и верны твои слова, парень, - сказал наконец Архип, - да опасливы. Ну как всяк сам работать станет, над ними тогда и надзор не нужен. А зачем тогда приказные, тиуны, дворские да и сами князья?
- Вот и я говорю - зачем?
- А затем, что народ - как бараны без пастуха.
- Так у баранов другое. Там на тыщу - один пастух, а у нас все править хотят, вот и духовные туда же лезут. Нет, братья, коли каждый по совести жить будет, без стяжания, без желания излишнего имения, чтоб не убыточить братьев, а наделять их своею любовью, то много пастухов и не надобно. Мне, к примеру, они и вовсе не нужны, да и вы обойдётесь.
- Это верно, - согласился Данилка, - тем паче что наш пастух что больной петух: как ни кукарекнет - всё невпопад.
- Вот понимаем, а сами так и норовим под чью-либо палку спину подставить. Несладко, но привычно, пусть гонят, как рабов...
- Мы не рабы, но люди вольные.
- Да рабство, оно не на лбу, а в душе, оно всю её, словно ржа, изъело. Было время, когда всколыхнулся народ, плечи расправил и со словом Божьим бросился на исконного врага, свершив Мамая грозное низвержение. Тряхнули силою, да только на раз её и хватило. Снова согнулись, снова спину подставляем. К русской палке плеть татарская присовокупилась, а вы речёте: не рабы...
Семён слушал смелую речь странного пришельца и думал о своей нелёгкой доле. Вот он про рабство толкует, на словах всё верно, а в жизни как? На что уж он в Пскове, а потом в Новом городе вольготно жил, на вече ходил, сам себе посадников и князей выбирал, вольностью кичился, но случилась нужда - и попробуй сыщи правду! Был он неплохим подмастерьем у великого искусника Кузьмы, что кольчуги новгородские выделывал. Сам уж кольчужное дело постигать стал, и хоть богатства не имел, но жил сытно. Девку приглядел, свататься надумал, да сгубил её гадёныш один из Селезневых. Хотел управу найти - на цепь посадили. Вырвался, бежал и теперь мыкается по чужой стороне. А коли б стерпел? Многое чего сулили, гривнами звенели. Дело, может, завёл бы своё и жил бы припеваючи, не бегал бы теперь, как собака бездомная. Вона как вольность оборачивается.
И словно в ответ на его мысли незнакомец продолжал:
- Главное, чтоб совесть была чиста, а богатство что? Прах один. Порты износишь - новые справишь, а душу запятнаешь - на всю жизнь память останется. Но коль чиста душа, то никакой страх неведом, ибо сказано: не бойтесь убивающих тело, но бойтесь тех, кто может уязвить душу. Так-то, люди вольные!
Рядом хрустнула ветка, мужики обернулись на звук и увидели прятавшегося за деревом Феофила. Он важно вышел из-за ствола и наставил на незнакомца свою суковатую палку:
- Ты кто таков?
- Матвей, раб Божий.
- А почему по монастырскому лесу шляешься?
- Думал, в нём воздух чище, да, вижу, ошибся.
- Ошибся... - не понял Феофил. - За ошибки платить надо. Да что с тебя взять, разве поясок.
- А пива холодного не хочешь?
Маленькие глазки Феофила жадно пыхнули.
- У пристани шинок есть, пробегись, нацедят.
Феофил вмиг сделался красным.
- Ах ты, змеиный потрох! - прохрипел он. - Издёвки строить вздумал, крамольные речи против святых отцов разводишь, да я тебя!.. Вяжите его!
Артельные не двинулись с места.
- Опять наш петушок не то скукарекал! - хмыкнул Данилка.
- И вы бунтовать?!
Феофил с неожиданной прытью ткнул своей палкой Данилку так, что тот отлетел на сажень, замахнулся на Матвея и уже готов был обрушить на него удар, как вдруг почувствовал, что его руку словно сжали железными клещами.
- Умерь-ка свою буесть, чернец! - услышал он голос Семёна.
- Ты-ы-ы! - выдохнул Феофил, дёрнулся, затих на мгновение и в бессильной злобе плюнул туда, наверх, где маячило ненавистное ему лицо.
Семён схватил Феофила за шиворот, приподнял и подержал, словно раздумывая, что ему делать с этаким добром, широко размахнулся... Багровое лицо Феофила враз посерело от страха, на Семёна пахнуло тошнотворным запахом сивухи и ещё чем-то, донельзя гадким. Он скривился от отвращения, задержал свой размах и неожиданно для всех привесил монаха к обломанной ветке стоявшего рядом дерева. В этом странном и нелепом виде, с трепыхающимися руками и ногами, Феофил напоминал большого чёрного паука. Семён обтёр руки о траву и, не оглядываясь, пошёл в лесную чащу. Матвей поспешил за ним.
- Снять, что ли? - почесал голову Архип.
- Пускай охолонет маленько, - откликнулся Данилка. - Сам же только что говорил: не всяка шишка полная, а висит. Правда, такой пустой шишки отродясь ещё не было...
Семён шёл, не замечая хлеставших его ветвей. Он уже далеко углубился в лесную чащобу, когда услышал окрик догонявшего его Матвея.
- Цего тебе? - хмуро обернулся Семён.
- Да постой ты!.. - У запыхавшегося Матвея перехватило дыхание. - Куда спешишь?
- А куды глаза глядят, лишь бы рожи той мерзкой не видеть.
- Остынь, парень, маленько. Гнев, он плохой попутчик. Что делать думаешь?
- До холодов как-нибудь перебьюсь, а там в обозные наймусь - и подальше куда.
- К Москве, значит, шагаешь. Только зря через глухомань, здесь недалеко тропа хожая: и идти удобно, и глаголить можно. Я тут допрежде бывал, места знакомые. Сперва охотнички ту тропу вытоптали, а потом и сам великий князь со своей дружиною.
- Поцто?
- А он недалече дом свой загородный обосновал, вот и заглядывает иногда.
- Ты его видел?
- Да как тебя самого.
- Лют, говорят, больно.
- Не лют, а строг. На государстве нельзя без строгости. Государь без грозы - что конь без узды. Разумом светел и книгам учен, не в пример иным прежним князьям. Опять же время такое, что врагов не токмо силою, но и мудростью побеждать надобно.
- Нас-то, новгородских, не мудростью, силою взял.
- Порой и умного выпороть не мешает...
Матвей внезапно остановился, прислушался:
- Скачет кто-то, и не один. Может, люди служилые, а может, и лихие, потому поберечься нужно.
Постепенно нарастающий конский топот внезапно растворился в разноголосом шуме битвы: в ржании коней, лязганий стали, вскриках и брани.
- Цего это мы, как зайцы, уши пригнули? - вскинулся Семён.
- Куда ты? - вцепился в него Матвей. - С голыми руками-то?
Но Семён решительно стряхнул его и поспешил на шум битвы. Матвей неохотно потянулся за ним. Шум впереди стих так же неожиданно, как и начался. Перед ними открылась небольшая полянка, заваленная конскими и людскими телами. По полянке бродил высокий, богато одетый человек, который пристально всматривался в лежащие тела. При виде его Семён вздрогнул и радостно прошептал:
- Сыскался, голубцик!
- Знакомый, что ли? - тихо спросил Матвей.
- Знакомый, Яшка Селезнёв. Скоро есцо больше познаёмся, весь род их змеиный изведу.
- Не его ли братцу голову на Шелони срубили?
- Евонному, а Яшку мне Господь оставил.
- Чего богохульствуешь? - начал было Матвей, но, поглядев на искажённое яростью лицо Семёна, замолчал и стал следить за высоким человеком.
Тот наклонился над одним из лежавших, потом присел над ним. Из леса, с той стороны полянки, что-то спросили, и Селезнёв, повернув голову, отрывисто бросил:
- Нет ещё!