***
Особы первых трех классов тоже времени даром не теряли. Третий фельдмаршал, князь Иван Юрьевич Трубецкой, ходил, пузом тряся, да "похаркивал":
- Видано ль дело сие? Правы синодские: разве можно от нас, родословных людей, затворяться?.. Вынесли бы правду-матку!
И соловьем разливался пламенный Ягужинский.
- Мне с миром беда не убыток! - похвалялся Пашка. - Долго ли еще терпеть, что головы нам ссекают? Вы не как раз время, чтобы самодержавству не быть на Руси Широко распахнулись двери - гурьбой вышли верховники.
- Господа Сенат, генералитет и персоны знатные, - обратился канцлер Головкин. - Рассудили мы за благо поручить российский престол царевне Анне Иоанновне, герцогине Курляндской.
Ягужинский за рукав Василия Лукича дергал, просил:
- Батюшки мои! Воли-то нам.., воли прибавьте! Василий Лукич рвался от Пашки:
- Говорено о том было. Но пока воли тебе не надобно… Сенат и генералитет: шу-шу-шу - и к лестницам. Вниз!
- Куда они? - Дмитрий Голицын шпагу из ножен подвытянул. - Надобно воротить, - сказал. - А то как бы худо от них не стало…
Но всех не вернул. Трубецкой с крыльца провыл ему люто:
- Много воли забрал ты, Митька! Печку растопил - вот сам и грейся. А мы свои костры запалим… Жаркие! Оставшимся персонам Голицын начал рассказывать:
- Станем мы ныне писать на Митаву: об избрании и прочем. А кто по лесенке скинулся, тот в дураках будет. Потому что вас всех мы спрашиваем: чего желательно от нового царствования?..
Немцы, кучкой толпясь, помалкивали. Русские же люди, будто прорвало их, закричали все разом - у кого что болело:
- Чтобы войны не учиняла… Миру отдохнуть надо!
- Мужики наши обнищали горазд…
- Бирена! Пущай она Бирена на Митаве оставит…
- Живота и чести нашей без суда не отнимать!
- Куртизанам вотчин не жаловать…
- Милости нам.., милости! - взывал Ягужинский.
- И все то сбудется, - заверил собрание Голицын. Опустел дворец Лефортовский, остались верховники, чтобы писать кондиции. Бренча шпагами, совсем раскисшие, уселись министры за стол. От имени Анны Иоанновны сочиняли - для нее же! - кондиции: "Мы, герцогиня Курляндская и Семигальская, чрез сие наикрепчайше обещаемся…"
Разошлись верховники под утро. Голицын в Архангельское не поехал - здесь же, на диванчике, и приткнулся. Так закончилась эта ночь.
За стеною лежал мертвый император, всеми уже забытый!
***
Великий канцлер империи смотрел, как нехотя разгораются дрова в камине. Головкин дождался огня жаркого и раскрыл тайный ковчежец. Ходуном ходили стариковские пальцы. Лежала на дне бумага, болтались красные, как сгустки крови, печати.
Это был тестамент Екатерины I - бумага очень опасная сейчас для России. Все было не так! Наследовать престол должна бы Анна Петровна (дочь Петра I от Екатерины), но она уже умерла в Голштинии. Сын же ее, Петр Ульрих ("кильский ребенок") - от горшка два вершка. Невестою Петра Второго объявлена по тестаменту дочь Меншикова, которая, как и жених ее, тоже уже мертва…
- Господи, прости прегрешение мое! И канцлер бросил бумагу в огонь. Свернулась она от жара, дымясь. Потом, тихо хлопнув, сгорела дотла.
- Вот и все… Пора спать.
Глава 2
Жестко хрустел снег под валенками, Александрова слобода тонула во мраке. Лишь смутно белели стены Успенского монастыря, да кроваво отсвечивали на востоке звезды. Жано Лесток на ощупь отыскал крыльцо, долго дубасил в двери застывшей пяткой в валенке.
Алексей Шубин затряс свою подругу за рыхлое плечо:
- Лиза, Лизанька.., стучат вроде со двора! Цесаревна Елизавета Петровна открыла сонные глаза:
- Кого это черт принес? Ой, прости меня, царица небесная…
Шубин босиком прошмыгнул в соседние комнаты, где с похмелья дрых в обнимку с портным Санковым, гофмейстер Нарышкин.
- Сенька, - растолкал его Шубин. - Барабанят, кажись…
- Если Балакирев, - вскочил Нарышкин, - я его бить стану.
Упали тяжелые засовы. Отшвырнув гофмейстера, лейб-хирург Лесток опрометью кинулся к дверям спальни цесаревны:
- Ваше высочество, отопритесь….Дело особливое имею!
- Да я голая, - послышался шепот Елизаветы.
- Ах, ваше высочество! Разве я не видел вас голой? Отопритесь же - и быть вам императрицей… Слышите?
- А чего ты печешься обо мне? И без меня найдут желателей.
- Народ кричал ваше имя, вся гвардия за вас. Монахи - тоже!
Елизавета хихикнула за дверями:
- С монашками-то, кажись, я еще и не амурничала… Лесток орал, дубася в двери:
- Избрали Анну, герцогиню Курляндскую. А вас отрешили, но мы это исправим, если вы покажетесь народу… Умоляю вас: оставьте лень свою - седлайте лошадей, скачите на Москву!
Из-за дверей послышался сладкий зевок цесаревны:
- Мне и так хорошо. Ступай, Жано… Я спать хочу! Вылетел лейб-хирург на улицу, в бессилии сжал кулаки:
- Ох, и дура! Разве с такою карьер сделаешь?.. Вышел на крыльцо сержант Алешка Шубин.
- Небо-то как вызвездило, - сказал. - А ты, Жано, совсем дурак, как я погляжу… Наши Елисавет Петровны еще молоды, им с гвардией погулять охота. А то возись тут с бумагами да сенаторами! Пропадешь ведь с ними…
(Время Елизаветы еще не пришло!)
***
Утром в Оружейной палате опять был сбор великий, звали всех - до бригадирского чина. Бродил сенатор Семен Салтыков - сородич Анны Иоанновны, все о кондициях выпытывал.
- Каки там ишо кондиции изобрели?.. Можно ли то, - говорил, - чтобы на самодержавство русское узду надевать?
Салтыкова - кому не лень - клевать стали:
- Кондиции те - противу тиранства умыслены! Сколь много топлено, вешано, рублено… Тому более не бывать. А ты, сенатор, по родству с Ивановыми, видать, прихлебства желаешь?..
Смерть Петра Второго, такая нечаянная, словно развязала руки Голицыну; он объявил о выборе Анны Иоанновны и просил "виват" кричать. Кричали "виват" трижды - средь корон, мечей, кубков и седел царских.
Трубецкой да Ягужинский пальцами в верховников тыкали:
- Был у нас един монарх, а теперича - эвон! - целых семь объявилось. Один монарх бил - больно; коли бить все семеро станут - тогда и больно и смертно скажется…
- Пошли все вон! - велел гордый Голицын. - Уже все сказано, а у нас еще дело… Духовных персон, однако, поудержим!
Феофан Прокопович - с клиром - предстал. И сразу речь повел о правах на престол потомства Петра: "кильского ребенка" Петра Ульриха Голштинского и цесаревны Елизаветы. Стоял - словно идол, весь в блеске парчи, а лоб - в шишках, глаза - угли.
- Елизавета, - отвечал Голицын, - рождена в стыде и живет бесстыдно, а ныне от сержанта Шубина брюхата ходит… Ее - прочь! А имени Катьки Долгорукой в ектениях более не поминать, как о государыне…
- Смиряемся мы, слуги божий, - сказал Феофан, в зобу своем злость пряча. - А каково быть теперь с величанием Анны Иоанновны? С какой титлою возносить нам имя ее в церквах?
- Поминайте, как и ранее цариц поминали, - отмахнулся Голицын, не заметив, что он меч уронил, а Феофан этот меч поднял…
Феофану того и надобно: раньше-то ведь царей с титулом "самодержец" упоминали… Таково и Анну теперь объявит!
- Церковь, - возвестил Феофан клиру своему, - всегда, яко пес, должна стеречь престол наследников божиих. И от ущемления прав монарших спасать должно… Волочитесь же за мной, братия во Христе! Время ныне таково, что мы с кистенем в головах спать будем. Но они, затейщики конституций дьявольских, еще пожрут кала нашего, сиротского…
Голицын, после ухода духовных, еще раз просмотрел кондиции.
Фельдмаршал Долгорукий взирал на князя бельмом - тускло.
- Герцогиня Курляндская, - сказал, - монахов чтит. Коли кто повезет кондиции на Митаву, так в депутаты надо бы и синодских назначить. Заодно и Феофана задобрим: от него язвы жди.
- Туды-т их всех.., такие-сякие! - пустил Голицын.
- Имеешь ты сердце на попов? Скажи - с чего?
- Лживы, подлы и суетны, - в ненависти отвечал Голицын. - Духовенство русское в народе решпекту не имеет. Палачи да фискалы в рясах! Гробы смердящие!
Звали в Совет бригадира Гришу Палибина - он почтами ведал:
- Повелеваем тебе, бригадир: Москву заставами оделить, из приказа ямского подвод и подорожных не выдавать. Мужикам тоже без дела по дорогам не ерзать. Да проведывать, кто куда едет! А всех, кого спымаешь, держи взаперти, яко воров, до вторника. За иноземцами же и послами - глаз особый… Прочувствовал ли?
Замысел был таков: никто не должен предупредить Анну Иоанновну, и никто не смеет перегнать депутатов верховных.