***
Князь Дмитрий Михайлович Голицын отошел от окна:
"Елизавета? Нет, только не Лизку…" Служки разоблачали после соборования членов Синода, к духовным подошел фельдмаршал Долгорукий:
- Персон синодальных просим поумешкать с уходом. Благо будет сейчас советование важное об избранье государя нового…
Дмитрий Голицын повернулся вдруг столь скоро, что с парика мятого пудра посыпалась.
- Братия! - закричал пронзительно. - За грехи великие и пороки, от иноземцев воспринятые, господь бог отнял у нас государя нашего… Сейчас же министрам верховным для совета тайного за мной следовать! Да велите звать вице-канцлера…
Но Остерман остался при теле мертвом, которое омывали дворцовые бабки. Сказал, что когда в гроб положат царя, тогда и придет… На пятки наступая, шепчась и толкаясь, особы первых классов пропускали министров. Гуськом из толпы выбрались вершители судеб России - верховники, от бессонья серые, небриты, заплаканы. Великий канцлер граф Голрвкин шибко сдал - била его потрясуха, еле ноги волок, и вели его под локотки двое: Василий Степанов да Анисим Маслов - секретари совета Верховного.
Дмитрий Голицын - уже от дверей - еще раз оглядел сановных. Глазищами - луп, луп, луп - своих выискивал. Пашка Ягужинский всех распихал, наперед вылез. Мол, вот он - я! Умен, горласт и самобытен: бери меня за собой… Но маститая власть посмотрела мимо, будто Пашки и не было. Голицын других людей поманил.
- Фельдмаршала Долгорукого и Голицына тож, - объявил князь Дмитрий, - а тако ж и тебя, Михаила Владимирович, - позвал он губернатора Сибири, - прошу на совет тайный идти, не чинясь…
Третий фельдмаршал России, князь Иван Трубецкой, сгоряча завыл от обиды горькой - несносной, боярской:
- Своих выгребаешь, князь Дмитрий! А нас - куды?.. Разве ж Трубецкие тебе не фамилия? Почто меня не берешь в Совет?
Но уже грохнула дверь за верховными. Ягужинский небрежения к особе своей тоже не ожидал. Однако надежд еще не терял. Стал он похаживать среди особ знатных и шумствовать.
- Доколе, - кричал Пашка, - нам цари головы сечь будут? Пора бы уняться. Не хотят министры меня слушать, а я бы сказал…
Феофан Прокопович крест облобызал и вострубил гласно:
- Нечисто дело! Почто верховные в числе осмиличном дверьми закрылись? Свято дело не в норе тайной вершится…
Но министры того уже не слышали (двери - на замок, а ключи - на стол, как положено). Канцлер Головкин, дрожа и кашляя, предложил духовных позвать. Но князь Дмитрий Голицын ладонью рубанул крест-накрест, противничая тому, и начал в скорби:
- Беда! Мужеской отрасли дома Романовых на Руси не стало…
Вскочил Алексей Долгорукий, затараторил:
- Покойному величеству благоугодно было духовную начертать, в коей запечатлел он наследницей престола государыню-невесту, дочку мою - Катерину Алексеевну!
Блеснули над столом боевые жезлы, и два старых фельдмаршала (Долгорукий и Голицын) разом осадили его властно.
- Сядь, дурак! - сказали. - Сядь и не завирайся более…
- И тако продолжаю, - заговорил верховник Голицын. - Мужеское колено угасло, а женское осталось. Вот и выбирайте.
- Елисавет Петровны, - подсказал канцлер. - Она же значится в наследницах престола по тестаменту Екатерины Первыя:
Но Голицын прожег канцлера дотла своими глазищами.
- Екатерины Первыя, - ответил, - корени есть непутного! Права на престол российский не имела, и тестамент ее нам негож. Паче того, тестамент сей голштинцем фон Бассевицем составлен. О дочерях же самой Екатерины и толковать неча. Они рождены до брака законного, привенчаны к подолу маткину попом пьяным… - И, сказав так, повернулся к Алексею Григорьевичу, отцу невесты царской:
- А твое завещание, князь, есть подложно!
Круто взял. Круто. Прямо беда. Надо выручать.
- Михалыч, - сказал Василий Лукич Голицыну, - зачем брата моего сквернишь бездоказательно? Ты его не позорь. Там ведь рукою самого усопшего государя завещано: быть Катьке в царицах!
Фельдмаршал Долгорукий снова обрушил свой бас:
- Подложно - да! И никто права на престол не сыщет, покеда дом Романовых без остатку не вымер… Ладно. Разумней всего, полагаю я, избрать на престол бабку-царицу старую - Евдокию Лопухину, что в монашестве пребывает!
Голицын не садился - так и стоял все время.
- Евдокия Лопухина, - отвечал он фельдмаршалу, - только вдовица царева. Да и чин у нее монашеский. А из монастырей много ли ума вынесешь? Лопухиных же на Руси - сотни, по деревням сиживают и злобятся. Евдокия - взойди, так они Русь-матку не хуже муравьев по закутам растащут…
Василий Лукич поглядел пасмурно, поиграл перстнями:
- По тебе, князь Михалыч, так никто и негож, - сказал он.
- Престол - не кол! Седоки найдутся… Забыли мы об Иоанновнах, что рождены от тишайшего царя Иоанна Алексеевича!
Совет оживился. Прасковью Волочи Ножку никто и не помянул, благо она с генералом Дмитриевым-Мамоновым венчана; но заговорили все разом об Екатерине Иоанновне - толстой, обжорной и дикой герцогине Мекленбургской, что жила в Измайлове:
- Принцесса добрая и веселая. С ней - ладно! А что немцы ее Дикой герцогиней прозвали, так нам не убыток… Телом она мягка да широка местом уседним: сие признаки доброты и согласия желанного. Такую и надо! Пущай она царствует на Руси!
- Весела.., весела.., весела, - закивали старцы. Но князь Дмитрий Голицын снова пошел поперек всех.
- А что нам, - сказал, - с веселья того? Добро бы в девках была… А то ведь муженек-то ее, герцог Мекленбургский, тоже на Русь притащится. Сумасброд он, кат и сволочь! Дня не пройдет, чтобы головы кому не отрубил… А нам, русским, зла чужого не надобно - мы своим злом сыты по горло.
- На тебя, князь, не угодишь, - заметили фельдмаршалы.
Дмитрий Михайлович легонько тряхнул великого канцлера:
- Гаврило Иванович, погоди чуток… Взбодрись!
- Стар я.., болен, - проскрипел Головкин. - Ослабел в переменах коронных… Однако же бодрюсь, бодрюсь!
Вошел Остерман, и крепко запахло ладаном. Дмитрий Михайлович выждал, пока не сел вице-канцлер, и главный козырь выкинул.
- А вот - Анна, герцогиня Курляндии и Семигалии, - подсказал, глядя искоса, - чем плоха? Правда, норов у нее тягостный, вдовий. Однако на Митаве не слыхать от рыцарства обид на нее!
Тут все распялили глаза на Василия Лукича. Канцлер Головкин и тот заерзал в креслах, хихикая. Секрета не было: Василий Лукич на Митаве бывал и герцогиню Анну любовно тешил.
- Что ж, - сразу учуял выгоды для себя Василий Луки, - отчего бы нам и не посадить на престол герцогиню Курляндскую?
Алексей Григорьевич тоже взбодрился: "Не удалось через дочку, так, может, через братца Лукича снова в фавор влезем?.."
- Чего уж там! - сказал. - Надо Анну звать на престол…
Дмитрий Голицын вдруг как хватит кулаком по столу.
- Можно Анну, - крикнул, - а можно и не Анну! Опять министры оторопели: чего князю надобно?
- А надобно, - отвечал Голицын, - и себе полегчить…
- Как полегчить? О чем ты, князь? - спросил Гаврила Головкин.
- А так и полегчить. Будто, канцлер, ты и сам не ведаешь, как легчат? Надобно всем нам воли прибавить…
Василий Лукич уже блудные козни в голове строил: "Бирену-то поворот сделаю, а сам прилягу… Оно и пойдет по-старому!"
- Воли прибавить хорошо бы, - сказал Лукич, осторожничая. - Но хоть и зачнем сие, да не удержим.
- Удержим волю! - грозно отвечал Голицын… На избрание герцогини Курляндской вроде все согласились. Правитель дел Степанов уже придвинулся с перьями: записывать.
- Как желательно, господа министры, - заговорил вновь князь Голицын. - А только, пиша об избрании Анны, надобно нам не глупить и послать на Митаву некоторые.., пункты!
- О каких пунктах замыслил? - спросил его канцлер.
- Нужны условия, сиречь - кондиции! Дабы самоуправство царей в тех кондициях ограничить…
Остерман посмотрел снизу - тяжело, будто гирю поднял:
- Я человек иноземный, не мне о русской воле судить.