2
Он обрел деловитое спокойствие сразу же, как только ему доложили о подходе к Уренску первого эшелона.
– Хорошо, – сказал он, потирая руки. – А что султан Самсырбай? Есть какие-либо известия от него?
Нет, пояснили ему, степной властелин еще кочует где-то на раздолье предков и посланные гонцы не вернулись.
Сергей Яковлевич приказал звонить на вокзал:
– Пусть приготовят губернаторскую дрезину. Я проедусь вдоль нового полотна…
Через полчаса он выехал из города. Мелькнули напоследок хилые мазанки уренских окраин, и дорога потянулась вдоль высокой зашлакованной насыпи. С гудением дрезина врезалась под стонущие фермы железного моста, пробежала верст двадцать плюгавым жидколесьем, пошли мелькать подталые бугры, в синеве неба стреляли быстрые ласточки.
Кое-где выступали из-под насыпи жилые землянки, над которыми болталось для просушки белье, бродили по крышам козы. Иногда – на звук дрезины – выбегала из землянки баба и, приложив ладонь к глазам, долго смотрела ей вслед.
– Будущие станции, – пояснил машинист. – Дорога-то молодая, у нашего генерала до всего руки не доходят…
Вскоре забелели в степи солдатские палатки, вышка артезианского колодца; на флагштоке хлопал флаг железнодорожного батальона; у привязей – среди шпал и бочек с мазутом – стыли рабочие верблюды. Где-то очень далеко, почти над грядою облаков, синели призрачные горы…
– Подожди меня здесь, – велел Сергей Яковлевич машинисту и, оставив дрезину, направился по зыбучему песку в сторону штабного вагончика, на котором мелом было начертано:
ГОСТИНИЦА "ИМПЕРИАЛ"
В этой "гостинице" как раз завтракало несколько инженеров-путейцев и офицеров, одетых в парусиновые куртки. Узнав, что перед ними уренский вице-губернатор, они встретили его приветливо:
– Чаю, князь, вместе с нами? Может – вина?
Молоденький прапорщик сказал ему:
– Не удивляйтесь, что мы вас так встречаем. Мы слышали о вас очень хорошие отзывы, князь!
– От кого же, юноша?
– От рабочих Уренского депо.
– Помилуйте! – удивился Сергей Яковлевич. – Я никогда не был в депо и не встречался с рабочими.
– Ну что ж, – отозвался прапорщик. – Они знают о вас… Простым людям всегда импонируют выступления против засилия бюрократии!
Мышецкий был несколько смущен.
– Я, – заявил он, – никогда умышленно не выступал против бюрократии, ибо, как это ни печально, во я сам вскормлен от ея чахлой груди. Я только преследовал дикость и беззаконие!
– Значит, – не унывал прапорщик, – у вас получилось это невольно… Садитесь с нами, князь!
Сергей Яковлевич отказался и спросил о генерале Аннинском. Ему сказали, что генерал живет в палатке под флагом. Мышецкий сразу нашел эту палатку, ничем не отличавшуюся от солдатской. Аннинский встретил его у входа, услужливо откинул край полога:
– Заходите, князь. Рад вас видеть…
Генерал сбросил с табурета сковородку, освободил место для гостя, а сам присел на разбросанные кошмы. Он был прост, грубоват, слегка печален, но бодр.
– Что Влахопулов – сбежал? – спросил Аннинский. – Ну, я так и знал… Впрочем, это к лучшему. Оглядитесь! Я вам не буду мешать… Живем просто. Больше баранина. Кумыс. Вот постреливаем иногда фазанов. Вино – мерзость…
Снаружи донесся мягкий топот копыт, и в палатку, пригнувшись, вошла рослая моложавая женщина с хлыстом в руке. Мышецкий знал генеральшу Аннинскую еще по Петербургу и почтительно приложился к ее загорелой руке, пахнущей лошадиным потом.
– Я проскакала сейчас верст десять, – сказала она. – Вы нисколько не изменились, князь… Женаты? А где расселились? Это недалеко от вокзала? Я к вам зайду, когда буду в городе. А сейчас давайте завтракать…
Мышецкий беседовал с Аннинским, а жена генерала с помощью денщика быстро приготовила завтрак. Ели, сидя на тех же кошмах, бродячий верблюд заглядывал внутрь палатки, и Мышецкий чувствовал себя очень уютно среди этих людей.
– Дальше, – говорил генерал, – поезжайте, князь, на замедленной скорости. Дорога еще слабая, на один костыль, шпалы кое-как. Гоним дорогу без оглядки…
Сергей Яковлевич спросил о еврейской деревне.
– Вам она встретится, – ответил Аннинский. – А дальше потянутся усадьбы немецких колонистов… У меня здесь спокойно, – продолжал генерал. – Унтера за десятников, каждый офицер отвечает за свой участок. Люди воодушевлены, мяса едят вдоволь, за своих солдат я ручаюсь. Хороший народ – из городских пролетариев. А вот там – дальше, в степи…
Аннинский замолчал и потянулся к луковице, нарезанной дольками. Мышецкий невольно задержал свое внимание на руках генерала. Грубые руки, в шрамах и трещинах, руки мастерового слесаря: зубила, напильники, клещи – им это знакомо.
Тогда много говорили в Петербурге об этом странном человеке. Окончив Пажеский корпус, Аннинский уехал сначала в Бельгию, где работал подмастерьем в депо, потом пересек океан и ездил в Мексике на поездах машинистом. Он вернулся в Россию, где его стали прочить на пост министра путей сообщения, но интриги (Аннинский участвовал в работе американских профсоюзов) сделали свое дело – теперь он здесь: ведет дорогу, ставшую дипломатическим нервом политики на Востоке, угрозой для колониальной Англии.
Генерал обстукал яйцо ложкой, отскорлупил его дочиста и протянул жене:
– На, Глашенька.
– В степи? – напомнил Мышецкий. – А что там дальше – вне сферы вашего влияния на дороге?
– Там, на сто двадцатой версте, – объяснил Аннинский, – проводит всю черную работу наемная голытьба. Русские, калмыки, текинцы, сарты, туркмены, есть даже китайцы. Дистанция отдаленная – на откупе у духанщиков. Расплата производится через рабочие книжки. Много злоупотреблений…
– Вы думаете, это может грозить последствиями?
– Безусловно! Масса в основе темная и совсем неорганизованная. А мне к осени надо вытянуть дорогу на Казир-Тушку, чтобы связать отдаленные гарнизоны…
Глафира Степановна Аннинская сунула Мышецкому на прощание узелок с едою, сказала:
– У евреев очень грязно, вы побрезгуете, а немцы ничего не дадут вам и даже не впустят в дом… Навещайте нас!
Сергей Яковлевич достиг еврейского поселения, расположенного в глубокой низине. Отсюда на сотни верст тянулся глинистый чернозем, годный для обильных всходов пшеницы и культурных злаков.
Судьба еврейской деревни была странной! Николай I решил на опыте убедиться – можно ли прикрепить евреев к земле? Но, заранее сомневаясь в успехах еврейского хлебопашества, он посадил рядом с ними по нескольку семей "образцовых немцев" (именно так они и названы в документах).
С тех пор сменилось несколько поколений, евреи вгрызлись в пустоши, обстроились домишками и синагогами, расплодились до невероятных пределов, а "образцовые немцы"… спились.
Факт, подтвержденный официальными сведениями!
Мышецкий встретился в деревне с еврейским старостой – "шульцем" Обреновичем, запыленным стариком в русских сапогах, но с длинными, внушавшими уважение пейсами. Толпа замурзанных ребятишек сопровождала вице-губернатора до дома старосты.
В начале разговора Мышецкий спросил "шульца":
– Что вы можете сказать о землях, раскинутых далее к югу?
– Очень хорошие земли, – ответил старик. – Плохо только с водою: из колодцев часто выступает то соль, то нефть. Мы овцеводством не занимаемся; но немецкие колонисты, южнее нас, уже завезли холодильники и аппараты для чесания шерсти.
– Значит, – призадумался Мышецкий, – земли хорошие, но с водою неладно…
– Неподалеку, ваше сиятельство, – осторожно намекнул староста, – лежит пресное озеро Байкуль, вот сладкая земля!
Мышецкий спросил неуверенно:
– Вы уже отсеялись?
– Нет, – ответил "шульц". – Мы живем здесь давно, но еще не доверяем своему опыту. Мы присматриваемся к русским хлеборобам – когда начинают сеять они.
– Выходит, они еще не начали?
– Они судят по черемухе и по мухам. Мы остерегаемся, – честно признался Обренович.
– Так… Ну а что с теми "образцовыми немцами"?
– Я очень извиняюсь перед вашим сиятельством…
– Ничего, говорите мне все, – разрешил Мышецкий.
– Я так думаю, – сказал Обренович, – что немцы способны к освоению земли, когда устроят под собой кусочек своей Германии… И обязательно – при дороге! На бездорожье немец бессилен. Машины и батрацкий труд – вот на этом они и богатеют!
– Вы, – строго наказал Сергей Яковлевич, – ни в коем случае не давайте людей из своей деревни колонистам.
– Мы, евреи, не дадим. Но, смотрите, чтобы немцы не соблазнили бедняков из русских деревень…
"Шульц" Обренович провожал высокого гостя до околицы.
– Как вы назвали то пресное озеро? – спросил Мышецкий.
– Байкуль, ваше сиятельство…
На выходе из деревни Сергея Яковлевича окружили старики. Дети их, внуки, племянники учились и служили в городе, и стариков волновало положение в губернии: попросту говоря, они боялись еврейских погромов, которые нет-нет да и вспыхивали в южных городах империи.
– Пока я в Уренске, – успокоил их Сергей Яковлевич, – никаких антииудейских выступлений я не позволю…
И жужжащая дрезина снова покатила дальше – на юг, где в уютных ложбинах белели хутора колонистов. Совсем внезапно, словно по волшебству, круто начинаясь, вдруг побежало рядом с насыпью хорошее шоссе под сверкающим асфальтом. Где-то вдалеке пропылил многосильный немецкий "Пипп"; в безутешный горизонт пустошей врезались мачты телефонной связи между колонистскими хуторами.
– Остановите, – сказал машинисту Мышецкий.