Глава третья
ЧУДОТВОРЕЦ
В это достопамятное утро 14 апреля 6954 года в сторону града Мурома и впрямь шёл пешком знаменитый целитель и чудотворец, рязанский епископ Иона. За ним ехала повозка, запряжённая парой лошадей и управляемая слугой Петром, а также небольшой отряд охраны - шестеро лучших ратников Димитрия Юрьевича Шемяки, щеголевато одетых, на красивых гнедых и бурых рысаках. Слева и справа от семидесятилетнего праведника шли двое молодых монахов - недавно постриженный Фома и пока ещё рясофорный Геннадий. Подошвы грубых юхтевых сапог звенели на скрипучем морозном снегу, и настроение у всех троих было отменное.
- Овсы этим летом будут изрядные, - заметил бодрый старец. - На Филипповках постных овсяных оладушек наедимся.
- Только бы война не расплескалась пуще прежнего, - вздохнул Геннадий.
- Не расплещется, - ответил Иона. - Не вижу войны ни летом, ни осенью. Тихо будет.
- Ну, дай-то Бог, - улыбнулся Фома. Ему хотелось ещё что-то сказать, но радость жизни и молодости столь сильно переполняла его, что слова все куда-то улетучились.
- Святой отец, а я вот всё хотел спросить про рога... - начал было Геннадий, но Иона перебил его сердито:
- Сколько раз говорю: не называйте меня никаким таким святым отцом. Просто батюшкой!
- Простите, батюшко, - смутился послушник. - Так это, про рога-то...
- А что рога, - хитро усмехнулся епископ. - Может, они и впрямь растут у злодея.
- А разве не точно, что растут? - удивился Геннадий.
- Ну, как сказать?.. С того самого дня, как Шемяка подло обезглазил Василья, у него начались головные боли в двух местах - справа и слева от темечка. Я ему возьми да и скажи: мол, рога. Он испугался: "Как рога?" "Атак, - говорю, - кто крестолобзание нарушает, у того, случается, бесовы рожки и прорезываются". Другой бы, глядишь, и не поверил, а Шемяка хоть и подл, но иной раз бывает простодушен. Видит, свербёж в башке не прекращается, внял моим угрозам, потому и послал меня в Муром за Васильчатами. Хотя, кто ведает, глядишь - по моему слову у него и впрямь рога начнутся.
- Возможно ли такое? - спросил Фома.
- В мире ничего невозможного нет, - ответил Иона. - Случается, что и свинья венчается, да никто того не видал.
- Я всё же рогами сильно любопытствуюсь, - гнул своё Геннадий. - Бывало ли такое, чтоб у живого человека выросли? Говорят, будто Карп-стригольник во Пескове у какого-то иерея власы ровнял и обнаружил у него на темени махонькие копылки, едва-едва прорезавшиеся. И оттого, мол, поднялась в нём смута на всё духовенство. Так ли это?
- Того не ведаю, - пожал плечами епископ. - Я в тот год только-только народился, когда песковичи Карпа и дружка его Никитку толпой разорвали. А что до тамошних иереев, то положа руку на сердце они тогда в Пескове сильно развратились и без большой мзды ничего делать не хотели.
- Значит, что же, стригольники за правду пострадали? - спросил Фома с удивлением.
- Вовсе нет, - возразил Иона, - поделом им, окаянным. Была бы их правда, когда б они от немца корысти не имели.
- От немца? - вскинул брови Фома.
- А то! Всякая ересь на Руси либо от жида, либо от немца. Страшно поперёк глотки им наша вера истинная. Как только появляются честные смутьяны, наподобие того же Карпа, немец тут как тут. И глядишь, получается, что начинает смутьян с заслуженного обвинения на попов-мздоимцев, а кончает напраслиной на всю Церковь Православную. Хочет больной зуб выдрать, а вместе с зубом и голову отрывает. Полагаю, у того иерея никакие не копылки, а обыкновенные желваки, какие, случается, повсюду на теле могут вырасти. Карп же давно вкупе с Никитой-дьяконом сотрапезно против духовенства речи вёл, вот и померещилось ему, что у иерея рожки растут. И - пошло-поехало! Сначала беспорядки церковные обличать стали, а потом, подучаемые немцами, они и вовсе всю иерархию отвергли. Коготок увяз - всей птичке пропасть. Коли, мол, священники за совершение Таинств большую мзду имут, то и Таинства сами по себе отменить надо - крестить не надобно, усопших поминать не обязательно; Никита поначалу самочинно причащать удумал, а после заявил, что и Причастие - пережиток.
- Вот гадёныш! - возмутился Геннадий.
- Заблудшие, - вздохнул Иона. - Жаль их. Без покаяния гибель свою от народа приняли. А тут, как на грех, между Песковым и Новгородом раздоры начались, песковичи зароптали на власть иерархов новгородских и в ропоте своём убиенного Карпа возвеличили и давай священников стричь, рожки у них искать. Оттого их стригольниками и прозвали. Теперь даже обычные стригольники чураются, когда их стригольниками называют. "Мы, - говорят, - стригачи. А которые стригольники - те еретики лесковские". Ведь подумать только - полвека ересь восставала, я уже при святителе Фотии подвизался, когда и ему пришлось со стригольниками песковскими воевать. Оно бы, может, и быстро затухло, да ведь и у немцев то же поветрие завелось - не причащать, не крестить, икон не почитать, священникам коротко стричься. Фома-то знает, его отец, немец праведный, бежал от такого бесовского учения, к православной вере обратился. И сам спасся, и сына своего спас от пагубы. Он теперь, Фома, с нами вот идёт, и сие - хорошо.
- Очень хорошо, - с улыбкою кивнул Фома.
- Ноги-то не болят ещё, батюшко? - заботливо спросил Иону Геннадий. - Не пора ли в повозку?
- Да нет уж, до Мурома дойдём пехотою, - кладя руку на плечо послушника, улыбнулся епископ. - Сухо, морозно, ничего не болит, не ноет, так бы шёл и шёл. Завтра, глядишь, всё раскиснет, расхлябится, тогда и захочешь попутешествовать, да не сможешь - все суставы заскрипещут, шагу не ступишь без крехота. А вот блаженный митрополит Фотий до самого смертного часа отличался завидным здравием, ничем не маялся и усоп, как младенец - тихо и безропотно. День и час кончины своей в точности предсказал. Причём ведь как среди прочих дней Чистый наш четверг отмечен - множество чудес именно в сей день случается. Вот и к Фотию муж светоносный именно на рассвете Чистого четверга явился. И знайте, что если к вам подобное явление будет, то перво-наперво оградитесь крестным знамением, ибо случается, что князь всех обманов приходит к гордецам в ангельском виде. Если перекреститесь, он тотчас исчезнет. А коли не исчезнет - верьте, это от Господа посланец. Так и Фотий поступил, осенился крестом, и светоносный пришелец одобрительно его приласкал за это, а потом и говорит: "Я не человек и не демон, но послан к тебе от Вседержителя слово сказать. Внимай себе и овцам стада своего. Осталось тебе четыреста дней прожить. Столько даёт тебе Христос, дабы рассмотреть себя и паству свою и приуготовиться".
- Вот счастье-то! - воскликнул Геннадий. - Эх, хорошо бы знать, сколько тебе ещё дней намеряно! Какая же вам, батюшко, благость выпала, при Фотии подвизаться. А нам счастье, что мы при вас хотя бы сколько-то побудем.
- И-и-и! - махнул рукой Иона. - Куды мне до Фотия! Что ты, безумец, кого с кем сравниваешь! Он такие чудеса творил, что мне и не снилось. А каков мирил! Я вот, как ни старался, а не смог отвратить бесчинств Шемякиных. А Фотий! Когда великий князь Василий, сын Димитрия Донского, в Москве скончался, брат его, Юрий Димитриевич, тогда ещё затеял свару, желая сесть на стол великокняжеский. Наследничку, Василь Василичу, нынешнему затворнику углицкому, тогда ещё десять годков только было. Фотий отправился в Галич, где Юрий уже полки собирал, и стал увещевать его не искать стола московского. Тот ни, в какую. Фотий ему отказал в благословении. Видал как? Не проклял, а лишь в благословении отказал. И что получилось?
- Знаем, знаем, - закивал Геннадий, - мор по Галичу пошёл.
- То-то! - сказал Иона. - А я что? Тьфу - да и только! Фотий отказом в благословении вражду пресёк, ведь испугался тогда Юрий, распустил полки, не пошёл на Москву. А я не только не благословлял, клял Шемяку всяко, и - ничего. Смута меня не слухается. Оттого я до семидесяти лет дожил, а всё в епископах, всё только мечтаемый митрополит.
- Другого митрополита, кроме вас, никто не хочет в земле Русской, - промолвил с трепетом Фома.
- Толку-то! - фыркнул епископ. - Вот иду за Васильчатами, а удастся ли с их помощью примирить Шемяку с безглазым Васильем - не знаю. Погоду предсказываю, зубы лечу, родам помогаю - по мелочам всё это. Главное же не удаётся. Ничтожен я по сравнению с блаженнейшим Фотием, хоть он и мореец был, а я русский.
В этот миг внезапного самоуничижения Ионы мимо благодушных путников лихо проскакали четверо всадников. Мало того, что они не оказали никакого почтения при виде старого иерарха и не замедлили бега своих лошадей, мало того, что вид их был весьма странен и одежда выдавала в непочтительных всадниках иноземцев, к тому же большая льдышка выскочила из-под копыта третьей по счету лошади, на которой ехал невысоконький ездок, по-видимому отрок. Выскочила - и прямо в лицо епископу. На щеке у Ионы выступили капли крови.
- Ишь ты, скакуны какие! - помахал им вслед кулаком Геннадий.