- Эй, Семён! Иди-ка сюда! - раздался тут за спиной голос только что вошедшего боярина Ивана, старшего из братьев Ряполовских.
- Не видишь, что ли, что я последование читаю! - возмутился Семён.
- Да ладно тебе, брось! - махнул рукой Иван. - И так причастят. Пойдём, новость есть громкая, обсудить надо.
- Ох-хо-хо! - недовольно вздохнул Семён. - Сейчас приду. "Христос есть, вкусите и видите: Господь нас ради, по нам бо древле бывый, единою Себе принёс, яко приношение Отцу Своему, присно закапается, освящаяй причащающиеся". Трифон, читай "Отче наш" и потом сорок раз "Господи помилуй", и на том достаточно будет.
Глава вторая
ИЗ ЧРЕВА КИТА
Осеняя себя крестными знамениями, Семён отложил молитвослов в сторону и, выходя из горницы, где совершалось приуготовление к Причастию, заметил слёзы на лице у княжича Ивана Васильевича. "Об отце с матерью тужит сердечный!" - подумалось ему в самое сердце и нестерпимо жаль сделалось мальчика, коему, не ровен час, навеки суждено будет стать сиротою.
Пройдя переходами следом за старшим братом, Семён вскоре вошёл в большую светлицу, окнами выходящую на берег Оки и всю озарённую красным рассветным сиянием. Здесь уже собрались и сидели, дожидаясь Семёна, князь Косой-Оболенский, бояре Иван Руно, Михаил Русалка и Иван Ощера, нижегородский воевода Юшка Драница да третий брат Ряполовский - Димитрий. Вкупе с Семёном и Иваном, только что вошедшими, получалось восемь человек.
- Привёл вот, можно начинать совет, - сказал старший брат Иван. - Садись, Семёша. Кваску не хочешь?
- Какой те квасок! - удивился Семён, подмечая на небольшом сосновом столике ведёрко и полдесятка чаш. Руно и Драница держали чаши в руках, попивали.
- Клюковный, на солоде, хорош, холодненький, - крякнул Драница, и по виду его можно было заподозрить, что он не просто так утоляет жажду, а со вчерашнего.
- Нет, я до Причастия, - покачал головой Семён. - Нельзя же.
- Что уж! - махнул рукой Руно. - Таким кваском не грех под Святые Дары подстелить.
Семён сел на скамью, вопросительно оглядел лица собравшихся.
- Ну, какова такая новость громкая?
- Пусть князь Василий скажет, - кивнул Драница в сторону самого старшего из присутствующих.
Косой-Оболенский кашлянул и заговорил:
- Следовало нам всем ожидать новых движений со стороны мятежников, для сего и войска наши в готовности стоят вдоль по Оке от Мурома до самого Нижнего Новгорода. Полагали мы, что Шемяка забоится, как бы мы не двинули полки на Углич освобождать пленного Василия, и сам придёт к нам с войною. Но сей кит вместо этого распахнул утробу свою и выпустил из чрева праведника Иону. И теперь нам надо подумать, как его встречать и чего ожидать от такого посещения.
- Иону? - удивился Семён. - Епископа Рязанского?
- Его, чудотворца, - кивнул Иван Ряполовский. - Гонец прискакал с Владимирской дороги и сообщил, что видел Иону, идущего пешим ходом вёрстах в десяти от Мурома.
- Пешим? - ещё более удивился Семён. - Он что же, от самого Шемяки пехотою движется? Из Переславля?
- Иона-то? Он может! - усмехнулся Русалка.
- Да ну! - усомнился Руно. - Ему ж, поди, за семьдесят.
- И что же? - возразил Оболенский. - Слыхано, он последние тридцать поприщ до Цареграда пешком шёл, а это не так давно было. Сколько княжичу Ивану? Шесть? Вот, Иона как раз шесть лет назад в Цареград ходил, не намного моложе, чем теперь.
- Праведник, - развёл руками Димитрий Ряполовский, - а у них ноги лёгкие, ангельские.
- Только вот зачем эти лёгкие ноги к нам сюда шагают? - вопросил Иван Ощера. - Неужто праведник нас в Шемякину веру обращать станет? Только того не хватало!
- Не пойдём под Шемяку! - грозно рыкнул Юшка Драница.
- А ежели Иона благословения лишит? - спросил Русалка ехидно.
- Значит, не нужно такого благословения, - ответил нижегородский воевода. - Другого епископа попросим.
- Нет, не может того быть, чтобы Иона простил Шемяке бесчинство, - промолвил Семён. - Даже за ради мира на земле Русской. Нельзя прощать убийц кровавых, воров престола.
- Так Василий же первым глаза Косому выколол, - возразил Димитрий Ряполовский. - Око за око.
- Закон поганых язычников, - сверкнул глазами Семён. - Мы что, язычников теперь на престоле великокняжеском почитать будем?
- К тому же, - добавил старший брат Иван. - Шемяка с Косым изначально тягу к убийству в себе питали. Морозова кто ни за что ни про что прирезал? А Игнатьева с семейством? А серба Велича? И если уж на то пошло, Косой когда ещё от отца своего требовал, чтобы тот Василию глаза выколол. То-то же.
- Так, значит, и Василий по тому же закону живёт - око за око, - фыркнул Димитрий.
- Так, братец, я что-то не пойму, - строго вмешался Семён, - ты против Василия? Ну и иди к Шемяке.
- Я против обоих, - вздохнул Димитрий. - И за Василия только потому, что вы за него, мои братья. А так - оба они разбойники - и Василий, и Шемяка. Нет на Руси нового Димитрия Донского.
- Да уж, - вздохнул Косой-Оболенский, - подумать только: если бы Димитрию после его победы над Мамаем сказали, что пройдут годы - и его внуки станут друг другу глаза выкалывать, вот бы он затужил! Ему бы и Куликовское одоленье горьким показалось.
Тут все замолчали, с грустью думая о сказанном. Боярину Семёну вспомнилось заплаканное лицо Иванушки. А его какая участь ждёт? Вырастет и будет колоть глаза детям Шемяки и Косого? А они ему? Вот радость Литве да Орде! И ещё вспомнилось, какие удивительные глаза были у великого князя Василия Васильевича - большие, ясные, светлые, такой голубизны, какой и небо-то не всегда, а лишь изредка бывает. У малого княжича Юрьи такие же. И как можно эти глаза - остриём?.. Семён никогда бы не смог никому глаза выколоть, ни в какой ярости. Он невольно обвёл взглядом собравшихся. А кто из них мог бы? Руно? Русалка? Едва ли. Братья? Страшно и подумать. Нет! Ощера? А что, вполне. Драница? Тоже может быть, хотя он честный малый, в бою - зверь, а с безоружным расправиться - этого за ним не наблюдалось. Оболенский? Выколет. Если прикажут. Спокойно, рассудительно, старательно. Сожмётся весь душою и выколет. Но, конечно, ради какой-то высшей справедливости и пользы, при прочном оправдании... А какое оправдание было у Василия, когда он велел ослепить своего тёзку, Василия Косого? Неужто Димитрий прав, и все они друг друга стоят?
- Так об чём же мы совет держать будем? - прервал общие невесёлые раздумья Иван Руно.
- Да всё об том же, - ответил Иван Ряполовский, - как нам привечать сего праведника, из чрева кита вышедшего.
- Моё мнение твёрдо, - заявил вдруг Семён. - Каков бы ни был Василий, лучше он Шемяки или таков же, но он - законный государь Московский, ему присягали на верность, от него кормились и дары получали. А посему, коли скажет Иона идти на поклон в Переславль к Шемяке, не пойдём, а будем воевать и в Углич явимся спасать Василия Васильевича. Однако все мы хорошо знаем Иону, и не думаю я, что он способен на такое предательство. Господь его остановит.
- А если ему Шемяка митрополию отдал, тогда как? - заметил Ощера. - Василий-то ему только обещал митрополичий сан, а которая шуба лишь обещана, та ещё не греет.
- Всё равно после Пасхи пойдём крушить Юрьевичей! - наливая себе ещё квасу, грозно произнёс нижегородский воевода.
Тут вдруг Семён вспомнил о молодой черемисянке, с которой познакомился две недели тому назад и о которой уже возмечтал, что как только окончится Великий пост, надо будет её охмурить. Вдова, лет двадцати, не больше. Совсем недавно замуж вышла, а муж пьяный в Волге утоп. Приехала с отцом в Муром на заработки. Красивая - волосы пышные, рыжие, глаза светло-серые, а имя такое, что ночью, обнимая, приятно шептать будет ей в ухо: Очалше. Грех, конечно, в Юрьеве у Семёна осталась жена с двумя детьми, хворая после третьих родов. Но зачем она всё девочек рожает? Ведь и третья, мертворождённая, тоже девочка была. И почему-то чувствовал Семён, что уже не любит жену свою, все дни последние думая о черемисянке Очалше. И постился как никогда строго, и вот даже сейчас не позволяет себе прикоснуться к квасу, желая чистым встретить Причастие Чистого четверга, а всё равно о рыжеволосой красавице некрещёной мечтает. Наваждение! Может быть, она ведьма? Муромскому протоиерею Агафону он уже исповедовался. Тот сказал: "Да не осквернись". Но как-то уж очень неуверенно и неубедительно. Хорошо бы ещё праведному епископу Ионе чистосердечно во всём покаяться. Что он скажет? Даже и хорошо, что он идёт сюда, в Муром.
Семён погрузился в свои мысли. Он то начинал мечтать о красавице Очалше, то каяться и думать об исповеди у епископа Ионы и не замечал дальнейшего спора, лишь изредка принимая во внимание те или иные сильные высказывания и вставляя свои малозначительные вставки. Тем временем совет так и не пришёл к твёрдому и окончательному решению, и всё завершилось тем, что из храма Рождества Богородицы явился псаломщик со словами:
- Отец Агафон волнуется, почему вас нету.
- Аллилуйю спели? - спросил Иван Ряполовский.
- Давно уже! - махнул рукой псаломщик. - И "Егда славные ученицы..." пропето, литургия началась. Просим!
- Ну что ж, надо идти, - допивая квасок, молвил нижегородский воевода Драница.