XXXVIII
В один из вечеров в Тригорском мирно пили чай. Пушкин подошёл к камину погреть руки. Вбежала горничная.
- Барыня! - воскликнула она. - Арсений-повар вернулся из Петербурга да что говори-ит!
- Что говорит? - недоумённо сказала Прасковья Александровна. - Почему вернулся? - В эту пору она посылала людей в Петербург торговать яблоками, разными деревенскими припасами и закупать сахар, чай, вино. - Ну-ка, зови.
Вошёл Арсений. Он не успел даже снять тулуп. Рослый, широкоплечий, он, по обыкновению, остановился в дверях.
- Ну что, Арсений? - нетерпеливо спросила Прасковья Александровна.
- Всё как вы приказали, барыня, - ответил тот. Голос у него был хриплый. - Яблочки продал, да нам не впервой... - Он почему-то мялся и тяжело переступал с нот на ногу.
- Да что ж такое, Арсений?
- Деньги, барыня, я привёз в полной целости и сохранности.
- А почему не купил, что приказано?
Арсений вздохнул.
- Не на своих я приехал, барыня, а на почтовых. - Он потупил голову.
- Да почему? - вскричала Прасковья Александровна. - Куда дел лошадей? Чудишь?
- Лошади в целости и сохранности, уж можете не беспокоиться, барыня. - Арсений опять тяжело вздохнул. - Лошадей я у верного человека оставил.
- Да что случилось, рассказывай!
- Беда, барыня. Едва за заставу выбрался. Всюду разъезды да караулы.
Пушкин вскочил с места.
- Почему, почему? Да рассказывай же! Бунт?
- Бунт, Александр Сергеевич, - вздохнул Арсений. - Только бунтовал не наш брат простой, а господа чистенькие. Стрельба была. А теперь бунтовщиков ищут да хватают...
- Что с вами, Александр? - спросила Аннет.
Лицо у Пушкина побледнело, исказилось, губы дрожали.
- Вы не понимаете, - ответил он, - что это значит!
- Дальше рассказывай, - взволновалась и Прасковья Александровна.
- Дак что дальше. Деньга, барыня, привёз в сохранности. - Арсений опять вздохнул. Он ни в чём виноват не был.
- Вы не понимаете! - восклицал Пушкин. - Это давно готовилось. Ах, я знал, знал... - Он схватился за голову. - Что ж теперь будет? Значит, говоришь, ищут, хватают?
- Хватают, Александр Сергеевич, - подтвердил Арсений. - Вот и при мне молоденького офицера схватили.
- Кого, кого схватили?.. Имя? Да он не знает, - взволнованные голоса перебивали один другой.
В этот критический момент Прасковья Александровна выказала весь свой решительный характер.
- Поедешь тотчас в Петербург на почтовых, - обратилась она к Арсению. - Я тебе адреса и записки дам. К Сергею Львовичу непременно заедешь. И всё узнаешь.
- Слушаюсь, барыня. Как прикажете.
- Ступай. Скажи, чтобы тебе стакан водки налили. Да не рассиживайся. Чтоб без промедлений!..
Пушкин восклицал возбуждённо:
- Вы не представляете!.. Тайное общество!..
- Да кто же не слышал о тайном обществе, - возразила Прасковья Александровна. - Только уж никогда не одобряла.
- Подумать только, какое странное сближение... - негромко сказал Пушкин.
- О чём вы?
Ах, мог ли он объяснить? Подвиг революции, которую он совершил в поэзии, совпал с подвигом в Петербурге. "Графа Нулина" он написал 14 декабря!
- Дорогой Александр, нужно ли за вас беспокоиться? - озабоченно спросила Прасковья Александровна, расхаживая по комнате и батистовым платочком вытирая вспотевшие ладони.
Пушкин нервно дёрнул плечами.
- Зависит от того, часто ли и в какой связи будут упоминать моё имя. - Он задумался, потом продолжил: - Правительство сможет удостовериться, что я к заговору не принадлежал. Но я знал о тайном обществе, знал м но nix, вёл политические разговоры. И кроме того, замаран выключкой со службы...
- Прямой вины вашей нет. Будем надеяться на лучшее!
- Моё дело - поэзия, - угрюмо сказал Пушкин. - А класс писателей склонен к умозрению, а не к деятельности. Но Боже! - Он опять схватился за голову. - Что будет с моими друзьями!.. Неужели судьба не даст воплотить мне мои замыслы? Пока что она меня берегла...
Его могут арестовать! Он был в дружеской связи со многими. Вдруг у него устроят обыск...
Он поспешил в Михайловское и принялся перебирать бумага. Ведь он записал даже признание Пущина! Его записи скомпрометируют многих - и его самого: ведь он знал, знал!
Ночь он провёл без сна. Утром отправился вновь в Тригорское. Ничего нового. Когда почтовый день? Когда ждать Арсения? Он вернулся в Михайловское. Мысль лихорадочно работала. Если за ним приедут - как вести себя, что говорить? Отрицать, что он знал? Но от стихов, разошедшихся в списках по всей России, ему не отречься... Оставалось держаться с достоинством и бросить вызов судьбе.
Вдруг послышался звон колокольчика. Может ли быть? Но звон приближался. Сомнений не было: это за ним...
И он бросил ещё не разобранную пачку "Записок" в камин. Свёртывались, обугливались, вспыхивали листы. Мог ли он поступить иначе, если в этих "Записках" говорилось и о сходках у Никиты Муравьёва, и о собраниях в Кишинёве, и о диспутах в Каменке, и о встречах с Пестелем...
Оказалось, однако, что это приехал Рокотов. Он прибыл всё с той же целью: узнать новости.
Вместе отправились в Тригорское...
Наконец пришли газеты. В "Прибавлении к Санкт-Петербургским ведомостям" прочитали реляцию: "Вчерашний день будет, без сомнения, эпохой в истории России.
В оный жители столицы узнали с чувством радости и надежды, что государь император Николай Павлович воспринимает венец своих предков... Но провидению было угодно сей столь вожделенный день ознаменовать для нас и печальным происшествием... Государь император вышел из дворца один, без свиты... был встречен изъявлением благоволения и любви... Между тем две возмутившиеся роты Московского полка... ими начальствовали семь или восемь офицеров, к коим присоединились несколько человек гнусного вида во фраках. Небольшая толпа черни окружала их и кричала: ура!.. Но государь император ещё щадил безумцев и лишь при наступлении ночи... решил вопреки желанию сердца своего употребить силу... Происшествия вчерашнего дня, без сомнения, горестны для всех русских и должны были оставить скорбное чувство в душе государя императора..."
Наконец-то вернулся Арсений! В осторожных коротких записках многочисленных петербургских знакомых сообщались подробности, назывались участники. Некоторых арестованных вели во дворец по улицам со связанными руками... Повелением государя учреждён особый комитет для изысканий о злоумышленных обществах...
Побывал Арсений и в доме Пушкиных. Там паника и смятение.
- Сергей Львович и Надежда Осиповна изволили заболеть, - сообщил Арсений.
Лёвушка прислал брату записку. Он был на площади! Кюхельбекер отдал ему палаш, отнятый чернью у полицейского, и сказал князю Одоевскому: "Prenons се jeune soldat". Потом Лёвушка поехал к Рылееву, но лошади понесли, и, когда он добрался до квартиры у Синего моста, Рылеев уже был арестован. Ох уж этот непоседливый Лёвушка!
Петербургская буря вызвала зыбь и в глухом уезде. Помещики не ленились отправиться и за сто вёрст - поделиться негодованием. Ведь это же святотатство - посягнуть на самый образ правления в России! Quelle herreur! Quell horrible nouvelle! И что на самом деле хотели эти сволочи, эта шайка разбойников? Они хотели для себя иметь больше, чем имели, а добились того, что народ теперь осмелеет в вечной вражде к своим господам-помещикам.
Но каков новый царь! Ведь Николай знал об отречении Константина и всё же велел ему присягать! Какое благородство! Великий характер. Античная драма. Борьба царственных братьев не за трон - лишь о долге и чести... И рассказывали подробности: о завещании Александра, о переписке братьев, о молебствии, о заседают в Государственном совете. Теперь только бы не взбунтовался народ!
Народ! В самом деле, то тут, то там возникали и ползли слухи: дескать, должны отменить крепостное право и дать крестьянам землицу; дескать, подавай жалобу на помещика и получишь свободу. И вот кое-где недобрали оброка, кое-где не желали барщины, кое-где, чтобы собрать казённую подать, пришлось обращаться к исправнику. Ожидай бунтов!
И ещё тревожные вести: неужто генерал Ермолов ведёт на Москву отдельный Кавказский корпус? Скорее в Опочку, в Новоржев, в Псков - за свежими новостями!
Прогулка во второй половине декабря 1825 года.
Снег покрыл поля тонкой белой пеленой. Из-под снега виднелись где пожухлая трава, а где вспаханная земля. Мороз. Небо сплошь затянули низкие пухлые облака.