Вот тут-то и пришла Пушкину дерзкая мысль: в этой суматохе, среди растерянности и неопределённости хоть ненадолго съездить в Петербург. На день, на два! В Петербурге сейчас была Анна Керн, так и не помирившаяся с мужем. Все месяцы после отъезда её из Тригорского он слал ей любовные стрелы - письма, под шутками, остротами, любезностями едва скрывая напряжённое страстное желание. И он чувствовал: пылкое его красноречие уже проложило дорогу к прекрасному обладанию. Так не упустить же момент!
Нетерпение охватило его. Он даже подделал почерк и подпись Прасковьи Александровны, чтобы на всякий случай выправить "билет": "Сей день села Тригорского людям Алексею Хохлову росту 2 аршина 4 вершка, волосы тёмно-русые, глаза голубые, бороду бреет, лет 29, да Архипу Курочкину росту 2 аршина 3 1/2 вершка, волосы светло-русые, брови густые, глазом крив, ряб, лет 45, в удостоверении, что они точно посланы в С.-Петербург по собственным моим надобностям, и потому прошу господ командующих на заставах чинить им свободный пропуск... Статская советница Прасковья Осипова".
- Михайло! - приказал он Калашникову. - Вели запрягать...
Калашников что-то неторопливо соображал, внимательно поглядывая на молодого барина.
- Куда прикажете ехать?
- Куда! В Петербург!
- Как вашей милости будет угодно... - ответил своё обычное Калашников. - Петру приказывать?
Арина Родионовна забеспокоилась. Почтенная старушка даже расплакалась, её полные щёки дрожали.
- Ох, Александр Сергеевич, не было бы беды...
- Ничего, мама, - успокоил её Пушкин. - Царь-то умер...
- Да сколько на веку моём царей умирало... А только не было бы худа...
Утром к крыльцу подана была коляска, однако ясно виден был вензель Пушкиных.
- Замажь вензель-то! - приказал Пушкин в сердцах. Он расцеловался с Ариной Родионовной.
Тронулись, благословясь. Но чем дальше отъезжали от Михайловского, тем сильнее одолевали сомнения. То, что он сейчас делал, было просто мальчишеством. Не он ли сам учил младшего брата: пора повзрослеть, пора быть разумным, избегая неловких, оскорбительных положений; мы, Пушкины, так устроены - у нас горячие и доверчивые сердца, но с этим нужно бороться!
Мальчишество могло бы сейчас ему дорого обойтись. Ехать или не ехать? Благоразумие взяло всё же верх.
- Ну-ка, Пётр, поворачивай обратно, - решил он.
Прогулка в первой половине декабря 1825 года.
Снег валил большими хлопьями. Ветер бросал их в лицо.
Он думал о том же, о чём думал постоянно и настойчиво: о дальнейших путях творчества.
Романтизм! В конце концов романтизм, провозглашая вечные и неизменные идеалы, провозглашал и героев, борющихся в одиночку со злом во имя этих идеалов. Герои его южных поэм бежали из общества, считая его неизменным и порочным, но и сами становились игралищем страстей и вольно или невольно несли гибель... Всё это теперь воспринималось лишь как абстрактная схема. Он далеко шагнул вперёд. Его волновали история и действительность. Простая истина делалась всё ощутимей: он пришёл в этот мир лишь на время. И в этом мире есть светлые и тёмные стороны. Они были до него, будут и после него. Поэту нужно воспевать не мечту, а действительность. Воспеть жизнь, мир, Россию в великом их многообразии - вот задача! Воспеть жизнь в действительности, в повседневности - вот к чему он пришёл... Таким ли он был когда-то?
Ветер бросал в лицо хлопья снега.
XXXVII
И он сделал ещё один важный, решающий шаг.
День был облачный, снегу насыпало много, и в окно лился холодный и ясный зимний свет.
Полулёжа на диване, он читал "Лукрецию" Шекспира - довольно слабую поэму. Итак, сын царя Секста Тарквиний, желая соблазнить добродетельную Лукрецию, является к ней в дом в отсутствие её мужа. Он притворяется усталым, но не спит, а обдумывает дерзкий план - и здесь следует растянутое рассуждение о непобедимой силе вожделения; наконец, решившись, он с факелом в руках вламывается в спальню хозяйки и, несмотря на уговоры и мольбы, овладевает ею; добродетельная матрона не может снести позора; после излишне длинных ламентаций о торжестве Зла и враждебности Случая она требует у мужа и его друзей отмщения, а сама закалывается; возмущённые римляне изгоняют Тарквиния.
Во время чтения на память пришёл анекдотический случай в Новоржевском уезде: некий господин получил пощёчину от хозяйки, которая, кстати, по слухам, вовсе не была добродетельна. А можно ведь из этого случая сделать поэму, украсив её мельчайшими бытовыми деталями, разговорными интонациями, бесхитростным сюжетом и неожиданной концовкой... Это было бы истинной революцией в поэзии! Кто так писал до него? Вот это и была бы поэзия действительности.
Всё же обидны и несправедливы были упрёки, даже не упрёки, а утверждения, что он следует чужими путями, от одного подражания переходя к другому. Дескать, когда-то он подражал Батюшкову и Жуковскому, потом Байрону. Теперь скажут, в трагедии он подражал Шекспиру. Он учился, а не подражал! И в то же время проторивал собственную дорогу. Какой-то таинственный эстетический идеал с детства природой заложен в нём - он искал возможности его выразить. Он чувствовал своё время и для нового искал новые формы. И без Байрона написал бы он южные свои поэмы - может быть, лишь несколько по-иному. И без Шекспира стремился бы реформировать стеснённую сцену - ради большей свободы... Поиски продолжались.
Ему вспомнились соседи-помещики, их жёны. Вот известный Шустерин Николай Михайлович, владелец богатого Рогудева, - невежественный самодур и страстный псовый охотник; его жена - моложавая кокетка, о которой по уезду рассказывают разные соблазнительные истории... Или, например, Храповицкая: говорят, что уже в восемь утра она разряжена, как на бал, платье из граденапля, а причёска в три этажа - косы, букли, ленты, гребень... Или чета Философовых из Богдановского...
Он погрузился в работу - весёлую, упоительную. Какие живые подробности он находил!
В последних числах сентября
(Презренной прозой говоря)
В деревне скучно: грязь, ненастье,
Осенний ветер, мелкий снег
Да вой волков.
Героиня - не облитая лунным светом, романтическая черкешенка, а всего лишь заспанная помещица:
В ночном чепце, в одном платочке...
И дальше всё в том же духе:
Занятий мало ль есть у ней:
Грибы солить, кормить гусей...
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Но скоро как-то развлеклась
Перед окном возникшей дракой
Козла с дворовою собакой...
Из этих прозаических подробностей жизни, быта волшебством искусства создавалась поэтическая картина. Он и хотел показать не экзотику, не романтику, а тот простои мир, который окружал его. Стих был лёгок, беззаботен. Сюжет развивался стремительно и остроумно.
И за два утра - 13 и 14 декабря - он написал поэму "Граф Нулин". Он, который здесь, в Михайловском, ещё год назад писал "Цыган"! Да, он создал настоящий поэтический манифест!
Однако как примут его поэму читатели, критики? Поймёт ли публика революцию, которую он совершил?
Он поспешил в Тригорское.
Увы, худшие опасения подтвердились. Всегдашние восторженные его почитательницы были явно разочарованы.
- О чём это вы, дорогой Александр? - сказала Прасковья Александровна. - Вам наскучила наша деревенская глушь? Где прежние порывы вашей прекрасной души?
Влюблённая Аннет усмотрела даже некий оскорбительный намёк, насмешку - покраснела, гордо вскинула голову и вышла.
Вот так! Нужно было оправдываться. И он, как всегда, когда испытывал смущение, похохатывая, принялся бегать по комнате, делая быстрые, нелепые движения, почти кривляясь, неровной, спотыкающейся, заплетающейся речью пытаясь что-то объяснить:
- Вы не поняли... я просто пародирую... Вот именно - пародирую! А что, если бы Лукреция, например, дала Тарквинию пощёчину? А он бы испуганно отступил? Ведь не было бы последующих кровавых событий и изменился бы весь ход мировой истории... Не правда ли?
- Простите, - резонно заметила Прасковья Александровна, - но никакой истории в вашей поэме нет. Вы, правда, упоминаете о Тарквинии, но лишь в шутливом сравнении.
- Я и поэму хочу назвать "Новый Тарквиний", - сделал ещё одну попытку Пушкин, но сам почувствовал неубедительность своих слов. Его не понимали. - У Шекспира, - продолжал он, - в поэме стихи:
Придёт пора, когда злосчастный Случай
Всё истребит своей рукой могучей.
О Случай, ты всегда родишь напасть...
Вы видите, какое наивное у него понимание истории? Он повторяет заблуждения писателей древности - Тита Ливия, Овидия, Тацита...
- Может быть, может быть, - вздохнула Прасковья Александровна. - Может быть, вы в чём-то правы, а я не поняла. Однако прошу к столу.
Вернулась Аннет, неся в руках альбом.
- Вот, - сказала она с вызовом. - Читайте!
И он прочитал: "О que les illusion de l’amour sont aimables!". Белозубо улыбаясь, спросил насмешливо:
- Вы это испытали?