- И ты здесь... - Внука он не видел много лет.
Пушкин зачарованно смотрел на старика. Господи, вот его предок!
А в парадном зале уже ожидали накрытые пиршественные столы. Богатство, даже роскошь дома бросались в глаза с порога. Мебель всюду была старинная, зеркала в простенках висели обрамленные тяжёлыми позолоченными рамами, дубовый пол парадной залы устилали ковры, а с мраморных тумб на хозяина и его гостей смотрели знаменитые мудрецы и воители древности.
Сразу принялись рассаживаться - торжественно, степенно, чин за чином. Игумен Иона подошёл к Пушкину.
- Во имя Отца и Сына и Святого Духа. - Без скуфьи он был ярко-рыж, маленькие, глубоко сидящие глазки смотрели умно и остро. - Сыне, - сказал он, с явным любопытством разглядывая Пушкина, - надобно видеться нам для богоугодных бесед. Ведомо это тебе?
- Ведомо, - кратко бросил Пушкин. Почему-то стало грустно.
- Сыне, - привычным пасторским тоном сказал Иона, - направляй ум свой прочь от лукавых помыслов, а сердце своё - от злых похотей. - И, прочитав с ходу короткую эту проповедь, игумен уселся рядом с псковским первосвященником.
Хозяин торжественно опустился в глубокое кресло в торце стола. За его спиной, почтительно изогнувшись, стоял Калашников, но иногда он вопросительно поглядывал на нынешнего своего барина, Сергея Львовича, - тот и послал его прислуживать в Петровское. Всем своим видом Калашников как бы повторял обычную свою присказку: "А впрочем, как изволите приказать..." Дочь его, юная Ольга, тоже была тут и усердно помогала носить из поварни и расставлять блюда. Сотворя молитву, благословя питие и пищу, принялись вкушать. Постепенно языки развязались. Старый арап сразу же опьянел.
- Господь говорил что? - Голос у него оказался мощным, как иерихонская труба. - Господь говорил: "Приходите ко мне в обитель". А здесь моя обитель, вот и пихайте в свои утробы, да не лопните... братия!.. - Казалось, он вдруг гостей своих возненавидел, нецензурные слова то и дело срывались с толстых губ.
Преосвященный Евгений поспешил удалиться: паства ожидала его в Пскове и по всей епархии.
Будто только и ждали, пока по дворовой щебёнке затарахтят колеса. Монахи осушали чару за чарой и затянули песни, и не божеские, не тропарь, не канон, а озорные. Мощно гудел голос дьякона. Взвизгивал протоиерей. Дребезжал казначей. Настоятель потупил очи, но потом вознегодовал.
- Бичевание! - вскричал Иона. - В цепи вас и на пост, - пригрозил он.
Однако и у него нос изрядно покраснел. Его не слушали.
Но голос старого Ганнибала перекрыл остальные голоса.
- Надрались, черти, отцы святые! - кричал он. Тёмное лицо его побагровело от водки и возбуждения. - Не стыдитесь вы Богоматери Марии, присно девы! - И тыкал пальцем в сторону красного угла, где перед иконами горели лампады. - Образины, дьяволы, глядите... Бесценная икона апостолов Петра и Павла - вон та! - подарена знаменитому родителю моему самим императорским величеством Петром Великим! Видели? Читайте, дьяволы, - на ризе золотом написано...
Пушкин вглядывался, подмечал, насмешничал и, сидя между сестрой и братом, в нестройном шуме декламировал кощунственные свои стихи. Сергей Львович откинулся к спинке стула: он что-то услышал.
Но произошло совсем непотребное. Пьяницы потеряли головы, и громоздкий отец Василий в мятой, сбившейся рясе облапил миловидную Ольгу Калашникову, чуть ли не задрал ей юбку. Бедная девушка от испуга выронила поднос.
- Отец Василий! - негодующе закричал игумен Иона. - Греховодник ты эдакий! Две недели молитв и поста!
Пушкин захохотал. А старик Ганнибал неожиданно впал в дрёму, свесив курчавую голову на грудь.
Сергей Львович - напряжённый, побледневший, с вытянувшимся породистым лицом - встал из-за стола и сделал семье знак следовать за ним: оставаться с женой и дочерью среди бесчинства было невозможно!
Всю недолгую дорогу от Петровского до Михайловского он хмурился и как-то особенно выразительно поглядывал на старшего сына. Но вот поднялись на крыльцо. И минуты не прошло, как начались попрёки. Сергей Львович уже не сдерживал себя, он сразу взвинтился, и голос его зазвучал целой гаммой интонаций - так бурно, с клокотаньем устремляется поток, прорвав наконец плотину.
Однако плотины не было и у сына.
- Я всё слышал! - кричал Сергей Львович. - Вы проповедуете безбожие юному брату!
- Я? - возмущался Пушкин. - Богу известно, желал ли я уничтожить в нём веру!
- Я всё слышал! - Сергей Львович даже вскидывал голову от оскорблённости. - И своей сестре! Этому небесному созданию!
- Сестре, которая всегда умиляла меня кроткой своей любовью! - оскорблённо же возражал Пушкин.
- Вы вовлекли всю семью в несчастье, - вдруг каким-то спокойным, тихим голосом сказал Сергей Львович, как говорят о неотразимой беде. - Вашего брата ждут лишь горести и разочарования по службе - из-за вас! Я всё предвижу: просто прикажут не продвигать - и только потому, что он ваш брат!
И этот обречённый голос отца вдруг произвёл на Пушкина неописуемое впечатление.
- Я застрелюсь! - закричал он. - Застрелюсь! Я устал возиться в этой грязи жизни. Кто я? Где я? Я человек hors de lois - бесправен и беззащитен. Недаром в Одессе пошёл слух, что я умер. Этот слух был пророческим! Я застрелюсь!..
Нежная Надежда Осиповна, не выдержав тягостной сцены, заплакала.
VIII
Прогулки в первой декаде октября 1824 года.
Вольные просторы заменяют ему дом!
Земля дышала сыростью. Леса обнажились, и запах прели щекочуще пропитал воздух. Чернели поля, вспаханные под пар.
Любимая пора! Как молчаливо и торжественно умирает природа. Будто желает перед смертью одеться в особо праздничный наряд...
Лошадь шагала спокойно, нога седока упирались в стремена, мерно поскрипывало кожаное седло. Покой, красота, вечная мудрость природы - вот что нужно душе вместо торопливой суеты человеческого муравейника.
Отдаться творческому порыву! В эту пору невыразимого осеннего очарования нарастал, как обычно, прибой творческих сил - даже телесно он чувствовал себя окрепшим. О, отдать всего себя вскипающим волнам гармонии!
Прошло два лета. Так же бродят
Цыганы мирною толпой...
Он погрузился в роскошь и музыку слога новой поэмы. Она венчала важный, но изжитый этап.
Презрев оковы просвещенья,
Алеко волен, как они...
Волен ли? Не обрёл ли он лишь иллюзию воли? Потому что, увы, полной воли, истинной свободы нет и нигде не может быть - вот печальное заключение, к которому он пришёл. Птичка Божия не знает - да, птичка не знает, но это птичка, и полная свобода может быть лишь у птички, а никак не у человека!..
Он соскочил с седла и повёл лошадь в поводу. От её горячих ноздрей мягкими струйками вился пар. На севере в эту пору в воздухе уже холод.
Он поднял багряно-жёлтый лист клёна и долго всматривался в причудливый узор. Боже, как прекрасна природа! И сколько же ещё не воплощённой красоты в душе! Отдаться полёту, устремиться ввысь, к немыслимо прекрасному, к мучительно недостижимому... Найти, обрести, поймать простые, но единственные слова, несложные, но гармонические созвучия - и выразить всплески, волны, ритмы музыки...
Он - русский, поэтому и герои его в своей романтике носят национальную печать. У Байрона герои не меняли своей сущности до грозного и трагического финала и жребий был заранее предопределён. Но он сразу почувствовал несоответствие разгорячённого воображения англичанина русскому характеру. Русский герой "Кавказского пленника" не погиб, а вернулся к русским сторожевым курганам, и герой "Цыган" вернётся туда, откуда бежал, - к неволе душных городов, потому что, по крайней мере в России, куда ему ещё деться?
Ах этот пёстрый, грязный табор, в котором, по странной игре случая, ему довелось побывать!
В походах медленных любил
Их песен радостные гулы -
И долго милой Мариулы
Я имя нежное твердил.
Имя Мариулы. Именно Мариулы, которая вовсе и не участвует в сюжете поэмы. Именно Мариулы, потому что кто же этот старик цыган, ведущий рассказ? И старый цыган и Алеко - это он, Пушкин, это конец и начало духовного этапа, который с такими муками он проделал.
Нет, я не споря
От прав моих не откажусь! -
таков он был когда-то, и разве не в этом естественные права человека, которые так красноречиво возглашал Руссо?
К чему? вольнее птицы младость;
Кто в силах удержать любовь?
Чредою всем даётся радость;
Что было, то не будет вновь... -
таков он теперь, во многом навсегда разочаровавшись.
Герои Байрона оставались лишь ходячими идеалами. А его идеи обрастали живой, неповторимой человеческой плотью.
И он ввёл предание об Овидии, чтобы прибавить к образу старого цыгана почти библейскую мудрость и важность. Предание об Овидии - герое его лирической мечты.
...Имел он песен дивный дар
И голос, шуму вод подобный...
Налетел ветерок и закружил листья. Сквозь их круженье отчётливо, зримо воскресло кочевье среди седых волн ковыля, костры становья, рваные шатры. Здесь, сейчас, среди круговерти багряных, осенних листьев выросла гибкая стройная фигура смуглой цыганки - и будто донеслись до него гортанные её выкрики. Но твердил он не её имя, а Мариулы, Марии.