- Дела в сторону, - сказал он и снова любезно заулыбался. - Я рад знакомству со знаменитым автором "Руслана и Людмилы" и "Кавказского пленника"... Ваши творения - в моей библиотеке.
Невольно улыбка появилась и на губах Пушкина. Ах, слава! Вот что значит слава...
- Я надеюсь, что вы отобедаете с моим семейством?
Адеркас подался вперёд, этим жестом как бы подчёркивая сложившиеся между ними дружелюбные отношения.
- По молодости, по молодости вы попали в беду, - вкрадчиво говорил он. - Но беде можно помочь. Хотите, я похлопочу о том, чтобы вам разрешили жительство в Пскове? У нас здесь свои весёлости. Живём - не скучаем.
Но это предложение Пушкин без колебаний отклонил. В деревне он, по крайней мере, не под полицейским надзором. В деревне он сам себе хозяин. Жизнь в ней имеет свою прелесть...
Адеркас кивал головой. Пусть, однако, Пушкин знает, что ему всегда готовы прийти на помощь...
И пошёл светский разговор: о литературных новинках, об общих петербургских знакомых, о здоровье Сергея Львовича и Надежды Осиповны...
В тот же день Пушкин отправился назад в Михайловское.
VII
От святогорского монастырского двора две лестницы, сложенные из древних камней-валунов, круто вели к Успенскому собору - белостенному, пятиглавому, с куполами-луковицами, с истово-золотыми крестами, вознёсшимися над Синичьей горой.
Знаменательное событие в Опочецком уезде! В великий праздник Рождества Богородицы из Пскова прибыл преосвященный архиепископ Евгений.
Пушкины приехали лишь к поздней литургии - толпа запрудила и площадку перед папертью, и притвор, и обширный храм, казалось, что в этой толпе больше чёрных монастырских ряс и одеяний приходских священников, чем сюртуков и платьев мирян. Не без труда Пушкины нашли себе место вблизи левого клироса. Храм был ярко освещён. Блистали дорогие оклады старинного шестиярусного иконостаса. Храмовая торжественная тишина повисла над обнажёнными головами молящихся.
Тригорские соседи приехали раньше. Они заметили Пушкиных и, не нарушая церковного благочиния, приветствовали их улыбками и кивками. Но и всюду вокруг лица были знакомые: опочецкие помещики Шелгуновы, Рокотов, Пещуровы, Бухаровы, Яхонтовы, - и все они тоже дружески улыбались и кивали Сергею Львовичу и Надежде Осиповне. Дышать было трудно из-за тесноты и духоты. Народ попроще теснился ближе к притвору.
Пушкин скучал. В Кишинёве он посещал церковную службу лишь по повелению богобоязненного доброго Инзова, но в Одессе вёл себя вполне вольно. Здесь же, очевидно, за каждым шагом его следили - и забывать об этом было нельзя. Рассеянно рассматривал он помещиков, монастырскую братию, слободских купцов и мещан, деревенский люд. Старинные двухметровые стены собора прорезаны были узкими, как бойницы, окнами - должно быть, когда-то они и служили бойницами. Мощные, в два охвата, тяжёлые столбы держали на себе низкие своды; по краям среднего купола, ярко расписанные, парили ангелы, евангелисты и святые.
Чтобы развлечься, он принялся делать малопонятные жесты тригорским барышням. Прасковья Александровна едва видна была в окружении своей девичьей свиты. Аннет не спускала глаз с Пушкина. Зизи, кажется, тоже на него поглядывала. Хотелось зевнуть.
Народу всё прибывало. Ради торжества выставили дикирии и трикарии - монастырское богатство. Сделалось жарко.
Но вот церковные служки раздвинули атласные алтарные завесы на кольцах, открыв позолоченные царские врата. Началась служба.
- Благослови, владыка, - загудел бас иеродиакона - рослого детины в длинном стихаре.
- Благослови Бог наш всегда ныне и присно и во веки веков, - жидким голосом ответствовал ему святогорский настоятель иеромонах Иона, коротконогий, пузатенький; из-под скуфьи, небрежно надетой, торчали пряди его рыжих волос.
Собравшиеся православные осеняли себя крестами, кланялись.
А вот и сам псковский преосвященный Евгений - в широком архиерейском сакосе со звонками, с панагией на груди, в митре, унизанной дорогами каменьями. И началась проповедь.
- Светлый, радостный, лучший праздник... - Голос у преосвященного был проникновенный и звучный. - Благословенна ты в жёнах и благословен плод чрева твоего... Возрадуемся, возликуем...
Пушкин рассматривал стенную роспись.
- Пречистая дева Богородица, храм божества... Сердце наше полно ликования... Великий праздник Русской Церкви...
И запели на клиросах. Пела братия не только Святогорского монастыря, но и прибывшая из Пскова. Миряне подпевали. Мощное и благостное песнопение вознеслось к своду, к куполам - и сквозь них, должно быть, к самому небу...
- Паки и паки!..
- Яко исчезнет дым, да исчезнут, яко тает воск от лица огня, тако да погибнут грешники от лица Божия, а праведники да возвеселятся...
Верил ли он в детстве? Кажется, верил. Однако Вольтер напитал его ядом неверия. И в самом деле, как мрачна бывала церковная летопись, как условны все обряды богослужения и как нелепы с точки зрения разума евангельские легенды! Но не он ли писал ещё в лицейском стихотворении, что отсутствие веры иссушает?..
- Паки и паки...
В Кишинёве он сочинил богохульную "Гавриилиаду".
Сблизив курчавую голову с головой брата, Пушкин зашептал:
Но, старый друг, не дремлет сатана!
Услышал он, шатаясь в белом свете,
Что Бог имел еврейку на примете...
Это он написал когда-то о Деве Марии.
Лёвушка громко фыркнул. Сергей Львович строго посмотрел на сыновей.
- Дева израильская! - возглашал преподобный Евгений. - Не для себя, но для всей земли... произвела она сына Божьего. И потом, покинув земную юдоль, предала свою душу в руки его...
И ты, Господь, познал её волненье,
И ты пылал, о Боже, как и мы.
Создателю постыло всё творенье,
Наскучило небесное моленье, -
Он сочинял любовные псалмы...
- И ныне, и присно, и во веки веков...
Лёвушка опять фыркнул. Сергей Львович сделал негодующий жест. Ольга, клоня голову, пыталась разобрать шёпот брата. Тригорские барышни тоже тянули шеи.
Было жарко, душно, и Пушкин вдруг принялся проталкиваться к выходу. Сергей Львович проводил его возмущённым взглядом.
Дожди сменились ясной погодой. С вершины Синичьей горы открывался широкий вид на цепь холмов, на хвойные и берёзовые леса, на ближние озёра, а в отдалении угадывались михайловские рощи и тригорские строения. По небу плыли мирные облачка. Голубая дымка стлалась между небом и землёй.
Из собора неслись торжественные тропари. Мысли сливались с гармонией пения. Вся ли истина в афеизме? Может афеизм хоть что-то объяснить в таинстве мироздания? Даже античные мудрецы верили в идолов - но и в божественные разум, благо и красоту...
Служба длилась долго. А на подворье с утра ожидали карета и коляски, присланные в Святые Горы владельцем недалёкого Петровского - богатеем и щедрым жертвователем Петром Абрамовичем Ганнибалом. По старости лет, а может быть, и из-за непомерной гордыни, хорошо известной далеко за пределами уезда, он храма не посетил, но пригласил святых отцов побывать в его поместье.
И в самом деле, после службы целый поезд направился в Петровское: впереди в карете преподобный Евгений, за ним в коляске настоятель монастыря Иона с братией, а за ними - близкие родственники, ближайшие соседи Пушкины.
Ухабистая дорога, ещё не просохшая после недавних затяжных дождей, шла под гору и забирала всё вправо и вправо, огибая обширное озеро Кучане. Вот и парк - старинный, регулярный, копия французского монплезира - со стрижеными аллеями, террасами, прудами; громадное имение и множество деревень вокруг пожалованы были ещё Елизаветой, и нынешний хозяин, сын самого петровского арапа, последние тридцать лет жил здесь безвыездно.
Барский дом был грандиозен - раза в четыре больше михайловского, - с мезонином под высокой двускатной крышей, массивными колоннами и изрядным портиком в два этажа, нарядным фронтоном и узорчатым флагштоком над световым фонарём.
Знаменитый генерал-майор, крестник Елизаветы и Петра III, которому перевалило уже за восемьдесят, с лицом, будто вымазанным сажей и казавшимся ещё темнее на ярком фоне сукна мундира, при всех регалиях - с лентой и орденами, толстогубый, с широкими ноздрями и плоской переносицей, Ганнибал ожидал гостей, стоя на террасе. Его поддерживал под руку давний его крепостной - приказчик, теперь слуга Пушкиных, Михайло Калашников.
Епископ и монастырский причт, шурша рясами, спустились из карет на гравий прямоугольного двора с цветником посредине и службами по сторонам.
Ганнибал, гордо вскидывая курчавую голову, но от слабости подгибая колени, спустился по парадной лестнице и стал под благословение.
- Благослови, грядый...
Епископ осенил крестным знамением барский дом, усадьбу, травы, цветы, плоды земные - для того и зван был.
- Здравствуйте, родственнички, - кивнул головой старый арап. В голосе его не было ни радости, ни ласки. - Приехали?
Глаза его, уже подслеповатые, с красными прожилками, остановились на Пушкине. И вдруг он заулыбался - белые зубы все были целёхоньки.