- Первое твоё дело в Петербурге, - наставлял Пушкин брата, - пойти к Никите Всеволожскому.
Лёвушка усердно кивал головой. Этот юноша, которому шёл двадцатый год, внешностью и движениями - всем своим обликом - так напоминал Пушкина, что казалось, это один человек раздвоился.
- Я намерен издать собрание стихотворений! - Желание было давнее, ещё с лицейской поры. - Я составил тетрадку, напечатал билеты и раздал за наличные около сорока. Но, покидая Петербург впопыхах, расплатился с Никитой за карточные долга этой рукописью. Теперь ты, Лев, должен перекупить рукопись за тысячу рублей.
И поручение было не из новых. Ещё из Кишинёва Пушкин писал брату, л тот якобы был у Всеволожского, но поручения так и не выполнил. Впрочем, тогда он был совсем мальчик - и Пушкин обращался даже к Гнедичу и Александру Бестужеву. Издать собрание стихотворений было для него настоятельной необходимостью: даже его дядя издал собрание стихотворений, не говоря уже о Жуковском и Батюшкове.
- Никита имел права издателя - конечно, на определённых условиях. Теперь ты скажешь: Пушкин, мол, сам хочет издать - и отдашь ему тысячу.
- Где же ты возьмёшь тысячу? - недоумённо спросил Лёвушка. Его отец любил, но и с ним был скуп.
- Вот именно, - ответил Пушкин. - Может быть, коляску продам. Или - у кого-нибудь. В общем, отдашь тысячу!
Теперь дорога круто потянулась в гору, и здесь был конец Ганнибаловых владений, и на самой границе росли три сосны. Дальше расстилались поля, а вдали виднелись холмы над Соротью.
- Конечно, - вслух размышлял Пушкин, - прошло много лет, и нужно объявить в газетах, что, если билеты затерялись, достаточно одного имени адресата, ибо - это мы солжём - имена всех господ подписавшихся находятся у издателя. Ты меня понял?
Лёвушка клятвенно обещал исполнить всё в точности.
- Да, собирались мы у Всеволожского - после спектаклей, как правило, но и по средам... Эх, друзья, друзья! - В самом деле, куда девались закадычные его друзья? - Не верь в дружбу, - сказал он Лёвушке. И снова попробовал исповедаться брату - и снова увидел, что брат воспринимает его слова как скучную проповедь старшего.
Миновали Воронич - высокий холм с плоской вершиной, остатками древнего городища, погостом и Егорьевской церковью; по склону холма раскинулась деревенька.
- Как же мыслишь ты своё будущее? - спросил Пушкин.
Из путаных слов, междометий и заиканий он понял, что брат всё ещё бредит поэзией.
- Зачем тебе? - возразил Пушкин. В письмах он своё отношение выразил достаточно резко. - Это не даёт положения в обществе. Просто увеличишь собой ряды горе-поэтов. Пойми, это особое призвание совсем немногих, и никакое желание, даже самое горячее, здесь не имеет никакой власти...
Лёвушка сник.
Но вот они покинули дорогу и извилистой тропинкой взобрались по крутому склону наверх.
Тригорский помещичий дом выглядел ещё проще михайловского, зато был куда вместительнее. Когда-то в этом длинном, приземистом, похожем на сарай здании располагалась полотняная фабрика. Но барский дом от старости развалился, и энергичная Прасковья Александровна обшила сарай некрашеным тёсом, с обоих торцов украсила незатейливыми фронтонами и террасами с деревянными колоннами и внутри всё обновила и переустроила.
Тропа огибала дом и вела мимо пруда к началу парка и аллеям. Всюду были цветники, лужки, куртины, изгороди из кустарников.
Зато как богато и уютно был обставлен дом изнутри: стулья и кресла с накладными подушками, диваны, ломберные столики, настенные зеркала, каминные часы, безделушки, статуэтки... Комнат было множество - столовая, гостиная, спальни, кабинет хозяйки, кабинет Алексея Вульфа, библиотека, классная, девичья. Все комнаты были обжитые и хорошо вытапливались, потому что семья Осиповых-Вульф жила в Тригорском круглый год.
Какими радостными криками обитатели дома приветствовали гостей! Прасковья Александровна на полуслове отставила запись в приходно-расходную книгу; Александра она поцеловала в лоб. Алексей Вульф - теперь уже в студенческом форменном сюртучке - держал в руке раскрытую французскую книжку. Барышни убежали причёсываться и поправлять туалеты, а потом обступили молодых соседей.
Пока ставили самовар и накрывали стол, расположились в просторной гостиной. Здесь на блестящем полу пестрели циновки и дорожки - все домашней работы, в стороне от стены неподалёку от двери стояло тёмное фортепьяно, вблизи камина круглый стол, диван и кресла составляли уютный ансамбль. Специальная игрушка издавала трели соловья.
Закипел разговор. Вы слышали последние уездные новости? Ну как же, Лизет, дочь Бухарова, тайно обвенчалась с...
- Какая прелесть! - воскликнула Аннет Вульф.
Теперь Пушкин пригляделся к ней ближе. У неё был выпуклый лоб, гладкая причёска с затейливыми локонцами от висков вдоль лица и тяжеловатый округлый подбородок.
- Le Dieu i’est l’amour! - И она бросила быстрый взгляд на Пушкина.
Он не удержал насмешливой улыбки.
- Что же ты нашла в этом хорошего? - строго спросила Прасковья Александровна. Она была довольно полная, сохраняя при этом стройность, с пышной причёской из каштановых волос и двигалась быстро, легко.
- Но они любят друг друга.
- Ведь они любят друг друга! - подхватила пятнадцатилетняя Зизи.
- А отца с матерью не любит и не уважает?
- А я сам бы помог этому молодцу штабс-ротмистру! - воскликнул Лёвушка.
Красивая Алина Осипова молчала, сдержанная и сосредоточенная. Но взгляды, которые она иногда бросала на сводного брата, не оставляли никаких сомнений.
Алексей Вульф в небрежной позе расположился на обитом штофом диване. Пушкин подсел к нему.
- Наша студенческая жизнь, - начал рассказывать дерптский студент, - ни дня без дуэли. На саблях или пистолетах - и по любому ничтожному поводу. Просто это неистребимый дух рыцарства. В этом потребность. Двое дерутся, а пятьдесят смотрят. А потом примирение к конечно же пьяное застолье...
- У меня так есть серьёзная причина для дуэли, - произнёс Пушкин. - И дуэль неизбежна. - Он принялся рассказывать об оскорблении, которое ему нанёс Толстой-Американец. Клевета, которая, можно сказать, едва не погубила его. - Каждый день в Кишинёве и Одессе я упражнял руку тяжёлой палкой - чтобы не дрожала. У вас не найдётся?
- Как же, - ответил Вульф, - пойдёмте.
Прошли в его кабинет с письменным и ломберным столами, этажеркой для книг и скрещёнными саблями по ковру на стене. Из угла Вульф извлёк железную, с Т-образной ручкой, с четырёхгранным остриём палку. Пушкин поднял её на ладони - не менее девяти фунтов.
- То, что мне нужно!
Пушкин задержался в библиотеке. Это была узкая комната со шкафами чёрного дерева "под орех", с круглым столом на массивной ноге и диваном с пёстрой обивкой. На стенах висели картины фламандской школы.
Он открыл полузастеклённые дверцы. Какая мешанина и какое богатство! Здесь были книги и журналы, собранные ещё стариком Вындомским, - "Трутень" Новикова и "Всякая всячина" Екатерины II, творения Ломоносова, Тредьяковского, Сумарокова и Державина - и книга, приобретённые его дочерью, с подписями, в которых отразился пройденный ею жизненный путь: "Prascovie de Windomsky", "Prascovie Woulff", "Prascovie d’Ossipoff"; учебники физики, географии, арифметики, по которым обучались Аннет и Знзи, и читаные-перечитаные знаменитые романы Ричардсона о Грандисоне и Клариссе Гарлоу; Расин, Корнель, Шекспир, Гёте; домашние лечебники, месяцесловы, календари в сафьяновых переплётах; "Российский Феатр" и "Деяния Петра", творение хозяина "Записка, каким образом сделать из простого горячего вина самую лучшую французскую водку".
Пушкин тотчас отобрал несколько книг и, неся их под мышкой, вернулся в гостиную.
Сразу же послышалось:
- Прочтите, прочтите!
Вот уж чего он не любил!
- Хочешь, я за тебя прочту... ну то... начало... "Цыган", - предложил Лёвушка.
Вот память! Лёвушка с раскрасневшимся лицом и живо поблескивающими глазами стоял подле Алины Осиповой. Она смотрела не на него, а на Алексея Вульфа, сидевшего в небрежной позе, закинув ногу на ногу, на диване.
- Я прочту, - сказал Пушкин, - если мадемуазель Алина сыграет нам.