Красивое лицо девушки оставалось строгим, лишь тонкие брови дрогнули в изломе. Она подошла к фортепьяно, подняла крышку и села на круглую табуретку, так что платье складками стекло по стройным ногам к педалям.
Бравурные звуки сразу заполнили дом, и вдруг стихли, превратившись в грустную жалобу, и снова вознеслись, закружились, призывая и увлекая... Как она играла! И превосходный этот талант, никем по достоинству не оценённый, должен был заглохнуть в деревне...
Алина встала из-за инструмента и взглянула на Пушкина каким-то новым, победоносным и светящимся взглядом.
- Теперь ваш черёд, - сказала она. В тембре её голоса тоже была музыка. Честное слово, он готов был влюбиться!
- Что ж... - И Пушкин вышел на середину комнаты. - Ещё не совсем закончил... перевод из Парни... вольный перевод... - И прочитал "Прозерпину".
Пред богинею колена
Робко юноша склонил.
И богиням льстит измена:
Прозерпине смертный мил.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
И счастливец отпирает
Осторожною рукой
Дверь, откуда вылетает
Сновидений ложный рой.
Потом пили чай. Разговор завязался пустячный.
- Почему вы смеётесь, мадемуазель? - спросил Пушкин у пятнадцатилетней Зизи.
- Потому что засмеялась она. - Зизи указала на Алину Осипову. - А если кто-нибудь другой смеётся, - пояснила она, - тогда смеюсь и я.
- Да, да, у неё такая манера, - подтвердила Аннет. Вид у неё был грустный: она ревновала Пушкина к Алине.
- Она всегда смеётся, - подтвердил и Лёвушка. Он сидел возле Алины.
Алексей Вульф со значительным видом молчал; в нём было что-то фатовское.
На столе кипел самовар, пар поднимался лёгкими облачками; рядом с самоваром стояли банки со сливками.
- Так отчего же вы засмеялись? - спросил Пушкин у Алины.
- Этого я не могу вам сказать, - ответила она и засмеялась.
Тотчас опять засмеялась Зизи.
- Что за глупые манеры, - недовольно заметила Прасковья Александровна.
Ещё не начало темнеть, но сквозь распахнутые окна уже тянуло вечерней сыростью от близких озёр, прудов, Сороти и зелени вокруг. Должно быть, в низине стлался туман.
- Не надейтесь, что я подумаю, что вы смеётесь надо мной, - сказал Пушкин. - И я знаю, над чем вы смеётесь.
- Зачем же спрашиваете? - в один голос ответили Алина и Зизи и снова громко засмеялись.
- Этому будет конец? - сердясь, произнесла Прасковья Александровна.
- Они всегда так, - взволнованно сказал Лёвушка.
Вдруг послышался звон колокольчика. Кто бы это мог быть? Батюшки, да это Иван Матвеевич Рокотов и помещик того же уезда Пальчиков - в одной коляске.
- Милости просим, господа. - Прасковья Александровна приказала зажечь свечи.
- Вы слышали новость? - с ходу начал Рокотов. - Je tiens beaucoup a votre opinion... Покойный Карамышев имел дочь от своей крестьянки!.. Pardonner та franchise...
- Знаем, всё знаем! - дружно ответили ему.
Долговязый Пальчиков носил полосатые канифасовые панталоны и зелёный сюртук; он был носат и щеголял узкими баками. Рокотов тоже молодился и сильно душился. Оба почитались женихами.
У Пальчикова был странный дефект речи. На вопрос: "Откуда вы родом?" - он ответил:
- Моя родня вся Псова. - Это вместо Пскова.
Все девушки - Аннет, Зизи, Нетти, Алина - выскочили из-за стола и опрометью бросились из гостиной - хохотать.
- Умираю! - послышался голос Зизи.
Вернулись они, потупив глаза, с серьёзными лицами.
- Это что? - строго спросила Прасковья Александровна.
Пошёл помещичий разговор о хозяйстве.
- У нас, - сказал Пальчиков, - к сожалению, поместья хромают либо на одну, либо на обе ноги. То есть или помещик не имеет от своих крестьян желаемых выгод, или крестьяне от помещика, или обе стороны...
- Старосты, приказчики - все мошенники, - сказала Прасковья Александровна. - Только сам помещик может наблюдать свои интересы и интересы своих крестьян. Но ведь кто захочет жить в деревне?
Ни Рокотов, ни Пальчиков не желали: на зиму они уезжали, по крайней мере, в Псков.
- Я в деревне жить не могу, - жаловался Рокотов, поглядывая на девушек. - И управляющему позволяю держать пару лошадей и для оных сена и овса...
- Скучные разговоры! - воскликнул Лёвушка. - Лучше танцевать.
И все тотчас его поддержали.
- Je a de la verve, n’eft-ce pas? - сказал Пушкин, восхищаясь юношеской оживлённостью брата.
Местом для танцев летом служила прямоугольная большая площадка в глубине парка, окружённая барбарисовыми кустами, с огромной старой липой посредине - "зелёный танцевальный зал". Оркестр из дворовых со скрипками, виолончелями и дудками, стоя за кустами, наигрывал вальсы и кадрили. Темнота сгустилась, и вдоль кустов расставили горящие плошки. Слабое пламя колыхалось, по площадке метались тени, и всё выглядело сказочным и фантастическим. Кружились пары.
- Придумайте девиз для моей печатки, - томным голосом попросила круглолицая Аннет.
- "Я очаровательна", - сказал Пушкин.
- Вы смеётесь надо мной?
- "Я совершенство".
- Боже, какой вы...
- Maman, я хочу кататься верхом, - сказала Зизи.
- Ещё что придумала. - Прасковья Александровна села на диван, умелыми руками сооружённый вокруг липы.
- Но я чувствую, что ослабела, у меня расстроятся нервы...
- Не болтай!..
Когда Пушкин и Лёвушка спускались с холма, на краю, у самого ската, на площадке, окружённой липами, белели девичьи платья и слышались молодые голоса. С этой площадки, на которой под дубом стояла садовая скамейка, проглядывалась дорога на Михайловское.
V
Дома царил Сергей Львович. Семья окружала его и внимала ему.
- Послушай, - сказал он Пушкину, - что пишет "Северная пчела". - Страницы газеты поддерживал, перегибаясь из-за кресла, старик Никита Тимофеевич. Сергей Львович приложил к глазам лорнет. - Вот, о торжественной церемонии водоосвящения. "Необыкновенное стечение народа всех состояний покрывало преддверия соборов... и даже противолежащий берег реки..." - В газете наиболее важные фразы набирались курсивом, и Сергей Львович - прирождённый, превосходный декламатор - вибрацией голоса эти фразы выделял. - "При погружении креста, - эти слова он выделил, - началась пушечная стрельба... Его императорское величество, - это он тоже выделил, - изволил проехать мимо войск верхом... Во всё время громкое ура раздавалось в народе... наслаждаться лицезрением монарха..." Послушай, - обратился он к Пушкину, - что этот прославленный Булгарин?
Пушкин пожал плечами.
- Меня он расхваливает. Но его угодничество... Он чужд мне духом. Но дело ведёт умело - настоящий торгаш.
Сергей Львович с презрением отбросил шелестящий газетный лист.
- Чего же ты хочешь, - сказал он. - Поляк! - Ему довелось служить в Польше.
Пушкин направился в свою комнату, но Сергей Львович удержал его.
- Неужто мы все тебе тягостны? - Он указал на собравшуюся в зальце семью. - Я переношусь мечтами в Париж...
Пришлось сесть.
- Париж! Когда въезжаешь в него по версальской дороге, он великолепен. - Сергей Львович не был никогда в Париже, но разве не Франции обязан он всем своим воспитанием? - Ты видишь громадные здания с высокими шпилями и куполами. На правой стороне - Сена, на левой - гора Март... - Не ему ли когда-то его друг Карамзин рассказывал о своём путешествии? - И подумать только, что именно французы устроили страшную революцию. "Que faire? - скажет француз. - J’aime les troubles!"
- Полагаю, - сказал Пушкин, - историю, тем более грозные потрясения, определяют не характеры.
- А что же? - сразу раздражаясь, сказал Сергей Львович. - В русском характере, например, ничего подобного нет!.. - Но он благоразумно вернулся к прежней теме. - Густые аллеи Тюильри! Елисейские поля! Большая Опера! C’est beau, c’est ingenieux, sublime! - Могло показаться, что он сейчас рукоплещет, сидя в кресле парижской Оперы, а не в зальце скромного своего поместья. Тонкая улыбка тронула его губы. - В Москве во французском театре играл Монтален. И я смог применить к нему стих Лафонтена: вот весь мой талант, man talent... - Сергей Львович не мог отказаться от каламбура.
Прекрасная креолка, его жена, одарила его улыбкой: иногда она восхищалась им.
- Гора Март, насколько я знаю, покрыта ветряными мельницами, - сказал Пушкин.
- Ты ошибаешься, Александр, - с чувством произнёс Сергей Львович.
- Нисколько не ошибаюсь. - Париж он представлял не хуже своего отца.