Махтумкули, Якши-Мамед и все остальные быстро поднялись с ковра и направились к камышовой чатме Сазака, погибшего два года назад в сражении с каджарами. На месте этой чатмы когда-то стояла хорошая кибитка, а теперь одинокая старушка - мать Сазака - смастерила из камыша чатму и доживала в ней своё последнее, отмеренное аллахом. Когда мужчины приблизились, то увидели: бедная Бике-эдже стоит на коленях, плачет, обхватив передние ноги скакуна, а он касается мордой её седой головы - и у коня из глаз текут слёзы. Заметив людей, старуха заплакала ещё сильнее:
- О, Сазак-джан, душа моя, сыночек мой ненаглядный! О, Сазак-джан! Вот и седло его! - Она поднялась на ноги и прижалась к ковровой попоне. - Вы посмотрите, люди, сколько прошло с тех пор, а конь верен моему Сазаку, домой вернулся. О аллах, хвала тебе, творцу миров, пощадил и пожалел беззащитную женщину!
Старушка плакала, но в её плаче не было мучительной боли, скорее в голосе угадывались нотки утешения: нет, мол, больше сына, но пришёл его верный друг, Алмаз, и он будет живым напоминанием о сыне. Поэтому джигиты не стали утешать старуху. Кто-то сказал, чтобы замолчала эдже. И все с недоумением стали гадать: откуда взялся скакун. Ведь не мог же он прибежать из тегеранской или астрабадской конюшни! Дорогу домой не нашёл бы. Да и люди бы давно его поймали или волки съели.
- Надо съездить на Атрек, в камыши, - предложил Овезли. - Там все наши йигиты, может они что-то видели.
Несколько молодцев тотчас вызвались "слетать" к реке, сели на лошадей и подались на восток. Участок, где рубили камыши, был примерно в фарсахе от селения. Посланцы уже приближались к этому месту, когда увидели своих, гасанкулийских парней. Те ехали навстречу, оглядываясь и грозя кому-то саблями.
- Это Мамед, сын сердара, второй - Якшимамедовский пострелёнок, а третьего что-то не угадал, - сказал, остановив коня, Овезли.
Увидев своих, подростки пришпорили коней и, едва подъехали, девятилетний Адына сказал, словно выпалил из хирлы:
- Там хивинцы! Одного мы убили. Мамед его из пистолета подстрелил, а конь убежал. Эх, поймать бы! Хороший скакун!
- Постой, постой, малыш, - перебил его Овезли и обратился к сыну сердара: - Мамед-джан, о каких хивинцах он говорит? То, что конь в аул прибежал, - это правда. Но неужели вы вступили в схватку с хивинцами?
Костлявый, горбоносый, как и отец, и надменный с виду Мамед усмехнулся:
- Мы не вступали в схватку. Их было человек десять, они ехали прямо к камышам, и нам ничего не оставалось делать, как отогнать их. Я выстрелил и убил одного. Остальные ускакали. А потом опять сунулись к нам. Тут мы решили, что пора уходить.
- Да, наделали вы беды, Мамед-джан, - проговорил Овезли. - Если это хивинцы - они теперь не отстанут. За одного убитого десятерых возьмут.
- Ничего не сделают, - отозвался Мамед. - Их немного.
- Ладно, давайте-ка быстрее в аул, а мы съездим туда, посмотрим.
Мальчишки поскакали в селение, а Овезли с джигитами, въехав в прибрежные заросли, скрытно, чтобы не заметили издали, двинулись дальше. Хивинцев они уяидели внезапно. Только миновали небольшую излуг 194 чину и сразу, словно выросли из-под земли, палатки - возле них люди, кони, верблюды. Овезли затаился в камышах и стал наблюдать. То, что это были хивинцы, - не вызывало никаких сомнений: жёлтые лисьи треухи торчали на их головах. Что они собирались делать, остановившись здесь, джигиты пока не могли понять. Но когда со стороны Гургена показалась одна, потом другая отара овец и множество верблюдов, ат-рекские джигиты догадались: хивинцы были в походе, напали на каджаров и отбили у них скот. Теперь они поднимутся по Атреку к Чату, а затем по Сум-барскому ущелью выйдут к Кизыл-Арвату. Конечно, сворачивать к морю, чтобы наказать гасанкулийцев за убийство одного человека, не было для них смысла. И всё же несколько всадников разъехались по равнине, как волки; видимо, искали убежавшего скакуна. Овезли решил ждать, что будет дальше.
Отары со стороны Гургена тем временем достигли стоянки, и хивинские воины, ловко орудуя длинноствольными ружьями, согнали их в кучу. Следом за отарами приблизилось к стану ещё не менее сотни всадников. Эти были в чёрных тельпеках. Овезли сразу догадался: текинцы. Их предводитель на белом скакуне и другой - в лисьей шапке - отъехали от палаток и стали смотреть в сторону Каспия. Машинально и Овезли повернул туда голову и увидел два русских парусника. Теперь ему стало понятно, почему хивинцы не идут вниз по Атреку, чтобы напасть на иомудов. Русские паруса придали атрекским джигитам смелости.
- Овезли-джан, - сказал один из джигитов, - давай спросим, чего они хотят? Если только коня, то вернём им его, чтобы не подвергать опасности весь аул. Если они нацелились, то ночью всё равно нападут.
- Ты прав, джигит, - согласился Овезли. - Могут напасть. Но я думаю: не в коне дело. У них столько всего награбленного!
Не раздумывая больше, джигиты выехали на равнину, и Овезли, сняв тельпек, принялся размахивать им. Хивинцы заметили. По неписаному правилу, пересчитав издали - сколько всего атрекцев, хивинцы выслали столько же своих для встречи. Этот благоразумный шаг с их стороны говорил о том, что они 7* 195 направляются с миром и никого не собираются обижать. Приблизившись, хивинцы остановились в небольшом отдалении.
- Кто такие? Откуда и куда путь держите? - спросил Овезли.
- Непобедимое войско "льва пустыни", Аллакули-хана, разгромив каджаров, возвращается в благородную Хиву! - последовал гордый ответ.
- Кто командует вами?
- Наш юзбаши - Мяти-Тедженец, о его храбрости бахши поют дестаны. Вы тоже должны знать его!
- Да, мы слышали о нём, - сказал Овезли. - Каковы его намерения?
- Мяти-Тедженец хотел бы встретиться с сердаром Махтумкули. Если ваш сердар пожелает его увидеть, пусть приедет.
- Передайте юзбаши, что он не далее как к вечеру получит ответ!
Атрекцы развернули коней и поскакали в селение. Там уже начиналась суматоха. Узнав о хивинцах, жители подхватывали малолетних детишек, домашний скарб и бежали к Чагылской косе, чтобы сесть в кир-жимы. Сердар и Якши-Мамед не то чтобы растерялись, но отчаяние охватило их.
- Аллах пигамбар, неужели опять придётся скрестить сабли?! - возмущался Махтумкули-хан.
- Да, сердар, это совсем некстати, - уныло соглашался Якши-Мамед. - Ещё от прошлой битвы, можно сказать, не пришли в себя, а тут опять…
Все джигиты и их предводители - человек четыреста, не меньше - уже сели на коней, и тут подоспел Овезли.
- Сердар, не горячись! - выкрикнул он радостно. - С миром они к нам. Войной не грозят. Это текинский юзбаши Мяти-Тедженец приехал. От каджаров возвращается, и к нам по пути заглянул. Говорит: "Хочу видеть Махтумкули-сердара".
- Тедженец, говоришь? - повеселел Махтумкули-хан. - Вот, значит, кого к нам занесло! Как же, знаком он мне. Мы с ним лет шесть назад, когда каджары на Серахс напали, вместе их отбивали и гнали до самого Тегерана. Вот и Якши, наверное, помнит Тедженца!
- А как же, сердар! - довольно отозвался Якши-Мамед. - Мы с ним в одном шатре ночевали. Это тот, который всего Фраги на память знает!
Видя, что предводители повеселели и говорят о хивинском юзбаши словно о родном брате, джигиты тоже начали шутить и смеяться. Напряжение отступило, дав место беспечности.
- Тогда съездим к ним, - сказал Махтумкули-сердар и, повернув коня, выехал на дорогу.
Выстроившись по четыре в ряд, конники рысцой направились к лагерю Мяти-Тедженца. Овезли ехал рядом с сердаром, указывал дорогу. Вскоре завиднелся походный стан хивинцев. Ничего там не изменилось: виднелись три юрты, кони, верблюды, овцы, суетились люди. К тому же в пяти-шести местах дымились мангалы: видимо, повара варили для воинов ярму с бараниной.
Хивинцы безбоязненно встретили гостей, указали место, где остановиться. Очень близко к своему лагерю не подпустили. Сердара, Якши-Мамеда и ещё нескольких предводителей провели в кибитку к Мяти-Тедженцу. Выйдя навстречу, он похлопал каждого по плечам, пригласил на ковёр, слуги поставили в огромном медном блюде плов, а в кувшинах нар-турчу, и Тедженец сказал:
- Эти сучьи дети, каджары, - вояки, конечно, плохие, но отведайте и вы поймёте, какой вкусный сок они приготовляют!
- Мы много их соку выпили, - ответил небрежно сердар Махтумкули.
- Вы пьёте их сок, а они вашу кровь, - злорадно усмехнулся Тедженец. - Мы слышали, будто бы весь Гурген они у вас отобрали. И будто бы помогли им в этом урусы.
- Да, это так, - смущённо согласился Махтумкули-сердар. - Гурген на нашей совести, и мы не успокоимся, пока не возьмём свои земли назад.
- Сердар, тогда скажи, почему корабли урусов и сейчас стоят в вашем заливе? - полюбопытствовал Тедженец.
Махтумкули-сердар потупил взгляд, и Якши-Мамед пришёл ему на помощь:
- Они сильнее нас. Они сильнее Персии и сильнее Хивы. Мы не можем с ними воевать. Если мы поднимем на них наши сабли, они прогонят нас с моря, и тогда нам некуда будет деться.
- В Хиву переселяйтесь, - посоветовал Тедженец. - Зовёт же вас Аллакули-хан!
- В Хиве разве сладко? - возразил сердар. - Ни в Хиве, ни в Персии ни один чужестранец не найдёт себе родины. Чужая земля - мачеха. Не тебе ли знать, Мяти, какие мучения терпит туркменский народ от Хивы и Персии?
- Тогда идите к урусам, другого выхода у вас нет, - сердито сверкнув глазами, посоветовал Тедженец.