Все, кто находился в приказе: дьяк, подьячие, писцы, - переглянулись. Служивый с колеса лезет на небеса. Аль мозги у него набекрень? Да кто ему такое позволение даст, если даже городской голова занесен в особую книжицу?
- То невозможно, любезный, - сменил свою речь на строгий тон дьяк. - Ни один ростовец, а также ни один житель села или деревни, входящий в приозерный надел, не освобожден от пошлины.
- Спорить не буду, - миролюбиво кивнул Акинфий. - Не мной порядок заведен, не мне его и рушить… Однако моя просьба не имеет личной корысти. Князь Борис Петрович Шереметев высказал небольшую просьбицу. Люблю-де я, братец, озерного судака. Присылай мне раз в месячишко пудик. Надеюсь, говорит, ваше озеро не обеднеет. "С удовольствием, - сказываю, - да только меня заставят пошлину платить". "Не заставят, коль скажешь, что сей судак надобен для члена Тайной канцелярии. И всего-то мелочишка".
Приказные крючки вновь переглянулись. Дело не шутейное. Приказ Тайных дел с его устрашающим "Словом и делом" широко известен каждому человеку. Тут недолго и голову потерять.
- На словах сказал князь Шереметев? Грамотки не было?
- Не было, Терентий Лукич… Ну, да коль существует порядок, позвольте откланяться. Не мне на порядок обиду держать. Пойду я.
- Ты погодь чуток, Акинфий Авдеич. Я скоро вернусь.
Акинфий пожал плечами, а дьяк, несмотря на свое тучное тело, шустро припустил к воеводе.
Возвратившись в Приказ, с почтением высказал:
- Лови рыбу, Акинфий Авдеич, без пошлины. Доложи князю Шереметеву, что Ростов всегда рад послужить ему в любом деле.
* * *
На Подозерке Акинфию быстро указали избу Силантия, которая находилась под Земляным валом, на коем возвышался белокаменный кремль с митрополичьими палатами, звонницей, храмами и мирскими строениями.
Изба Силантия Фомичева была довольно солидной: на бревенчатом подклете, с резными оконцами, под тесовой кровлей. Подле избы - баня-мыленка и колодезь с журавлем. На заборе сушились сети, от коих за версту пахло рыбой. Перед избой во всю свою ширь открывалось "Тинное море", на обратном берегу которого смутно проглядывались избы заозерных сел.
День стоял тихий и солнечный, отчего на озере не было даже малейшей ряби; вдоль берега - сотни лодок, многие были причалены, а на других копошились рыбаки, укладывая снасти и всевозможную наживку; некоторые смазывали уключины, видимо, готовясь к дальнему переходу через Вексу на Которосль, а то и на Волгу.
Более крупные купеческие суда стояли у причалов, что напротив юго-восточной части кремля. Там своя жизнь: покрикивают торговые приказчики, бегают по сходням дюжие ярыжки-грузчики да судовые бурлаки с кулями, тюками, бочонками… Ростов Великий - город суетный, торговый, и в то же время весьма религиозный, с исстари называющийся одним из духовных центров православной Руси, не случайно в Ростове так много монастырей и храмов.
Акинфий - мужик не из робких, а вот сейчас настолько заробел, что не знал, как в избу войти. Легче на медведя с рогатиной пойти, чем с какой-то юной девчушкой встретиться. И чего так разволновался, аж щеки порозовели.
И тут, как нарочно, на крыльцо вышла девушка с тугой пшеничной косой, перекинутой на правое плечо. В руке ее была бадейка. Увидела бравого солдата, засмущалась и все же нашла в себе силы спросить:
- Уж не к нам ли, служивый?
- К вам, Аришка… Силантий с Неонилой дома?
- Дома… Откуда мое имечко ведаешь?
- Ведаю, Аришка. Матушка рассказывала.
- Матушка?.. Уж не тетушка ли Матрена, что в Белогостицах живет?
- А ты догадливая. Никак, за водицей? Давай помогу.
- Да я сама. Журавль не тяжелый. Дядя Силантий сам и колодчик срубил. Ключик обнаружил. Водица вкусная, не то что из озера. Испейте.
- Непременно, Аришка.
Акинфий вытянул из колодца бадью, снял с крючка и поднес к губам.
- Хороша водица.
- А я что сказывала?
Зеленые глаза девушки наполнились веселыми искорками, и вся она, светлая, чистая, ясноглазая с первых же минут поглянулась волонтеру. Волнение его улетучилось.
- Меня Акинфием звать.
- Вот и славно. Матушка твоя добрая, всегда с подарочком ко мне приходит… В избу-то зайдешь, Акинфий, а то дядя Силантий скоро к вечернему лову будет снаряжаться.
- Конечно же, зайду, Аришка.
* * *
Со свадьбой тянуть не стали. Уж очень понравился Силантию и Неониле Акинфий, да и Аришке служивый пришелся по душе. Конечно, со свадьбой можно было бы и не спешить, но поторопила сама Аришка: купец Хлебников всюду выслеживает, в последний раз, когда из храма Успения выходила, четыре молодца Хлебникова помышляли Аришку "увозом" увезти, едва вырвалась. Но купец все равно не угомонится, что-нибудь, да и придумает, несмотря на законы "Судебника", ибо Аришка живет в дому Силантия приживалкой, а такому знатному купцу, когда воевода и приказный дьяк в первых друзьях, увезти деву - дело плевое.
Вот и пришлось Силантию Фомичеву пойти на спешную свадьбу, кою провели в доме жениха, предварительно обвенчавшись в сельской деревянной церкви Святого мученика Андрея Стратилата.
Наверное, всех больше радовалась свадьбе мать Акинфия, Матрена. Наконец-то она в своей избе с любимым сыном и славной невесткой.
* * *
Уж так повелось: счастье бродит всегда с несчастьем. Через месяц у Акинфия зацвел картофель. Он с любопытством оглядел каждый куст и заметил на половине из них маленькие зеленые плоды, появившиеся на месте соцветий.
"Что за диковина? - раздумывал он. - Неужели князь Шереметев перепутал вершки с корешками? Но ведь, кажись, он твердо сказал, что клубни созревают в земле. Вот и гадай теперь".
"Вершки" заприметил один из зевак-мужиков, который чуть ли не каждый день заглядывал через забор на заморский овощ, прослышав, что его сам царь Петр с великим удовольствием откушал.
Мужик поделился новостью со своим соседом, на что тот многозначительно изрек:
- Коль царь в охотку едал, то нам сам Бог велел. Давай сопрем.
- Сопрем! Токмо бы Акинфий не углядел.
- А мы ночью сопрем. Акинфий, хе, все ночи напролет с молодухой забавляется, а Матрену пушкой не разбудишь.
Своровали, а затем позвали дьячка Мирошку, что жил неподалеку возле церкви.
- Благослови, душа Божия, да вкуси райских яблочек. Их сам великий государь за милу душу уплетал.
- Отчего не вкусить, коль и бражка на столе.
Все трое, перекрестившись и прочитав короткую молитву, чинно сели за стол и схрупали зеленые плоды.
Первым схватился за живот дьячок Мирошка.
- Нутро выворачивает.
Не успел сказать и ринулся к лохани, что стояла под висячим глиняным рукомойником с широким носиком. Затем вырвало и обоих мужиков. Лица у всех позеленели, как огурцы.
- Да это же отрава, православные. И брага не помогает. Сдохнем!
А затем на всех навалилась корча. Дело приняло бы дурной оборот, если бы одна из жен мужиков не сбегала за знахаркой. Та принесла скляницу какой-то мутной настойки и принялась вливать ее в рот мужиков. Двое с трудом приходили в себя, а вот зачинщик "царского кушанья" под утро скончался. Кое-как оклемавшийся Мирошка, чуть ли не ползком добрался до батюшки Николая. Выслушав дьячка, священник без обиняков изрек:
- То дело Антихриста, кой указал переплавлять колокола на пушки, запретил "плакать иконам", отменил пост во всем русском воинстве, отобрал многие церковные земли, заменил святейшего патриарха учреждением Синода, и прочая, прочая! А ныне Антихрист повелел чертовы яблоки сажать, дабы и вовсе истребить православный люд. Святотатство вложено в голову царя погаными латинянами, а земляные яблоки и в самом деле бесовские, ибо слово "картофель" выведено из двух немецких слов. "крафт" - сила и "тайфель" - дьявол. Уразумел, что получается, Мирошка?
- Дьявольская сила, отче.
- Во-от! - вскинул длинный перст над головой священник. - Взращивает богомерзкий Акинфий, по наущению Антихриста, дьявольские яблоки - нечистый плод подземного ада.
- Ужель мириться, отче? Один уже помер, другой на ладан дышит, да и я, - дьячок шмыгнул утиным носом, - поди, не жилец.
- Кличь звонаря, Мирошка. Пусть в сполошный колокол ударит. Поучение буду прихожанам глаголить, а чертово яблоко предам анафеме.
- А что с самим Акишкой?
- Пусть мирские власти с Акишкой разбираются. А дьявольские яблоки его и ботву - в костер!..
Впервые повелению Петра Великого весь русский народ дал жесткий отпор. Его затея превратить картофель во второй хлеб с треском провалилась. "Народ ушел в глухой ропот".