- Какое там, - отмахнулся ямщик. - Озлился, ногами затопал. "Ты, смерд, моего лучшего медведя загубил. Плетьми, нечестивца!". Едва не до смерти запороли. А барин: "С глаз моих прочь!". Мне же на ноги не подняться. Ползком добирался до ворот. Вот так я волюшку себе добыл, боярин.
На глаза Нила Силантьевича аж слезы навернулись.
- Да ты же муки ада прошел, мил человек. Зато в рай попадешь. Бог-то всё видит. Ты Бога не забывай.
- Не забываю, боярин. Обет дал: как деньжонок скоплю, вклад в монастырь внесу, да токмо…
Юшка запнулся, замолчал, провел щепотью по повлажневшим глазам.
- Договаривай, мил человек.
- Токмо жалованье мое едва на прокорм хватает. Много ли с трех рубликов в год отложишь? Полушка к полушке. Во всем себя урезаю.
- Сиротские деньги, - сердобольно вздохнул Нил Силантьевич и полез в калиту. - Помогу тебе, Юшка. За такую страдальческую жизнь никаких денег не жаль. Пусть вклад твой будет достойным. Заодно и святым отцам скажи, чтоб за мою душу помолились. Хворь-то никак меня переборет. Прими, сиротинушка, семьдесят пять рублей.
- Да ты что, Нил Силантьевич?! - обомлел присутствующий при разговоре Митька. - Такими деньжищами не швыряются. Мне за такое богатство, почитай, два десятка лет служить.
- Помолчи, Митька. Немощен я. Богатство от смерти не избавит. Прими с Богом, ямщик.
Юшка упал на колени.
- Век за тебя буду молиться, благодетель!
С этой минуты планы ямщика изменились. Теперь не нужно подливать в чарку отравного зелья. Напротив, ныне он может смело заявить, что деньги ему дал окольничий Тулупов, дал добровольно, при видоке Митьке. Однако доверчив же Нил Силантьевич! Поверил в брехню. Ай да выдумщик ты, Юшка!.. Теперь надо мчать в Москву, сунуть хорошую мзду начальнику Ямского приказа - и волюшка в твоих руках. А там - Углич, счастливое и богатое житие… Но допрежь надо доехать до ближайшей деревеньки и уговорить какого-нибудь мужичка малость посидеть в ямской избе, пока он ездит в Москву. Согласится. За десять алтын во всю прыть прибежит. Не сам, так сына пришлет.
Окольничий укатил в Углич на другое утро, а Юшка в тот же день поскакал в деревеньку.
Глава 7
ГОДУНОВ И ДЬЯК САВВАТЕЙ
Когда темная ночь опустилась на государев Кремль, Борис Федорович вышел из своих палат и по Троицкой улочке направился к Чудову монастырю.
Сопровождал правителя всего лишь один человек, его личный телохранитель, могучий француз Яков Маржарет.
Никогда еще Борис Годунов не выходил со столь малой охраной. Он не взял с собой даже самых ближних послужильцев.
Рослый Маржарет шел слегка впереди, освещая путь слюдяным фонарем; при французе шпага, кинжал и два пистоля.
В переулке послышались голоса. Годунов тотчас настиг Маржарета и увлек его за стену монастыря.
- Фонарь прикрой.
Телохранитель накрыл фонарь полой плаща. Стрельцы с факелами прошли мимо, отблески огней плясали по сухим бревенчатым стенам.
Вновь пошли по Троицкой. Обогнув монастырь, ступили к небольшим хоромам в два жилья. Маржарет застучал в калитку, никто не отозвался; Маржарет громыхал долго и настойчиво, и вот, наконец, из сторожки послышался сонный, глухой голос:
- Кого черти носят? Опять калика?
Привратник распахнул оконце в калитке, поднял фонарь, ахнул:
- Батюшки!.. Боярин Борис Федорыч!
- Не гомони, холоп, - строго одернул привратника Годунов. - У себя ли Савва?
- У себя, батюшка боярин, - открывая калитку и низко кланяясь, залебезил привратник. - Где ж ему в эку пору быть? Вон и свет в окне.
Приходу правителя дьяк Сааватей Фролов немало подивился:
- Что привело тебя в сей поздний час, боярин?
Годунов кивнул Маржарету, и тот вышел в сени. Боярин же уселся на лавку.
- Так один и живешь, дьяк?
Савватей развел руками:
- Жену Господь прибрал, а сыновья в ливонской неметчине пали.
Было дьяку за пятьдесят; крупный, осанистый, с цепким, пытливым взором; курчавая борода стелется по широкой груди.
- Не велишь ли подать вина, боярин?
- Не до застолья ныне, дьяк. Явился к тебе по государеву делу… Ведомо мне, Савватей, что ты духовную грамоту царя Ивана Васильевича писал.
- Духовную? - насторожился дьяк. - Писал, боярин.
- Крепко ли хранишь? Не просил ли кто показать царское завещание?
Вопрошал Годунов строго, не сводя напряженных глаз с Фролова.
- Храню в потайном ларце, - всё также настороженно отвечал дьяк.
- Дале, Савватей.
Но дьяк умолк.
- Чего ж замолчал? Мне доподлинно ведомо, что к тебе приходили за грамотой, Савватей. Доподлинно!
Борис Годунов конечно лукавил. Он и знать ничего не знал, что к Савватею наведывались какие-то люди.
"Пронюхал! - изумился дьяк. - А, может, и самого Нагого изловил. Вот беда-то. Теперь не уклонишься. Не зря про Годунова говорят, что у него и в затылке глаза".
- Приходили, боярин, - сумрачно признался дьяк. - О завещании пытали.
- Вот и я о том же. Откуда?
- Из Углича, боярин.
- Нагие?! - в глазах Годунова промелькнул испуг. Савватей то приметил.
- Нагие, боярин.
Борис Федорович, стараясь скрыть смятение, заходил по горнице. Нагие не дремлют! Ужель что пронюхали? Ужель царь завещал на престол Дмитрия?
- Слушай, дьяк, - голос Годунова дрогнул, ему так и не удалось скрыть волнение. - Что ты поведал Нагим?
"Мечется боярин, - заметно поуспокоившись, подумал Савватей. - Нагие для него лютей ордынца".
Вслух же спокойно и с достоинством молвил:
- Побойся Бога, боярин. На душу греха не приму, то дело свято. Не мне цареву холопу, государеву грамоту оглашать.
- Так ли, дьяк? - пронзил его взглядом Годунов. - Мишка Нагой казны не пожалеет.
Теперь уже правитель не сомневался: к дьяку приходил именно "пропавший" из Углича Михайла Нагой.
- Ведаю твои мысли, боярин. Дескать, за тридцать серебренников душу свою продал, как Иуда Христа. Напрасно, боярин. Честен я перед Богом и государем. Нагого я прогнал.
- Смотри, дьяк, - угрозливо протянул Годунов. - Коль солгал, добра не жди… Доставай завещание.
- Пошто, боярин? - похолодел Савватей.
- Пошто? - хмыкнул Годунов. - Не место здесь царскому завещанию. Уж, коль Мишка Нагой наведался, твой дом в покое не оставят. Заберу грамоту во дворец.
- Прости, боярин, но передать тебе завещание, я не волен. Грамоту приказано огласить на Боярской думе.
- Оглашу. Доставай, Савватей.
Но дьяк и с места не сдвинулся, брови его нахмурились, лицо окаменело.
- Не гневайся, боярин, но грамота никому в руки не завещана. Один лишь великий государь волен ее на Думе огласить.
Годунов вспыхнул, по чистому белому лицу его пошли пятна.
- Аль неведомо тебе, дьяк, что дела свои вершу по воле царя? Не кто иной, как сам государь, послал меня к тебе.
- В сей час? С одним лишь иноверцем? Мыслимо ли то, боярин?
Годунов и вовсе побагровел.
- Как смеешь ты, дьяк, державного правителя в коварстве уличать?! Ведай свое место!
- Не волен отдавать, боярин, - непреклонно отвечал Савватей.
- Не волен? - тяжело выдохнул Борис Федорович. - А воровство противу государя чинить волен? Аль забыл, дьяк, что на бояр Нагих опала царем наложена? Аль неведомо тебе, что опальным людям на Москву являться заказано? Ты ж Нагого в свой дом впускаешь, о делах царских, потаенных толкуешь. То ль не воровство? Велю тебя за пристава взять - и в Пыточную!
Савватей побледнел.
- Не повинен, боярин. Не брал греха на душу.
- Вину твою палачи сыщут. Противу государя воровал! Пошто о приходе Мишки Нагого царю не доложил? Токмо за оное надлежит тебя вздернуть на дыбе.
Лицо Савватея подернулось смурью.
"Годунов не пощадит, - понуро раздумывал он. - Сей боярин красен лицом, да лих сердцем. И всех, кто стоит на его пути, он раздавит. Не человек - дьявол!"
Дьяк, сутулясь, побрел в моленную. Вернулся с ларцем, молвил тяжко.
- Вверяю тебе, боярин, сие завещание. Забирай, и пусть Господь Бог тебя рассудит.
Той же ночью Годунов вскрыл ларец.
В кабаке на Варварке зашибли насмерть, "пьяным делом", дьячего привратника Гурейку.
А через два дня, на диво москвитян, "преставился в одночасье" и сам дьяк Савватей.
Глава 8
ПОКУШЕНИЕ
На большие православные праздники Борис Федорович всегда выезжал в Троице-Сергиеву лавру, дабы чернь ведала, какой он великий богомолец. Летом - в карете, зимой - на санях, в теплом возке.
Бояре также нередко навещали Троицкий монастырь и хорошо ведали дорогу к нему, кою перерезали несколько рек и речушек с деревянными мостами.
Задумав покончить с Годуновым, заговорщики выбрали самый высокий мост через реку Яузу, неподалеку от села Ростокина Троицкого монастыря. В этом месте берега были крутые, а сама река сужена, почему деревянных дел умельцы и решили перекинуть здесь через Яузу мост. Длина его была чуть больше пяти сажен (без учета насыпи с обеих сторон), а ширина - три с половиной сажени. Настил был выстлан из дубовых бревен, поверх коих были прибиты гвоздями сосновые доски, дабы при "проезде тряски не было". Мост держался на четырех подпорах.
Михайла Нагой лично оглядел будущее место гибели Годунова и остался доволен: высоко и глубоко, громыхнешься - костей не соберешь.