- Не отпущает девку Русин Раков. Она, бает, порядную грамоту подписала.
- Отпустит! - уверенно молвил Михайла Федорович.
Городовой приказчик жил вне стен кремля, вблизи Успенской площади, рядом с дворами углицкой знати.
Русин Егорыч встретил старшего из братьев Нагих как самого дорогого гостя, понимая, что в его хоромах появился ни кто-нибудь, а дядя царевича Дмитрия, наследника престола!
Михайла Федорович, большой любитель хмельных питий и всяких разносолов, не спешил приступать к деловому разговору. Начал он его лишь тогда, когда хмельной и раскрасневшийся поднялся из-за стола и, как бы нехотя, молвил:
- Слышал, девка Полинка у тебя живет.
- Живет, князь, - насторожился приказчик. Он уже намедни понял, что царица хочет отнять у него златошвейку.
- Тогда ждет тебя честь немалая, Русин Егорыч. Царица повелевает привести твою девку во дворец.
- Да я бы с превеликой охотой, князь. Но Полинка ко мне на десять лет порядилась.
- Эка невидаль. Порвешь грамотку - и вся недолга.
- Извиняй, князь. Не могу древние устои рушить. То великими князьями и царями заведено. Никто не волен старину ломать.
- Да ты что, Русин Егорыч? - удивился Нагой. - Тебя сама государыня просит.
- Польщен, весьма польщен, князь, но девку отпустить не могу.
Приказчик так уперся, что хоть режь его на куски. Не зря про таких говорят: упрямому на голову масло лей, а он всё говорит, что сало. Ну, никак не хотел скуповатый Русин лишаться немалых доходов!
Силой же Михайла Нагой приказать не мог. Царица лишь на словах царица. Опальная она, Иваном Грозным в Углич сослана, а новый государь под пятой Бориски Годунова ходит. Ныне руки коротки у ссыльной Марии.
- В каких летах твоя работница?
- Да еще дите малое. И семнадцати нет.
- Да ну! - откровенно подивился Михайла. - В такие лета - и уже златошвейка. Однако!
- Кому что Бог дает, князь.
- Ну-ка покажи мне её.
- Показать можно, - крякнул приказчик. - За погляд денег не берут. - Идем в светелку.
В светелке приказчика трудились над издельем четверо работниц. При виде своего хозяина и князя все встали и поклонились в пояс.
Глаза Михайлы сразу впились в юную девушку с пышной белокурой косой и зелеными, лучистыми очами.
"Хороша!" - невольно пронеслось в голове Михайлы.
- Это тебя звать Полинкой?
- Меня, князь, - смущенно потупив очи, отозвалась девушка. Она несколько раз видела Михайлу Нагого на улице.
Возвращался князь в покои Русина Ракова лишь с одной назойливой мыслью:
"И до чего ж хороша эта Полинка! До чего ж хороша… Вот бы такую в уста поцеловать".
Прощаясь с приказчиком, миролюбиво молвил:
- Ты прав, Русин Егорыч. Поряд есть поряд. Пусть у тебя живет твоя Полинка. Потолкую я с царицей. Уговорю, небось.
- Премного буду благодарен, князь, - обрадовался приказчик. - В чем другом - всегда готов тебе услужить.
- Ловлю на слове, - чему-то улыбнулся Михайла. - Чую, сызнова побываю в твоих хоромах.
С того дня Михайлу Нагого как подменили. Ни на охоту больше не тянет, ни к меду бражному, ни к зелену вину. Все думки его о юной златошвейке. Он еще далеко не стар: всего-то после Рождества Христова 34 стукнуло. И собой недурен. Большой, чернокудр, с такой же густой кудреватой бородкой и живыми, карими глазами. Многие углицкие женщины заглядывались на молодого князя.
Долго обдумывал Михайла, как подступиться к Полинке, а тут сам Бог помог. Наступил самый великий праздник на Руси - Пасха, Христово Воскресение. Каждый человек волен преподнести (хоть самому царю!) крашеное пасхальное яичко и похристосоваться по издревле заведенному обычаю.
Михайла Нагой, в отличие от сестры Марии, считал себя неисправимым грешником: худо соблюдал посты и редко посещал церковь. Лишь в Страстную неделю не брал в рот скоромного, не выпивал чарки вина, и каждый день страстной седмицы терпеливо посещал Спасо-Преображенский собор, возведенный век тому назад Андреем Большим.
Зато в праздник Михайла давал волю своим буйным, азартным чувствам. Веселей его, кажись, не было человека на всем белом свете. Неугомонный по натуре, он тормошил своих более степенных братьев, вытаскивал их (если весна была ранняя) "в поле" на псовую охоту, с гиком и свистом мчался на резвом скакуне за зайцем, а затем, натешившись одной "потехой", мчался на Соколиный двор и поднимал ловчих, кои ухаживали за соколами, беркутами и кречетами. Задорно кричал:
- Пора, ребятушки! Хватит спать, ночевать. Пора дичь бить!..
На этот же раз, отметив Пасху в семейном кругу, Михайла взял с собой кулич и лукошко с яйцами, и направился к хоромам городового приказчика.
Русин Андреевич явно не ожидал появления высокого гостя. В кои-то веки было, чтоб углицкий князь приехал христосоваться с каким-то приказчиком. Он даже малость опешил.
- Ты чего застыл, как пень, и глазами хлопаешь. Принимай яичко. Христос воскресе!
- Воистину воскресе… Токмо я не ожидал князь. Поднимемся в терем да похристосуемся.
И начался в тереме переполох!
Обменявшись пасхальными яйцами с Русином Раковым и его супругой Устиньей и совершив поцелуйный обряд, Михайла молвил:
- А теперь в светелку.
Князь трехкратно облобызал Полинку в ланиты, а затем вдруг, нарушая старинный обычай, тесно прижался к девушке и жарко поцеловал ее в уста. Девушка зарделась маковым цветом. Это случилось впервые в жизни, когда ее поцеловал мужчина. И кто? Сам Михайла Федорович Нагой. Что это с князем? К другим сенным девушкам он лишь едва прикоснулся, а к ней?.. Что это нашло на брата царицы? Присел на лавку и глаз с нее не сводит. Зазорно-то как, Господи!
Посидел, посидел Михайла, и, наконец, кинув прощальный, ласковый взгляд на Полинку, удалился из светелке. В сенях сказал приказчику:
- Ты вот что, Русин Егорыч… Не обессудь, но завтра опять к тебе наведаюсь.
- Буду рад-радехонек, - с гостеприимной улыбкой поклонился приказчик, а у самого на душе кошки заскребли. Разорит его князь! Сколь питий и яств надо выставлять.
Но Михайла Федорович, словно подслушав неутешные мысли приказчика, молвил:
- Стол собирать не надо… Не к тебе приду, а к Полинке.
- К сенной девке?… Не уразумел, князь, - сотворил недоумение на лице Раков.
- Не лукавь, Русин Егорыч. Всё ты уразумел. Видел, какими хитрющими глазами ты на меня в светелке поглядывал. Завтра прибуду после обедни… Ты Полинку в горенку приведи. Потолковать с ней хочу.
- Добро, князь.
Проводив Михайлу Федоровича до ворот, приказчик крутанул головой.
"Никак, в златошвейку мою втюрился. То ли радоваться, то ль беду на свою голову поджидать. Народ изведает - ехидничать примется. Знатный князь с сенной девкой спутался! А что поделаешь? На чужой роток не накинешь платок. И всё же трепотню на какое-то время можно пресечь. Надо всех дворовых людей строго настрого упредлить. Кто длинный язык развяжет, тот кнута изведает. Сегодня же с дворовыми потолкую".
На другой день Полинка сидела в горнице и сбивчиво раздумывала:
"Русин Андреич повелел ждать князя. Что у него на уме, пресвятая Богородица? До сих пор не забыть его пылкого поцелуя. А прикосновение его мягкой, шелковистой бороды?.. Почему-то сердце трепетно бьется. Отчего оно так волнуется? Никогда такого не бывало. Почему предстоящая встреча с князем так будоражит ее сердце?"
Полинка не могла найти ответа.
А вот в дверях и князь. Красивый, нарядный, улыбающийся. Лицо так и светится. Как идет к его глазам лазоревый кафтан, шитый золотыми травами.
- Здравствуй, Полинушка.
Голос душевный, ласковый. "Полинушка". Никто в жизни ее так нежно не называл.
- Здравствуй, князь, - с поклоном, несмело и тихо молвила девушка.
- Да ты не робей, Полинушка. Не пугайся меня. Я к тебе с самыми добрыми чувствами пришел. Хочу поговорить с тобой. Давай-ка присядем на лавку. Поведай мне о себе.
- Не знаю, что и рассказывать, князь.
- О жизни своей, Полинушка. Когда родилась, в какой семье росла, чем занимались твои бывшие родители. Вот о том, не спеша, и поведай.
И Полинка, набравшись смелости, принялась за рассказ. Михайла Федорович участливо слушал, неотрывно любовался девушкой, и в то же время сердобольно (что с ним никогда не бывало) думал:
"Лихая же доля выпала этой девушке. Сиротой осталась. Но беда ее, кажись, не надломила. Нрав у нее, знать, добрый и отзывчивый. Такая красна-девица была бы не только отменной рукодельницей, но и славной женой".