Люди Годунова распустили по Москве слух: Петр и Владимир Головины разоряют государеву казну, что с тяглых людей на державные нужды собрана.
Посад зашумел.
Царь Федор Иванович повелел учинить сыск. Хищения оказались столь велики, что "государь указал" предать Петра Головина смертной казни.
Шуйские и Мстиславские притихли: им грозила опала. Жизнь же Головина была в руках Годунова. Поначалу Борис Федорович хотел отрубить главному казначею голову, но передумал:
"Пусть бояре и народ ведают, что я милостив".
Петра Головина взвели на помост, что подле Лобного места на Красной площади. Дюжий кат сорвал с боярина одежу, толкнул к плахе, но тут к помосту прискакал бирюч и огласил "царев указ" о помиловании.
Петра Головина сослали в казанскую землю. Стеречь своего предерзкого врага Годунов поручил Ивану Воейкову, бывшему опричнику царя Ивана Грозного. И тот "стерег" накрепко: казначей обрел смерть в мрачном застенке.
Главой Казенного приказа стал подручник Годунова - Деменша Черемисинов.
Глава 11
ПОЛИНКА
На крещенский сочельник царь Федор Иванович крепко занемог. Иноземные лекари сбились с ног, но государю было всё хуже и хуже.
В Углич на взмыленном коне примчал доверенный человек Михайлы Нагого, Тимошка Бабай. Конь так и рухнул перед каменным дворцом.
- На месте ли Михайла Федорыч? - взбежав на крыльцо, возбужденно вопросил караульного Тимошка. То был высокий, крепкий человек, с черными нависшими бровями, широким лбом и с густой, растрепанной черной бородой в сосульках. Глаза живые, проворные.
- Во дворце князя нет, Тимоха - ответил караульный в бараньем полушубке. За широким кожаным поясом его торчал пистоль, в правой руке - копье.
- Где ж он? Князь нужен немешкотно!
Караульный ухмыльнулся.
- Ищи Михайлу Федорыча у городового приказчика Русина Ракова. Третий день из его хором не вылезает.
- Опять новую зазнобу завел?
- Аль ты нашего князюшку не ведаешь? - вновь ухмыльнулся караульный. - Уж больно ему сенная девка Полинка поглянулась. Лакомая девка-то, хе-хе.
- Тьфу! - отчаянно сплюнул Бабай и побежал к хоромам городового приказчика.
Не вдруг он оказался перед хмельными очами князя. Русин Раков, давно ведая Тимошку, степенно молвил:
- Недосуг ныне Михайле Федорычу. Обожди часок.
Князь находился в одном из покоев хозяина, где тешился с молодой девкой Полинкой. Грех, конечно, но Русин Раков смотрел на любовные проделки Нагого сквозь пальцев. Михайла - старший из братьев, дядя царевича Дмитрия. Шутка ли! Жизнь не камень: на одном месте не лежит. Случись что с государем Федором - и на престол сядет Дмитрий. Михайла услуги приказчика не забудет, на Москву к себе возьмет, высокий чин положит. Всякое может приключиться. Вот и пусть пока с Полинкой потешается. Мужик в самой поре, а супруга его другой год чахнет, ей уж не до любовных утех. Не зря ударился Михайла в прелюбодейство.
- Ты вот что, Русин Егорыч, - крякнул в оттаявшую бороду Тимошка. - Передай князю, что у меня дело спешное. Из Москвы с важными вестями прибыл. А коль мешкать будешь, князь крепко осерчает.
- Ну, коль с важными - доложу.
Вскоре из теплой горницы вывалился заспанный, взлохмаченный, на большом подгуле Михайла Нагой. Глянул на Бабая осовелыми глазами, буркнул:
- Сказывай, Тимоха.
Бабай оглянулся на приказчика. Стоит ли знать такую весть Русину? Он хоть и доброхот Нагого, но чересчур языкаст. Весь Углич может взбулгачить.
- Да мне бы, князь, с глазу на глаз.
- Могу и удалиться, - обидчиво произнес Русин и закрыл за собой дверь.
Но Тимоха, человек предусмотрительный, наверняка ведал, что приказчик прислонил своё любопытное ухо к дверям. Приблизился к Михайле и шепнул:
- На Москве царь умирает, князь.
Из Нагого вмиг вся хмельная дурь вышла.
- Доподлинно изведал?
- Доподлинно, князь. От людей Ивана Петровича Шуйского.
Полураздетый Михайла кинулся в горницу. В ней, на мягкой постели, лежала белокурая красавица с лучистыми, улыбчивым очами. Увидела князя, протянула нежные, мягкие руки.
- Иди же ко мне, любый мой.
Голос у Полинки ласковый, очи счастливо искрятся. Она искренне полюбила этого большого, щедрого и неугомонного князя.
- Спешные дела, Полинушка, - торопливо одеваясь, произнес Михайла Федорович и, яростно поцеловав девушку в пухлые губы, выскочил из горницы.
"Вот всегда так, - с грустью подумалось Полинке, - как с цепи сорвется. Бывает, несколько дней неистово ласкает, а чуть "спешное дело" - и нет его. Непоседа. Неделю пропадает, другую, а сердцу девичьему каково?"
Полинка и не помышляла оказаться когда-нибудь в сенных девках приказчика Русина Ракова.
Когда-то она жила в Гончарной слободке, раскинувшейся вдоль Каменного ручья. Были у нее два брата, отец и мать. Жили, как и весь ремесленный люд, бедновато, но и лютого голода не ведали. Кормились не только от продажи глиняной посуды, кою добротно выделывал отец, Луконя Вешняк, но и добычей рыбы. Волга под боком, лови - не ленись! Всякой доброй рыбы вдосталь. Правда, князь наложил немалую пошлину, но и на улов оставалось.
Полинка была "меньшенькой", но уже с шести лет мать Дорофея усадила ее за прялку.
- Пора, доченька, - сердобольно молвила мать. - Всякая одежа страсть как дорогая, никаких денег не хватит. Сами ткать будет, как и все тяглые люди. И тебя приучу.
Маленькая Полинка и сама ведала, что все черные люди щеголяют в домотканых сермягах, портках и рубахах.
К двенадцати годам она уже ни в чем не уступала матери. Дорофея довольно говаривала:
- Искусные руки у тебя, доченька. Была бы у боярина в сенных девках, златошвейкой бы стала.
Как в воду глядела Дорофея. Но допрежь навалилось на избу Лукони Вешняка горе-трегорькое. Грозный царь Иван Васильевич отправил на Ливонскую войну сыновей, кои так и не вернулись в Ростов Великий. Дорофея и раньше прихварывала, а тут и вовсе занедужила, да так и померла в один из мозглых осенних месяцев.
А в апреле, на следующий год, погиб и отец. Заядлый рыбак пошел на Волгу, но весенний лед оказался чересчур тонок. Четверо рыбаков не возвратились в свои избы.
Осталась шестнадцатилетняя Полинка одна-одинешенька. Горько тужила, плакала, собиралась в девичий монастырь податься, но тут как-то в избу городовой приказчик заглянул.
- Чу, вконец осиротела, девонька?
- Так, знать, Богу было угодно, Русин Егорыч.
- Вестимо. Бог долго ждет, да метко бьет… Луконя сам виноват. Сколь раз людишкам сказывал: не рыбальте весной перед ледоломом. Волга коварна и обманчива. Лезут, неслухи! Ну да не о том речь. Прослышал я, что ты добрая рукодельница. Не пойдешь ко мне в сенные девки?
Полинка отозвалась не вдруг. Она-то в черницы собралась, и вдруг в услуженье к городовому приказчику?
- Чего призадумалась? Не обижу, любую мою девку спроси.
Полинка сама слышала, что городовой приказчик своих девок в наложниц не обращает, не как другие богатеи, с супругой живет в любви и согласии. Правда, сказывают, скуповат, но дворовые люди его голодом не сидят.
- Я тебя торопить не буду, девонька. Коль надумаешь, приходи.
Всю длинную ночь думала Полинка. Она сроду не была истовой молельщицей. Ходила с матерью раз в неделю в деревянный храм пресвятой Богородицы, в посты, как и все люди на Руси говела, но чтобы целиком посвятить себя служению Богу, о том никогда не думала. Лишь когда осталась сиротинкой, решила пойти в обитель.
"Но смогу ли я навсегда заточить себя в темную монашескую келью, когда я люблю жизни радоваться?"- сомневалась Полинка.
Она и в самом деле росла веселой и жизнерадостной.
"Славная ты у меня, - как-то молвил отец. - Доброй женой кому-то станешь. Вот погожу еще годок, да и жениха тебе пригляжу".
Но приглядеть отец так и не успел…
На другое утро Полинка пришла к городовому приказчику. А вскоре она и впрямь стала златошвейкой. Её дивные изделия приказчик продавал втридорога.
Слух об искусной мастерице дошел даже до царицы Марии Федоровны. Как-то за обеденной трапезой она молвила своей ближней боярыне Василисе Волоховой, коя приехала с ней из Москвы:
- Надо бы глянуть на приказчикову работницу. Коль она и вправду такая мастерица, то возьму ее во дворец. Изведай - хороша ли собой, нет ли на ней какой порчи и не болела ли когда-нибудь дурной хворью.
Царица всячески оберегала своего сына, а посему подбирала дворовых людей чистых, благолепных и здоровых.
Боярыня вернулась от приказчика довольная:
- Всем хороша Полинка, царица-матушка. И лицом пригожая, и телом ладная, и недугами не хворала. А уж мастерица - поискать!
- Вот и, слава Богу, - перекрестилась Мария Федоровна. - Будет мой сыночек в самых красивых нарядах ходить. Надо молвить Михайле Федоровичу. Пусть за девкой своего человека пошлет.
Но человек вернулся к Нагому с пустыми руками.