Вивальди тем временем нашел радушный прием в монастыре бенедиктинцев, которые в своем уединении радовались новому собеседнику. Аббат и немногие приближенные к нему братья с готовностью воспользовались случаем отточить те мысли, кои давно дремали в праздности, а также вкусить удовольствия, которые испытывает наш разум при восприятии новых идей. Разговор, таким образом, затянулся допоздна. Когда страннику было дозволено наконец удалиться на покой, его стали осаждать размышления, очень далекие от темы недавней беседы. Необходимо было что-нибудь предпринять, дабы отвести нависшую над ним угрозу вновь потерять Эллену. Ныне, когда девушка обрела покой под сенью почтенной обители, причин для молчания у него уже не было. Он пришел к решению ближайшим же утром изложить ей все резоны в пользу скорейшего заключения брачного союза и подкрепить их самыми горячими мольбами; он не сомневался, что легко убедит одного из братьев-бенедиктинцев совершить обряд, который, он верил, должен был принести ему счастье, а ей покой и защиту от злобных посягательств.
Глава 3
Под благовидным дружеским предлогом И вежества коварными речами,
Их оснастив приманкой здравомыслья, В доверчивое сердце проникаю,
Чтоб заманить в силки.
Мильтон
В то время как Вивальди и Эллена находились на пути из Сан-Стефано, маркиз Вивальди чрезвычайно беспокоился о своем сыне, а супруга его не менее тревожилась о том, что воспоследует, если будет обнаружено местопребывание Эллены. Впрочем, указанные заботы не помешали маркизе по-прежнему принимать участие во всех увеселениях, какими богат Неаполь. В этом падком на удовольствия городе приемы у маркизы, как всегда, стояли в ряду самых блестящих; кроме того, объектом постоянных покровительственных забот маркизы оставался и ее любимый композитор. Но и в вихре развлечений мысли ее отвлекались от окружения в мрачном предчувствии предстоявших ей страданий оскорбленной гордости.
К поведению сына маркиза была в последнее время тем более чувствительна, что с ее супругом завел разговор
на матримониальную тему видный аристократ, отец девицы, которая, вне всякого сомнения, была бы достойна назваться дочерью также и семейства Вивальди. К тому же названная молодая особа располагала значительным состоянием - немалое достоинство в глазах маркизы, чью суетную страсть к роскоши не удовлетворяли более доходы семейства Вивальди, сколь бы велики они ни были.
И вот, в то время как маркиза с раздражением обдумывала поведение сына в деле, почитаемом ею жизненно важным как в отношении ее меркантильных интересов, так и фамильной чести, прибыл посланник от аббатисы Сан-Стефано с известием о бегстве Эллены и Винченцио. При тогдашнем расположении духа маркизы происшедшее преобразило ее недовольство в подлинную ярость; предавшись порывам бешенства, маркиза сделалась недостойной даже того сочувствия, на какое может рассчитывать мать, которая искренне полагает, что ее сын принес свой род, а прежде всего самого себя, в жертву унизительной страсти. Она не сомневалась в том, что ее сын успел связать себя узами брака и отныне потерян для нее навеки. Под гнетом этой убежденности маркиза послала за своим всегдашним советчиком, отцом Скедони, дабы излить ему свои чувства и через то обрести хотя бы слабое подобие утешения, а кроме того, узнать, не представится ли какой-нибудь возможности разрушить ненавистный брак. В угаре злобных страстей маркиза, однако, не настолько утратила осмотрительность, чтобы ознакомить своего супруга с посланием аббатисы, до того как она посоветовалась с духовником. Ей было заранее известно, что маркиз, неизменно опиравшийся в своих суждениях на высокие принципы морали, не склонен будет одобрить те меры, к которым, возможно, она сочтет нужным прибегнуть; посему маркиза решила, что женитьба сына должна оставаться для ее супруга тайной до тех пор, пока не будут найдены - и пущены в ход - средства, пригодные для того, чтобы поправить положение, сколь бы отчаянными эти средства ни оказались.
Отыскать Скедони не удалось. Между тем маркиза пребывала в таком состоянии, что ничтожнейших обстоятельств было довольно, чтобы довести ее до крайнего раздражения. Изнывая от желания облегчить свое сердце как можно скорее, она вновь и вновь посылала слуг за духовником.
- Не иначе как хозяйка уж очень сильно согрешила, - говорил слуга, дважды за последние полчаса успевший побывать в монастыре. - Видно, совесть не дает ей покоя, полчаса вытерпеть - и то не под силу. Богатым хорошо: греши себе сколько хочешь, а потом дукат-другой - и ты снова невинен как младенец. А вот нам, беднякам, чуть ли не по месяцу приходится замаливать каждый грех, да и то, только если хорошенько себя побичуешь.
Под вечер Скедони явился и подтвердил худшие опасения своей духовной дочери. До него тоже дошли вести о бегстве Эллены, о ее пребывании на берегах Челано и о свершившемся там браке. Каким образом до него дошли эти известия, монах поведать не пожелал, но привел немало убедительных подробностей в подтверждение своей осведомленности и всем своим видом показывал, что не питает ни малейших сомнений в подлинности изложенного; маркизе оставалось лишь разделить его уверенность, вследствие чего ее злоба и отчаяние вышли за границы приличия.
С тайным удовлетворением наблюдал Скедони за неистовством ее чувств; он понял, что наступил час, когда он сможет подчинить эти чувства собственным целям, добиться, чтобы маркиза не в силах была обойтись без его содействия, и тем самым получит долгожданную возможность отомстить Вивальди, не теряя расположения его матери. Менее всего желая облегчить страдания маркизы, Скедони делал все, чтобы возбудить ее негодование и уязвить гордость, но добивался своего при помощи столь неприметных маневров, что казалось, он елико возможно старается оправдать поведение Вивальди и утешить его впавшую в отчаяние мать.
- Он, безусловно, совершил опрометчивый шаг, - говорил духовник, - но он еще слишком юн, чтобы предвидеть последствия своих поступков. Он не способен постичь, какой ущерб причинен будет родовой чести, сколь пострадает его положение при дворе и в кругу людей знатных, равных ему по рангу, - и даже среди тех самых плебеев, до которых он вследствие своего легкомыслия снизошел. Опьяненный юношескими страстями, он пренебрегает благословенными дарами, оценить каковые может лишь мудрость и опытность зрелых лет. Он отвергает эти дары лишь потому, что не видит, как много они значат в обществе и как сильно он унизит себя в глазах окружающих, если легкомысленно откажется от этих даров. Несчастный молодой человек; не менее, чем порицания, он достоин жалости!
- Ваши снисходительные речи, почтенный отец, - ответствовала маркиза с досадой, - говорят о вашем добром сердце, но в то же время служат невольным свидетельством извращенности ума моего сына и глубины тех несчастий, какие он навлек на свое семейство. Мне отнюдь не утешительно знать, что его падение является следствием заблуждения рассудка, а не сердца; важно лишь то, что оно свершилось и исправить случившееся никому из смертных не под силу.
- Не торопитесь с таким утверждением, дочь моя.
- О чем вы, святой отец?
- Некоторые возможности все же остаются.
- Укажите их, отец мой. Я их не вижу.
- Нет, госпожа моя, - хитроумный Скедони взял свои слова назад, - я ни в коей мере не убежден, что таковые возможности имеются. В заботе о вашем спокойствии и о чести вашего дома я так цепляюсь за малейшую надежду, что, быть может, только тешу себя вымыслом о таких возможностях. Позвольте мне подумать… Увы! Придется претерпеть этот - спору нет, суровый - удар судьбы, отвратить его нет средств.
- Это жестоко, отец мой, - внушить надежду и тут же объявить, что она несбыточна.
- Вы должны простить меня, дочь моя, но каково мне видеть семейство древнее и благородное ввергнутым в унижение безумством легкомысленного юноши, как не испытывать при этом печали и негодования, не озираться в поисках средств - пусть самых отчаянных, - могущих избавить знатный род от падения в пучину позора. - Монах замолк.
- Позор! - вскричала маркиза. - Отец мой, вы… вы… Позор! Суровое слово, но… что поделаешь? - справедливое. И мы должны претерпеть его? Неужели это действительно так?
- Спасения нет, - холодно ответствовал Скедони.
- Боже праведный, и не существует закона, чтобы объявить недействительным или, по крайности, покарать подобный преступный брак?
- Об этом остается лишь сожалеть.
- Женщина, навязывающая себя благородному семейству с намерением его обесчестить, - продолжала маркиза, - заслуживает наказания едва ли не наравне с государственными преступниками, ибо тем самым она подтачивает столпы, на которых покоится государство. За это она должна поплатиться…
- Наравне с преступниками, дочь моя, наравне, без всяких "едва ли". И заслуживает она смерти.
Ненадолго воцарилось полное молчание, а затем духовник добавил:
- Ибо то, что она разрушила, восстановимо лишь ценой ее смерти. Только смерть ее может восстановить величие поруганного родословного древа.
Скедони вновь замолк, но, не дождавшись, пока заговорит маркиза, добавил:
- Меня часто удивляло, что наши законодатели не осознают справедливости - и необходимости - такой меры!
- Поразительно, что даже забота о собственной чести не внушила им подобной мысли, - проговорила маркиза в раздумье.
- И все же справедливость существует, пусть ее законы и пребывают в небрежении. Мы слышим ее голос сердцем, и тот, кто не сообразует свои поступки с ее велениями, отдает тем самым дань слабости, а отнюдь не добродетели.
- Эту истину никому еще не приходило в голову оспаривать, - отозвалась маркиза.