Между тем прозвучал колокол, призывавший к вечерне, и Эллена сошла в келью дожидаться своей проводницы. За ней явилась Маргаритоне, однако в часовне, как обычно, присутствовала Оливия, которая по окончании службы пригласила Эллену в монастырский сад. Там, гуляя по длинным аллеям кипарисов, нависавших в вечернем сумраке подобно величественному шатру, они беседовали на серьезные, но общие темы, причем Оливия старательно избегала всякого упоминания об аббатисе. Эллена, которой не терпелось узнать о следствиях своего категорического отказа постричься в монахини, пыталась задать какие-то вопросы, но Оливия тотчас пресекала эти попытки и столь же твердо отклонила пылкие излияния юной подруги, благодарившей за оказанные ей знаки внимания.
И только в келье, куда они возвратились вместе, Оливия положила конец томившей Эллену неизвестности. Сдержанно и откровенно поведала она о своей беседе с настоятельницей, ибо Эллене необходимо было знать, что непреклонность ее по-прежнему противостоит неуступчивости аббатисы.
- При всей твоей решимости, - добавила Оливия, - горячо советую тебе, сестра, сделать вид, что ты готова последовать требованиям аббатисы, иначе она перейдет к самым крайним мерам.
- Что может быть для меня ужаснее уже услышанного? И к чему унижать себя притворством?
- Дабы избежать незаслуженных страданий, - горько произнесла Оливия.
- Да, но тогда я подвергну себя заслуженным, - заметила Эллена, - и настолько утрачу душевное спокойствие, что мои гонители мне его никогда не вернут. - Тут Эллена бросила на монахиню взгляд, исполненный разочарования и мягкой укоризны.
- Меня восхищает прямота твоих чувств, - отозвалась Оливия с выражением нежнейшего участия. - Увы, как грустно, что столь благородная натура обречена претерпевать несправедливость и низость!
- Отнюдь не обречена - не говори этого слова. Я настроила себя на любые страдания и сама избрала наименьшие из тех, что сулит мне судьба; все грядущие испытания я перенесу стойко - какая же здесь обреченность?
- Увы, сестра моя, тебе самой неведомо, что ты обещаешь! - воскликнула Оливия. - Ты даже не в состоянии вообразить себе страдания, какие тебе, возможно, приуготовляют.
При этих словах глаза Оливии наполнились слезами; она постаралась скрыть их от Эллены, а та, пораженная изобразившейся на лице Оливии тревогой, стала умолять ее объясниться.
- У меня самой нет никакой уверенности на этот счет, - сказала Оливия, - а если бы даже была, я не осмелилась бы вдаваться в подробности.
- Не осмелилась бы? - огорченно переспросила Элле-на. - Неужто твоя благожелательность не свободна от страха, когда для предотвращения зла необходима смелость?
- Не спрашивай более ни о чем! - вскричала Оливия, однако краска осознанного двуличия не залила ее щек. - Достаточно того, чтобы ты понимала всю опасность прямого сопротивления и согласилась избежать его.
- Но как, милый мой друг, избежать сопротивления и не вызвать последствий, с моей точки зрения еще более чудовищных? Как избежать его, не соглашаясь на ненавистное мне супружество и не принимая монашеского звания? И то и другое представляется мне гораздо более убийственной карой, нежели любая угрожающая мне расправа.
- Быть может, это не так, - проговорила Оливия. - Воображение не способно нарисовать все ужасы того, что… Но, сестра моя, дай мне повторить еще раз: я хочу тебя спасти! О, как жажду я спасти тебя от уготованной тебе участи! И единственный путь к спасению - убедить тебя отказаться хотя бы от видимого противодействия.
- Я глубоко тронута твоей добротой, - сказала Элле-на, - и боюсь показаться бесчувственной, коль скоро отклоняю твой совет… Но я не в силах ему последовать! Лицемерие - даже если я воспользуюсь им в целях самозащиты - может стать средством, которое толкнет меня к гибели.
С этими словами Эллена взглянула на монахиню, и сердце ее сжалось от необъяснимого подозрения: что, если именно сейчас, советуя ей лицемерить, Оливия пытается вовлечь ее в ловушку, заготовленную аббатисой? Столь чудовищное предположение заставило Эллену внутренне содрогнуться, и она тотчас же отбросила его, даже не дав себе труда взвесить степень его вероятности. Мысль о том, что Оливия, оказавшая ей так много услуг и внушившая ей уважение и привязанность, Оливия, весь облик которой свидетельствовал о возвышенной красоте ее души, способна на безжалостное предательство, причиняла Эллене гораздо более острую боль, нежели все тяготы заточения; всмотревшись пристальнее в лицо старшей подруги, Элле-на прониклась отрадным убеждением, что вероломство совершенно ей чуждо.
- Случись так, что я согласилась бы прибегнуть к обману, - заговорила Эллена после долгой паузы, - чем бы это мне помогло? Я всецело во власти аббатисы; ей вскоре захотелось бы испытать мою искренность; уличив меня в лживости, она воспылала бы мстительным гневом и покарала бы меня только за то, что я попыталась воспротивиться несправедливости.
- Если обман и бывает простителен, - с усилием произнесла Оливия, - то только в том случае, когда мы прибегаем к нему, дабы защитить себя. Подчас - пусть редко - обстоятельства складываются так, что ложь служит во спасение и не навлекает на нас бесчестия; твое положение именно таково. Признаюсь: все надежды я возлагаю на проволочку, которая поможет тебе, если ты будешь медлить. Аббатиса, увидев, что есть вероятность добиться от тебя повиновения, склонится к мысли предоставить тебе обычный срок для подготовки к постригу, а тем временем что-нибудь случится и вызволит тебя из беды.
- Ах, если бы можно было в это поверить! - вздохнула Эллена. - Но, увы, ждать помощи неоткуда. У меня не осталось ни одного родственника, который решился бы на попытку меня освободить. На что ты надеешься?
- Маркиза может смягчиться.
- И в ней ты видишь надежду для меня? О дорогая моя подруга, если это так - меня вновь охватывает отчаяние: ради такого сомнительного блага вряд ли стоит жертвовать своей честностью.
- Есть и другие возможности, сестра моя, - сказала Оливия. - Но - чу! - слышишь колокол? Этот звон сзывает монахинь в апартаменты настоятельницы: там вечерами мы подходим под ее благословение. Мое отсутствие заметят. Покойной ночи, сестра. Подумай еще над моим советом - и помни, заклинаю тебя, что последствия твоего решения неизбежно будут серьезными и могут оказаться роковыми.
Монахиня промолвила эти слова с таким необычайным жаром и с такой многозначительностью, что Эллена, желая и страшась дознаться до большего, не могла опомниться от изумления; между тем Оливия тихо выскользнула из кельи.
Глава 9
И, словно обитатель Руин с ночными призраками, он Всем видом ужас выражал привычный.
"Таинственная мать"
Ту ночь, когда Эллену увезли с виллы Альтьери, предприимчивый Вивальди вместе со своим слугой Пауло провел в одном из подземелий крепости Палуцци. Незадолго до рассвета измученные пленники, уступив требованиям природы, наконец задремали. По пробуждении их охватил настоящий ужас: вокруг был непроницаемый мрак, ибо факел тем временем успел погаснуть. Припомнив события предшествующего вечера, они возобновили попытки вырваться на свободу. Повторный осмотр зарешеченного оконца принес пленникам новое разочарование: снаружи виднелся лишь двор, замкнутый среди крепостных строений.
Слова таинственного монаха, внушившие Вивальди опасения за жизнь Эллены, вновь вспомнились юноше, и сердце его стиснула мучительная тревога. Пауло, потеряв надежду утешить или хоть как-то успокоить своего господина, мрачно уселся рядом с ним. Утратив надежду и способность шутить, Пауло не удержался от замечания, что едва ли найдется более тягостный способ расставания с жизнью, чем смерть от голода; затем он принялся сетовать на неосмотрительность, ввергнувшую их в столь плачевное положение.
В разгар своей душераздирающей речи, изчсоторой Вивальди, погруженный в мрачные размышления, не слышал ни слова, Пауло внезапно умолк, а потом вскочил на ноги с криком: "Синьор, что это там? Неужто не видите?"
Вивальди оглянулся.
- Луч света, не иначе, - продолжал слуга, - остается узнать, откуда он к нам пробился.
Пауло ринулся вперед, и каковы же были его изумление и радость, когда он обнаружил, что свет проникает через приоткрытую дверь. Он не решался поверить собственным глазам: ведь в прочности запоров он накануне убедился сам, а между тем скрипа сдвигаемого тяжелого засова не слышал. Пауло рывком распахнул дверь, но на пороге благоразумно замешкался, желая оглядеть соседнее помещение. Вивальди, стремительно его опередив, велел слуге не отставать, и вскоре оба выбрались на свежий воздух. Во дворе крепости царили пустота и безмолвие, ни единой души не было видно, и Винченцио без помех достиг арочного прохода, после чего с трудом перевел дыхание, едва смея верить, что наконец очутился на свободе.
Под аркой он остановился, чтобы прийти в себя и подумать, отправиться ли в Неаполь или на виллу Альтье-ри, но, казалось, в такой ранний час обитатели виллы, скорее всего, еще почивают. Колебания юноши говорили о том, что, когда дух его ожил, наихудшие опасения исчезли, однако Вивальди недолго пребывал в нерешительности: сильнейшая тревога заставила его все же избрать дорогу, ведшую к дому любимой. Даже в это неподходящее для визитов время суток ничто не мешало Вивальди бросить взгляд на виллу Альтьери и дождаться часа, когда ее жильцы пробудятся и дадут о себе знать.
- Умоляю, синьор, - заговорил Пауло, пока его господин раздумывал, - стоять здесь - только снова беду накликать; пойдемте же, синьор, по ближайшей дороге к какому-нибудь человеческому жилью, где можно будет перекусить: я ведь, когда готовился к голодной смерти, и в самом деле стал помирать с голоду.