- О да.
- Еще бы! Я сразу подумал, что тебе понравится. Француженка, вот как!
- Скорее похожа на голландскую… корову.
- Что за чепуха! Это дорогая штучка, сотенную даешь просто так.
- Я дал бы пять сотенных, чтоб ее за дверь вышвырнуть.
- Ну, ты всегда… уж не скажу, какой.
- А у тебя вкусы коммивояжера. Откуда такая корова, где ты с ней познакомился?
- А я в Нижнем чуточку покутил с купцами, вот они под конец и говорят: "Пойдем, пан Леон, в кафе-концерт!" Пошли. Ну, там водка, коньяк, шампанское пили чуть не из бочки, а потом слушали пенье, она певица - так я…
- Погоди, я через минутку вернусь! - перебил его Мориц и поспешил к толстому немцу, который вошел в ресторан и оглядывал зал.
- Гут морген, пан Мюллер!
- Морген! Как поживаете, пан? - небрежно ответил немец, продолжая озираться.
- Вы кого-то ищете? Не могу ли я быть вам полезен? - не отставал Мориц.
- Я ищу пана Боровецкого, только ради этого и пришел.
- Он сейчас будет, я как раз жду его. Не присядете ли за наш столик? Мой приятель, Леон Кон! - представил Леона Мориц.
- Мюллер! - слегка высокомерно произнес немец, присаживаясь к ним.
- Ну кто ж вас не знает! Каждый ребенок в Лодзи знает эту фамилию! - быстро заговорил Леон, поспешно застегиваясь и освобождая место на диванчике.
Мюллер снисходительно улыбнулся и посмотрел на дверь - как раз появился Боровецкий с друзьями, но, завидев Мюллера, оставил друзей на пороге и с шляпой в руке направился к этому ситцевому королю, при появлении которого в кабачке стало тихо и все с ненавистью, завистью и злобой уставились на него.
- А я ждал вас, - начал Мюллер. - Есть дело.
Кивнув Морицу и Леону и улыбнувшись остальным, он обнял Боровецкого за талию и вместе с ним вышел из кабачка.
- Я звонил на фабрику, но мне ответили, что вы сегодня ушли пораньше.
- Теперь я об этом сожалею, - вежливо ответил Боровецкий.
- Я даже написал вам, написал собственноручно, - прибавил Мюллер с апломбом, хотя в городе было известно, что он едва умел подписаться.
- Письма я не получил, потому что еще не заходил домой.
- Я писал о том, о чем когда-то уже вам говорил. Я, пан Боровецкий, человек простой, потому еще раз скажу попросту: даю вам на тысячу рублей больше, переходите ко мне.
- Бухольц дал бы мне на две тысячи больше, только бы я остался, - холодно возразил Боровецкий.
- Дам вам три, ну даю четыре! Слышите? На четыре тысячи больше, то есть четырнадцать тысяч в год, деньги немалые!
- Весьма вам благодарен, но я не могу принять ваше заманчивое предложение.
- Остаетесь у Бухольца? - быстро спросил Мюллер.
- Нет. Скажу вам откровенно, почему я не принимаю ваше предложение и почему не остаюсь в нашей фирме, - я сам открываю фабрику.
Мюллер остановился и, слегка отстранясь, взглянул на Боровецкого.
- Хлопок? - с оттенком как бы почтения спросил он.
- Ничего не скажу, кроме того, что никакая конкуренция вам не грозит.
- А мне плевать на все конкуренции! - воскликнул немец, хлопая себя по карману. - Что вы мне можете сделать, вы или кто другой? Кто может помешать моим миллионам?
Боровецкий ничего не ответил, он только усмехался, глядя в пространство.
- Какой же у вас будет товар? - начал Мюллер, снова, по немецкому обычаю, обнимая его за талию.
Так они и пошли по разбитому асфальтовому тротуару через двор ресторана в здание театра, стоявшее в глубине и освещенное большим электрическим фонарем.
Толпы людей направлялись в театр.
Коляска за коляской подъезжали к воротам гостиницы, и из них выходили грузные, тучные мужчины и разряженные женщины, которые, укутавшись в шали и прикрываясь зонтиками, шли по скользкому от влаги тротуару, - хотя дождь уже перестал, на землю спускался густой, липкий туман.
- А вы мне нравитесь, пан фон Боровецкий, - сказал Мюллер, не дождавшись ответа. - Так нравитесь, что, как только обанкротитесь, я охотно дам вам место с жалованьем в несколько тысяч рублей.
- А теперь вы бы дали мне больше?
- Конечно, теперь вы для меня более ценны.
- Благодарю за искренность, - иронически усмехнулся Боровецкий.
- Но я же не хотел вас обидеть, я говорю, что думаю, - поспешил оправдаться Мюллер, заметив эту усмешку.
- Верю. Если я и обанкрочусь один раз, то только чтобы не сделать этого во второй раз.
- Вы, пан Боровецкий, умница, вы мне ужасно нравитесь. Вместе мы могли бы большие дела делать.
- Ничего не попишешь, придется их делать каждому отдельно, - рассмеялся Боровецкий, отвешивая поклон встретившимся знакомым дамам.
- Красивые женщины эти польки, есть в них что-то. И мода теперь красивая.
- Да, очень красивая, - серьезно подтвердил Боровецкий, взглянув на своего спутника.
- У меня появилась мысль, и когда-нибудь в другое время я вам ее выскажу, - с таинственным видом воскликнул немец. - У вас есть место в театре?
- Да, в креслах, билет прислали две недели тому назад.
- Нас в ложе будет только трое.
- Будут дамы?
- Они уже в театре, а я нарочно отстал, чтобы встретиться с вами, но, к сожалению, мой план рухнул. До свиданья. А может, заглянете в ложу?
- О, конечно, с большим удовольствием.
Мюллер скрылся в дверях театра, а Боровецкий вернулся в ресторан. Морица он уже не застал, тот передал через кельнера, что ждет в театре.
В буфете, куда Боровецкий пошел выпить водки, чтобы заглушить владевшее им странное возбуждение, не было никого, кроме Бум-Бума, который, прикрывшись газетой, дремал в углу.
- Ты чего, Бум, в театр не идешь?
- Э, на что он мне? Смотреть на ситцевых тузов, так я их и так хорошо знаю. А вы идете?
- Сейчас иду.
И, войдя в театральный зал, Боровецкий занял место в первом ряду, по соседству с Морицем и Леоном, который неустанно кланялся и лорнировал блондинку в первом ярусе.
- Красавица первый сорт эта моя блондиночка, посмотри-ка, Мориц.
- Ты с нею близко знаком?
- Близко ли я с нею знаком? Ха, ха, ха, очень даже близко! Но ты познакомь меня с Боровецким.
Мориц тут же их познакомил.
Леон собирался что-то сказать, даже хлопнул уже Морица по колену, но Боровецкий встал и, повернувшись лицом к залу, снизу доверху заполненному самым блестящим обществом, какое только было в Лодзи, присматривался к публике, то и дело приветствуя кого-то в ложах или в креслах весьма светским легким наклоном головы.
Он стоял спокойно под перекрестным огнем взглядов через лорнетки и без оных, направленных на него со всех концов зала, гудевшего, как молодой рой пчел, только что посаженный в улей.
Очертания его высокой, широкоплечей, стройной фигуры отличались изяществом. Он был хорош собою - характерные тонкие черты лица, холеные красивого рисунка усы, сильно выпяченная нижняя губа и некоторая небрежность в движениях и взгляде придавали ему вид истого джентльмена.
По его изысканной наружности никто бы не догадался, что видит человека, который служит на фабрике химиком и в своей специальности не имеет себе равных, человека, за которого фабриканты ведут борьбу, чтобы его заполучить, - его изобретения вносили огромные усовершенствования в эту отрасль.
Серые с голубым отливом глаза, сухощавое лицо, темные брови, резко очерченный лоб - что-то хищное было в его лице, и во всем облике чувствовались сильная воля и несгибаемое упорство. Довольно высокомерно смотрел он на залитый светом зал и на пеструю, сверкающую брильянтами публику.
Ложи напоминали жардиньерки, обитые вишневым бархатом, на фоне которого красовались изящные женщины в искрящихся драгоценностях.
- Как ты думаешь, Кароль, сколько сегодня в театре миллионов? - тихо спросил Мориц.
- Да не меньше двухсот, - так же тихо отвечал Боровецкий, медленно обводя взглядом лица известных миллионеров.
- Тут прямо пахнет миллионами, - вмешался Леон, жадно вдыхая воздух, насыщенный запахами духов, свежих цветов и занесенной с улицы грязи.
- А прежде всего луком и картошкой, - презрительно прошептал Боровецкий, с умильной улыбкой кланяясь в сторону одной из лож партера, у самой сцены, где сидела красивая еврейка в черном шелковом платье с большим декольте, из которого выглядывали ослепительной белизны и прекрасных очертаний плечи и шея, обвитая брильянтовым колье.
Брильянты сияли также над ее висками, в гребнях, придерживавших черные пушистые волосы, зачесанные по моде Империи на уши, в которых также сверкали брильянты поразительной величины, брильянты же сияли на груди, в аграфе, украшавшем корсаж, и в браслетах, надетых повыше черных перчаток. Взгляд больших миндалевидных синих, как великолепные сапфиры, глаз обжигал огнем. Цвет лица был смуглый с оливковым оттенком и нежным карминным румянцем, лоб низкий, брови резко очерченные, нос прямой и довольно крупный рот с полными губами.
Она пристально смотрела на Боровецкого, не обращая внимания на то, что ее лорнировали из всех лож, и по временам поглядывала на сидевшего в глубине ложи супруга, старика с явно семитским типом лица, который, опустив голову на грудь, был погружен в свои размышленья, но порой как бы просыпался, бросал на зал пронзительный взгляд сквозь очки в золотой оправе, одергивал жилет на торчащем животе и шептал жене:
- Люция, зачем ты так высовываешься из ложи?