III
Ресторан гостиницы "Виктория" был полон.
Просторные залы с темными стенами и низкими желтыми потолками в лепнине, имитирующей дерево, встречали посетителя громким гулом голосов.
Ежеминутно звенели на входных дверях латунные прутья, предохранявшие стекла, ежеминутно кто-нибудь входил и исчезал в табачном дыму и в густой толпе; в буфетном зале судорожно мигали электрические лампочки, а от горевших тут же газовых светильников падал тусклый свет на посетителей, сгрудившихся вокруг столиков, и на белые скатерти.
- Keiner, bitte, zahlen!.
- Пива!
- Keiner, Bier! - слышались со всех сторон возгласы и глухой стук кружек.
Кельнеры в засаленных фартуках, с салфетками, напоминающими тряпки, сновали по залу во всех направлениях, только мелькали над головами клиентов их нечистые манишки.
Народ беспрестанно прибывал, и нарастающими волнами усиливался гул выкриков:
- "Лодзер цайтунг"! "Курьер цодзенны"! - бегая между столиками, вопили мальчишки.
- А ну, паренек, дай-ка мне "Лодзер"! - крикнул Мориц, сидевший в буфетной у окна, в обществе нескольких актеров, вечно торчавших в кабачке.
- Послушайте, что сделал вчера наш чудак, то есть директор, - сказал один из них.
- Скажи "архичудак", - хрипло вставил сгорбленный старый актер.
- Дурень! - ответил ему первый таинственным шепотом на ухо. - Так вот, наш архичудак вчера во втором антракте пошел за кулисы и, когда там появилась Нюся, говорит ей: "Вы так великолепно играли, что, как только цветы немного подешевеют, я куплю вам букет, хотя бы и за пять рублей!"
- Что он сказал? - переспросил старый актер, наклоняясь к уху соседа.
- Чтобы вы собаку в нос поцеловали.
Все разразились хохотом.
- Пан Вельт, пан Мориц, вы разве не придерживаетесь системы "цвай-коньяк"?
- Пан Бум-Бум, я придерживаюсь той системы, чтобы выставить вас за дверь.
- А я хотел для вас заказать…
- Заказывайте лучше от своего имени.
- Ну что ж, коль вы от меня отрекаетесь!
- Панна Аня, коньячку! - вскричал Мориц, поправляя пенсне и ударяя ладонью правой руки по сжатой в кулак левой.
- Ваш предок, пан Мориц, был лучше воспитан, - снова начал Бум-Бум, стоя посреди комнаты с куском колбасы на вилке.
- Я-то о вашем не могу этого сказать.
- Warum? - спросил кто-то за соседним столиком.
- Потому что у него вообще предков не было.
- Нет, не поэтому, а потому, что мой со своими арендаторами не церемонился. Вельт это знает по семейным преданиям.
- Давно протухшая острота, уценка на пятьдесят процентов. Господа, продаем Бум-Бума с публичных торгов. Кто сколько дает? - со злостью выкрикнул Мориц.
- Что он говорит? - опять спросил шепотом старый актер, кивком подзывая кельнера.
- Что ты дурак! - в том же тоне отвечал сосед.
- Кто сколько дает за Бум-Бума; Господа, продается Бум-Бум! Он стар, он безобразен, он глуп, он изношен, зато продается дешево! - выкрикнул Мориц и вдруг умолк, потому что Бум-Бум остановился перед ним, глядя ему прямо в лицо, и коротко бросил:
- Пархатый! Панна Аня, коньячку!
Мориц стал громко стучать кружкой и хохотать, но никто его не поддержал.
Бум-Бум выпил и, пригнув квадратное лицо цвета топленого сала с кровью, тараща сквозь пенсне с очень широкой тесьмой выпуклые голубые глаза, над которыми лоб с морщинистой, помятой, шероховатой кожей был окаймлен редкими липкими волосами, принялся расхаживать по залам кабачка, волоча дрожащие, как у больного сухоткой, ноги старого развратника; он приставал то к одной кучке, то к другой, произносил остроты, от которых сам смеялся громче всех, или же разносил подслушанные у столиков и, с наслаждением их повторяя, обеими руками поправлял пенсне, здоровался почти со всеми входившими, и то и дело у буфета раздавался его хриплый, дребезжащий голос:
- Панна Аня, коньячку! - и хлопок ладонью по кулаку.
Мориц пробежал глазами "Цайтунг", нетерпеливо поглядывая на дверь. Он ждал Боровецкого. Наконец, увидев в соседнем зале знакомое лицо, пошел туда.
- Леон! Ты когда приехал?
- Сегодня утром.
- Как удался сезон? - спросил Мориц, садясь рядом на зеленый диванчик.
- Великолепно! - Леон положил ноги на стул и расстегнул ворот сорочки.
- Сегодня как раз думал о тебе, а вчера даже с Боровецким говорили.
- Боровецкий? Тот, что у Бухольца служит?
- Он самый.
- Все еще печатает узоры на байке? Я слышал, что он хочет сам открыть дело?
- Потому-то мы и говорили о тебе.
- И что? Шерсть?
- Хлопок!
- Один хлопок?
- Что можно сегодня сказать?
- Деньги есть?
- Будут, а пока есть нечто большее - кредит…
- В компании с тобой?
- И с Баумом. Макса знаешь?
- Эге! В этом векселе есть ошибка, один жирант ненадежен! - И после паузы прибавил: - Боровецкий!
- Почему?
- Полячишка! - с ноткой презрения бросил Леон и почти растянулся на диванчике и на стуле.
Мориц весело засмеялся.
- Да ты его совершенно не знаешь. О нем в Лодзи еще будут говорить. Я в него верю, как в себя самого, уж он-то зашибет большие деньги.
- А Баум? Он какой?
- Баум - это вол, ему надо дать выспаться и выговориться, а потом задать работу, и он будет трудиться как вол, а впрочем, он вовсе не глуп. Ты мог бы нам очень помочь и сам бы хорошо заработал. Нам уже делал предложение Кронгольд.
- Ну и идите к Кронгольду, он малый не промах, знаком со всеми лавочниками, которые покупают у него мерного товару на сто рублей в год, да, это настоящий коммивояжер, то он в Кутно, то в Скерневицах. Делайте дела с ним, я не напрашиваюсь! У меня есть что продавать, вот тут у меня письмо Бухольца, он намерен поручить мне продажу своего товара во всех восточных губерниях, а какие условия предлагает! - И Леон стал лихорадочно расстегивать сюртук и искать письмо по всем карманам.
- Я об этом знаю, не ищи. Боровецкий вчера сказал мне, это он порекомендовал тебя Бухольцу.
- Боровецкий? Нет, в самом деле? Почему?
- Потому что он умница и думает о будущем.
- И бесплатно! Да он же на таком деле мог бы здорово заработать. Я сам дал бы двадцать тысяч наличными, честное слово. Какая ему от этого прибыль? Вдобавок мы почти не знакомы.
- Какая ему прибыль, он сам тебе скажет, а я могу только сказать, что он денег не возьмет.
- Шляхтич! - с оттенком насмешливого сострадания прошептал Леон и плюнул на пол.
- Да нет, просто он умнее самых умных коммивояжеров и агентов во всех восточных губерниях, - ответил Мориц, постукивая ножом по кружке. - Много ты продал?
- На несколько десятков тысяч, больше десяти тысяч наличными, остальное под надежные векселя, сроком всего на четыре месяца и с жиро Сафонова! Шелка, - и он удовлетворенно хлопнул Морица по колену. - Есть и для тебя заказ. Видишь, что значит дружба?
- На сколько?
- Все вместе на три тысячи рублей.
- Мерный товар или штучный?
- Штучный.
- Под вексель или наложенным платежом?
- Наложенным. Сейчас дам тебе заказ. - Леон начал рыться в большом, запирающемся на ключик бумажнике.
- Что я буду тебе должен?
- Если наличными, хватит одного процента, по-дружески.
- Наличные мне сейчас самому позарез нужны, надо расплачиваться с долгами, но в течение недели я отдам.
- Ладно. Вот тебе заказ. Знаешь, я в Белостоке встретил Лущевского, вместе приехали в Лодзь.
- Куда же граф направляется?
- Приехал в Лодзь деньги делать.
- Он-то? Видно, у него их избыток, надо бы с ним встретиться.
- Да нет у него ничего, приехал чем-нибудь поживиться.
- Как это - нет ничего? Мы же когда-то ездили целой компанией из Риги в его поместье. Помещик был, куда там! И уже ничего не осталось?
- Почему ж, осталось, лоскут резины с рессор, чтоб галоши сшить! Ха, ха, ха, славная шутка! - И Леон опять хлопнул Морица по колену.
- Что ж он сделал со своими поместьями? Тогда их оценивали не менее чем в двести тысяч.
- А теперь, как он сам оценивает, у него сто тысяч долгу, и это еще он скромничает.
- Да Бог с ним! Выпьешь чего-нибудь?
- Неплохо бы перед театром.
- Кельнер! Коньяку, икры, бифштекс по-татарски, портер натуральный! Живо!
- Бум-Бум, иди-ка к нам! - позвал Леон.
- Как поживаете, как здоровьечко, как делишки? - залепетал тот, пожимая Леону руку.
- Спасибо, все хорошо. Специально для вас привез кое-что из Одессы. - Леон достал из бумажника порнографическую открытку и дал ее актеру.
Бум-Бум обеими руками поправил пенсне, взял открытку и с наслаждением углубился в разглядывание. Лицо его покраснело, он щелкал языком, облизывал синие, отвислые губы и весь прямо трясся от удовольствия.
- Чудесно, чудесно! Неслыханно! - восклицал он, затем потащился показывать открытку всем вокруг.
- Свинья, - с досадой буркнул Мориц.
- Любит красивое, ведь он знаток…
- А ты-то не познакомился ли опять с какой-нибудь там? - спросил Мориц с легкой иронией.
- Постой-ка! - Леон щелкнул пальцами, потом хлопнул Морица по колену и, усмехаясь, вытащил из бумажника, из пачки счетов и расписок, фотографию женщины.
- Ну как? Хороша? - спросил он, прищурив глаза с величайшим самодовольством.