А телавцы ворчали, сердились, готовы были пустить в ход кулаки.
И вдруг случилось неожиданное: то ли стараниями отличного наездника, то ли благодаря силе собственных ног, каурый опередил белоснежного алванца на целую голову и пришел к финишу первым.
Поднялся невероятный шум, воздух задрожал от аплодисментов.
Взлетели в воздух, шапки.
С грохотом повалился облепленный людьми забор, отделявший поле от соседнего сада, и новые толпы людей хлынули на стадион. Возникла неописуемая давка и толкотня.
Прибежали распорядители соревнований и следом за ними - милицейские.
Собралась вся районная милиция.
Блюстители порядка построились шеренгой, взяв друг друга под руки, оттеснили напиравшую толпу до границы сада и стали перед ней цепью.
Начинался кабахи.
Двенадцать всадников выстроились в ряд и впились горящим взглядом в высокий столб посредине поля, на верхушке которого был установлен стройный, длинногорлый серебряный кувшин.
Распорядители подали знак, и игра началась.
Старший из участников, уже с проседью в волосах, вложил стрелу в лук и пришпорил коня. Приблизившись к цели, он пустил стрелу. Но она пролетела мимо серебряного кувшина и, описав в вышине широкий круг, упала на землю.
Одиннадцать состязающихся поочередно попытали счастье и все потерпели неудачу.
Остался только один - совсем молодой всадник на крупном, могучем жеребце.
Семь тысяч зрителей взирали с замиранием сердца и с надеждой на кудрявого, статного молодца.
А юноша, бледный от напряжения или от предвкушения возможной неудачи, едва справлялся со своим рвавшимся вперед конем.
Буланый жеребец рыл землю копытом, изгибая шею, поводил нетерпеливо головой, косился на трибуны бешеными, налитыми кровью глазами.
И вдруг, в мгновение ока, сорвался с места.
Юноша, подскакав к столбу, выпустил уздечку и натянул лук.
Все это вышло так быстро, ладно и ловко, что со всех сторон послышались одобрительные возгласы. И тут же несколько фотографов, выскочив на дорожку, наставили на всадника фотоаппараты.
Для лошади это было чем-то совершенно нежданным и непривычным. Увидев перед собой странно вихлявшихся людей с какими-то подозрительными, нацеленными на нее приспособлениями в руках, она испугалась и помчалась прочь во весь опор.
Всадник, не удержавшись в седле, грохнулся с маху оземь.
Лук вырвался у него из рук и распрямился в траве.
Обезумев от страха, ничего не видя перед собой, жеребец понесся прямо на трибуны:
В передних рядах зрители повскакали с мест, с перекошенными от страха лицами ринулись на сидевших сзади.
Поднялась толкотня, люди хватались друг за друга, бесцеремонно перешагивали через скамьи и через плечи сидевших ниже; послышались визг и брань.
Где-то в средних рядах закричала женщина.
Несколько смельчаков выскочили на поле и, подхватив валявшегося на земле наездника, бегом унесли его.
Шавлего, прорвавшись сквозь плотную людскую толщу, в два прыжка очутился возле лошади и схватил ее под уздцы могучей рукой.
Жеребец рванулся и потащил его за собой. Но не успели люди сообразить, что случилось, как Шавлего очутился на спине у буланого, и тот с быстротой ветра помчался по полю. Всадник пригнулся к золотистой гриве, протянул вперед длинную руку, схватил коня за храп и зажал ему ноздри. Конь задохнулся, дернул мордой вбок, но всадник рванул ее к себе, едва не свернув животному шею.
Волчком закружился обезумевший жеребец.
А всадник, перегнувшись в седле, подобрал поводья и пустил коня вскачь.
Буланый домчался до края стадиона, там, круто остановленный железной рукой наездника, взвился на дыбы, сел на задние ноги и повернул назад. Вихрем пролетел он все поле в обратном направлении, а всадник по пути на полном скаку свесился с седла и поднял оброненные его предшественником лук и две стрелы. Доскакав до противоположного края стадиона, он снова повернул жеребца и понесся к столбу. Попробовав лук и убедившись, что он цел и тетива нисколько не ослабла, Шавлего вложил стрелу и пустил ее в цель.
Стрела со свистом прорезала воздух и пролетела сквозь ручку серебряного кувшина.
Зрители, притихшие было, словно воробьи при виде пролетевшего ястреба, разразились громкими криками и аплодисментами:
- Вот это молодец!
- Бьет без промаха!
- Давай, давай! Кто сказал, что Арсена нет в живых?
Снова гремел и сотрясался стадион.
А джигит уже опять поворачивал коня в дальнем конце поля и вкладывал в лук последнюю стрелу.
Снова пронесся буланый жеребец мимо столба, снова запела натянутая и спущенная тетива.
Стрела, посланная сильной рукой, ударилась в цель, и серебряный кувшин полетел кувырком вниз.
Восторженное "Ух!" вырвалось из семи тысяч глоток.
Всадник распрямился в седле, вздернул коню уздечкой голову вверх и повел его неторопливой рысью к площадке для борьбы. Здесь он спешился и привязал буланого к гимнастическому шесту.
Лоснилась влажная шерсть на трепещущих мышцах укрощенного, оробелого, усталого жеребца.
А наездник прошел сквозь ряды обступивших поле зрителей, добрался до ворот стадиона и положил руку на плечо беспокойно переминавшемуся с ноги на ногу парню.
- Ну, а теперь поехали, Лексо, - хоть немного, а потешил я душу.
- Да, поедем, а то попадет мне за опоздание. Дядя Нико строго-настрого наказал, как только вернусь с грузом, тотчас явиться в контору. Завтра выходим в поле, на жатву, и он ни минуты не дает машине простаивать.
- Ничего, если будут ругать, ты все вали на меня. Дескать, встретил Шавлего на станции, взял с собой, а он, как услышал про кабахи и джигитовку, силком заставил свернуть с дороги и заехать в Телави, на стадион.
У ворот стадиона Шавлего не вытерпел и обернулся, чтобы поглядеть напоследок на игрища.
По площадке носились хевсуры в песочно-серых латах, с круглыми щитами на локтях - наскакивали друг на друга, били по островерхим шишакам сверкающими "франгули". У каждого на острие шлема было насажено по яблоку. По правилам состязания, надо было изрубить яблоко на шишаке противника и сохранить целым свое. Тот, кому это удавалось, и объявлялся победителем в фехтовании.
Звенели щиты.
Взвизгивала сталь шишаков под ударами "франгули".
Сверкали молнии клинков над шлемами.
Шавлего с минуту не мог оторвать взгляд от этого зрелища, но потом вспомнил о сброшенном лошадью наезднике и поспешно прошел в ворота.
- Где же ребята, Лексо?
- Дата здесь, а Шота поехал в больницу с сыном Тоникэ, Coco.
- A Coco откуда тут взялся? И чего ему понадобилось в больнице?
- Да ведь этот парень, что слетел с лошади, был Coco.
- Что слетел с лошади? Так это нашего Coco сбросила лошадь?
- Ну да. Вот его и забрали в больницу, а Шота поехал с ним.
- Бедняга… Повредил себе что-нибудь?
- Не знаю… Стонал громко, когда увозили.
- Значит, лошадь была нашего колхоза?
- Ну да. Молодая, едва объезженная. Недавно с горных пастбищ пригнали.
- Хороший конек.
- Поехали. Дата устроится в кузове, на трубах. И вещи туда положим, а то в кабине они будут тебя стеснять. Ну-ка, Дата, положи чемоданы так, чтобы они не запачкались… - Лексо завел мотор, машина тронулась и покатилась по спуску. - А где кувшин? Что ж его не взял? Кабахи-то ведь ты выиграл!
- Кувшин, наверно, получит Coco. Я принял участие в соревновании случайно, вне конкурса.
- Однако вещей у тебя немало. Надолго приехал?
- Надолго. Хочу поработать здесь над диссертацией.
- Давненько тебя не было видно.
- Никак не удавалось приехать. Не вырвешься - дела по горло. А ты как, не собираешься продолжать ученье?
- Так ведь надо заниматься, а где у меня время? Вот посадили на эту старую колымагу, и мотаюсь день и ночь по полям да по проселкам.
- Ну, старый бык, как говорится, и рогом тянет: работает твоя колымага что надо. Постой, куда это ты свернул?
- Заглянем в больницу - на минуту. Проведаем Coco и Шота с собой захватим.
- Да, да, я было и забыл… Проведаем парня, жалко.
Из больницы они прихватили не только Шота, но и самого Coco. Неудачливый наездник был бледен, забинтованная по самое плечо рука висела у него на перевязи. Он то и дело болезненно кривил сухие, бескровные губы и с унылым видом понуро шагал следом за односельчанами. Когда подошли к машине, он вежливо посторонился перед гостем, но Шавлего силой усадил его в кабину, а сам вскочил в кузов.
Наверху, в кузове, было прохладно. С шумом, разбрасывая камешки, катилась под гору машина, встречный воздушный поток обвевал лицо, приятно холодил лоб и шею.
Проехали аэропорт. Дальше потянулось прямое как стрела, ровное шоссе, обсаженное с обеих сторон молодыми ореховыми деревьями. Некоторые из них уже начинали плодоносить - впору хоть нынче же осенью обивать орехи. Машина неслась - навстречу ей набегали и проносились мимо бесконечные ряды увешанных гроздьями виноградников, отягченные плодами фруктовые сады. Шелковистой зеленью переливалась высокая, невыкошенная трава под заборами и на обочинах проселков.
Не доезжая моста через Алазани, возле телавского леспромхоза, Шавлего попросил остановить машину и слез.
- Чемоданы и узлы завезешь ко мне домой, Лексо. А я пойду пешком, через рощу. Поднимусь вдоль Алазани, а потом полями до самой нашей деревни. Давно я не хаживал по этим местам. Интересно, есть ли еще на реке та заводь, под скалой?
- Как же, есть. Все наши ребята с утра до вечера там прохлаждаются.
- Ну, так и я искупаюсь - поплещусь в заводи вволю.