Мурзакан еще раз поблагодарил хозяев, закинул ружье за спину, вскочил на коня и уехал.
Мзеха с Хвичо, присоединившись к женщинам, приносившим в поле обед, в сопровождении охраны двинулись обратно в село.
- Хвичо, будь осторожен, - поучал мальчика Гиго, - один не выгоняй коз на пастбище и не отходи далеко от дома. Около пустоши Беко - высокая бузина, там корма на полсотни коз хватит… Не будь озорником и не разоряй птичьих гнезд.
- Будь умницей, сынок, моя радость! - напутствовал мальчика и отец.
II
Пообедав, Тагуи и его сыновья вздремнули в тени шелковицы. Но едва солнце начало садиться, они быстро встали и вновь принялись за работу.
Наступила предвечерняя пора. На зеленую волнующуюся ниву глядело бирюзовое небо. Нигде не было видно ни облачка. Воздух, казалось, застыл - не ощущалось ни малейшего дуновения ветерка.
- Ну и чертовская жара! Того и гляди задохнешься. За хороший прохладный ветер стоило бы отдать тысячу марчили! - мечтал вслух младший брат, Малхаз.
- Действительно, сегодня душный день! - согласился Гиго.
- Да, дети мои, жара нынче страшная, - подтвердил старик. - Правда, для нас это мучительно, но зато для урожая бесценно. Даже господь бог бессилен угодить всем! Что приятно нам, то может повредить урожаю, а что полезно урожаю, неприятно нам.
- Эх! Ничего не поделаешь, - вырвалось у Гиго, - терпели раньше, потерпим и теперь. Иначе нечего будет жевать. Ну, братец! - крикнул он Малхазу и взмахнул мотыгой.
Малхаз последовал его примеру. Не отставал от молодых и старик. Вновь послышался мерный звон мотыг.
- Закончим как-нибудь эту полосу, сынки, а уж после отдохнем. Изводить себя тоже не годится, - сказал Тагуи.
- Жару-то я перетерплю, но сегодня мне что-то нездоровится: все тело ломит, словно меня поколотили, - пожаловался Гиго.
- Лежал, должно быть, неловко на твердых комьях, да так и уснул, - объяснил старик.
- Нет. Мне не по себе с утра, чувствую какую-то тяжесть во всем теле. Боюсь, опять начнет трепать лихорадка…
- Тише, тише! - прервал брата Малхаз. Он прекратил работу, оперся о мотыгу и стал прислушиваться.
- Что, сынок? - тревожно спросил старик.
- Слышу какие-то крики…
Все трое насторожились.
- И я как будто тоже что-то слышу, - подтвердил Гиго.
- Кажется, собака лает, - заметил Тагуи.
- Да. И собака лает.
Другие крестьяне тоже перестали работать и прислушались. Из села действительно доносился какой-то шум, Слышался крик женщин.
- Ай-ай-ай! Скончался кто-то, - нерешительно заявил Малхаз.
- Может быть, скончалась мать Кучу? Несчастная! Она совсем дряхлая, - заметил Тагуи. - Когда я был еще малышом, она уже имела пятерых сыновей. А что такое человек? Всего лишь бурдючок с кровью. Много ли ему нужно, чтобы умереть?
- Нет. Я еще вчера видел мать Кучу. Она и не собиралась умирать, - задумчиво промолвил Гиго. - Возможно, что-то произошло в соседнем селе: скончался кто-нибудь, вот и вопят женщины.
Крики усиливались. Теперь уже ясно доносились вопли и плач женщин. Одна из них причитала особенно пронзительно и жутко.
Сыновья узнали голос матери.
- О, горе, горе нам! Что-то неладное стряслось! - воскликнул Гиго, выронив из рук мотыгу. Он побежал к шелковице, схватил ружье и кинулся к селу. Тагуи и Малхаз побежали за ним. Другие крестьяне тоже побросали мотыги и взялись за ружья. Некоторые надевали на бегу архалуки, другие, схватив оружие, бежали без верхней одежды, в одних рубашках.
По противоположному берегу реки, крича и стеная, бежали несколько женщин с распущенными волосами. Особенно душераздирающе вопила Мзеха.
- Сынок, дорогой, дорогой сыночек! Лучше бы умерла твоя мать, сынок Хвичо!.. По-мо-ги-те!..
- Что произошло? Что случилось? Только что мой мальчик был со мной! - кричал Тагуи, подбежав к реке; но голос старика оборвался, колени у него задрожали, и он упал.
Крестьяне кинулись в воду и с гиком устремились к противоположному берегу.
Через полчаса все село было на ногах. Вопли и причитания женщин, собачий лай и голоса мужчин слились в оглушающий шум. С конца селения донесся ружейный выстрел, затем второй, третий.
* * *
До захода солнца оставалось немного времени. С запада ощутимо повеяло прохладой. На небе кое-где появились облака.
Небольшой двор Тагуи Абедия был полон народу. В закопченной деревянной пристройке толпились женщины, оглашавшие окрестность плачем и воплями.
Мужчины, почти все старики, сидели во дворе под яблоней. Они с гневом и горечью обсуждали происшедшее.
Жена Тагуи, Мзеха, никак не могла успокоиться. Щеки ее были исцарапаны в кровь, она рыдала. Женщины тщетно пытались успокоить ее.
- Мой сынок Хвичо, сыночек Хвичо… Лучше бы ты вырыл мне могилу!.. Куда бежать, где тебя искать, кто поможет твоей несчастной матери?! - причитала отчаявшаяся женщина.
- Мзеха, Мзеха, успокойся, голубушка. Мы ведь пока не знаем, какие будут вести. Все наши, у кого только есть оружие, преследуют похитителей. Да еще многие присоединятся к ним по пути. Только безбожник, лишенный сердца, мог совершить такое злодеяние. Но не сумеет же разбойник взлететь на небо! Непременно догонят его и отобьют мальчика, - утешала Мзеху хорошо одетая женщина, по-видимому, жена какого-то дворянина.
- Сынок мой, Хвичо! Сынок Хвичо, надежда моя! - причитал Тагуи. Окрестив руки на груди, обнажив голову, он бессмысленно метался по двору.
- Вот тебе и успокоение в стране! Видно, нет нам спасения. Лучше уж всем погибнуть разом! - горестно твердил лысый седобородый крестьянин.
- Лучше смерть, чем такая собачья жизнь! - подтвердил второй.
- И зачем в нас вселяют пустые надежды, - вновь проговорил лысый старик. - Недавно я побывал в Накалакеви, во дворце Тайни Батонишвили. Там находился в то время придворный Герия. "Ну, как, Учардия, вам живется?" - спросил он меня. "Э-эх, разве наше существование можно назвать жизнью? Хватают, как кур, и продают в Турцию…" А он ответил: "Нет, Учардия, так было в прошлом. А теперь у нас спокойно".
Во дворце было десятка два крестьян, и все слышали слова Герия. "Напрасно вы боитесь, - уверял он, - не только душу человеческую, но и козлиного ушка теперь не потеряете. Дадиани и царь сговорились и поклялись на кресте и евангелии, что не дадут продавать невольников в Турцию".
Все мы, крестьяне, перекрестились и возблагодарили всевышнего. "Будьте спокойны, не опасайтесь ничего!" - чуть ли не пять раз повторил нам Герия.
- И это сущая правда, клянусь жизнью моего господина, - хриплым голосом продолжал другой старик. - Уже вторая пасха прошла с тех пор, как паше селение действительно не потеряло и козлиного ушка. А то, что произошло сейчас, должно быть, вызвано личной враждой.
- Кто и за что может питать вражду к злосчастному Тагуи? Второго такого добросердечного и правдивого человека у нас, пожалуй, и не найдешь! - заговорил старик.
- Сынок Хвичо, сынок Хвичо, сынок Хвичо!.. - доносились скорбные причитания Тагуи.
- А знает ли о похищении князь? - спросил один из крестьян.
- Как же!.. И очень оскорблен. "Это издевательство, - сказал он, - не только над Тагуи, но и надо мной. Я не буду Вамехом, если не проучу похитителя!" Князь послал вдогонку за разбойниками своего сына Тариела, - сказал лысый старик.
- Значит, надежда еще не совсем потеряна.
- Тагуи, дорогой, подойди ко мне, - сочувственно обратился к старику лысый Учардия. - Не так страшен черт, как его малюют. Сам Тариел Батонишвили преследует злодея, все крестьяне, кто только в силах, отправились в погоню. Неужели проклятый провалится в преисподнюю? Успокойся!.. Ты обычно утешал других, отчего же сам так падаешь духом?! - повысил он голос.
- Сынок Хвичо, сынок Хвичо, лучше пусть умрет твой отец! - с горечью воскликнул Тагуи и расплакался. - Лучше бы ты убил меня, творец! Малыш был сегодня со мной, притащил большой кувшин вина. Он пришел с матерью. Если бы вы видели, как бодро он шагал, вы бы диву дались, - вопил Тагуи. - Рожденный в проклятый день, я всегда боялся беды. Но что мне оставалось делать, христиане?! Не мог же я держать ребенка в подвале, чтобы его не похитили. Не видеть света божьего или быть похищенным - не все ли равно? До каких пор нам прятаться! "Нельзя же, думал я, заставить такого парня, как Малхаз, отрываться от работы, чтобы пасти коз!", и посылал с козами малыша - он так хорошо пас их!.. Ой-ой, сыночек!.. Лучше бы умер твой отец… Ох-ох-ох!.. Князь Дадиани меня терзает, помещик меня терзает, меня терзают неверные и православные… А где бог? Где справедливость? Чем мне утешиться, горемычному?.. Мой мальчик! Я видел тебя сегодня в последний раз! Если тебе даже суждено долго жить, вырасти и найти свое счастье, я не узнаю этого… Обездоленный старец, я сойду в могилу несчастным. О, горе мне, горе! - причитал Тагуи, ударяя себя кулаком по голове.
Вокруг все рыдали. Никто не находил слов утешения. Каждого словно жгли пылающие уголья.
- Тяжки грехи наши, господи! - слышались скорбные жалобы.