"Вон оно что, - подумал Андрей, - крестный-то с крестницей, оказывается, ближняя родня. Ай да дедушка Мирон!" И от того, что узнал дедову тайну, еще больше полюбил этого человека.
Никита погостил у своего друга дня три и ушел за Камень.
Реки застыли, в лесу лежали сугробы, снег опушил деревья и кусты. По ночам выли волки. Андрей тосковал по работе, по людям.
Однажды приехал на санях Савватька. Он привез деду муки. На этот раз Андрей сам заговорил с ним о заводе.
- Только как на работу меня примут? Ведь я беглый.
- Работных людей не хватает. Только-только поставлен завод. Примут. Поедем. У меня и жить будешь.
Но тут дедушка Мирон вмешался:
- Савватька - бобыль, станете оба жить впроголодь. Ты просись к бабке Власьевне. Скажи, Мирон послал. Там тебе, по крайности, теплый угол будет.
- Вот, ячменна кладь, нешто я не житель?
Андрей скорой рукой собрался на новое жительство. Простился с дедушкой Мироном, как с отцом родным. Старик поглядел на него своими светлыми глазами грустно и ласково, обнял.
- Ну, милой сын, желаю тебе удачи. Помни мое слово: каков ты к людям, таковы и люди к тебе. А работы не бойся - работа, она человеком делает… Не поглянется - приходи ко мне обратно, место найдется…
Мягкими пушистыми хлопьями валил снег. Андрей с тревогой наблюдал, как все гуще и гуще белели спина и плечи сидевшего впереди Савватьки.
- Н-но, милая! Прибавь шагу, потрудись, недалеко осталось, - уговаривал тот свою тощую кобыленку.
По Каме ехать было легко, но когда свернули в сторону и до завода оставалось ещё верст семь, дорога стала прямо-таки убойной.
- С осени изломали, - пояснил Савватька. - Сперва на заводе-то медь плавили. Поставили фабрики молотовую и доменную, а руду да чугун из Кизела возят. Покудова три горна действуют да шесть молотов. Работных-то людей большой нехваток.
- Каково у вас тут людям живется?
- Наши строгановские против других-то как у Христа за пазухой живут.
Андрей задумался. Что, в самом деле, если там, на заводе, о работных людях начальники пекутся, как о родных? Лучшего и желать не надо.
Снег падал и падал, с шуршаньем ложась на землю, даль казалась белесой и мутной в непрерывном мельканье снежного роя. Андрей, ехавший в гуньке, подаренной дедом Мироном, продрог и все чаще соскакивал с саней, чтобы согреться на бегу. Савватька подбадривал:
- Потерпи, парень, скоро Чермоз. Вон за тем взлобком.
Он понужал кобылу, и сани скоро остановились у первой избы. Над входом почему-то висела елка.
- Приехали? Ты здесь живешь? - обрадовался Андрей.
- Не, я дальше. Здесь Иван Елкин, как его минуешь, обогреться надо.
Из полуоткрытых дверей избы валил пар, доносился пьяный говор. Приколоченная елка, оказывается, означала кабак.
Андрей ни разу еще не бывал в подобных заведениях и не решался войти.
- Айда, айда! Чего встал? - торопил Савватька.
- Иди, я лошадь покараулю.
- Никуда она не денется. Айда!
И он чуть не силой затащил Андрея. Они вошли в комнату, довольно просторную, со столом посередине, за которым уже сидело пятеро мужиков. В глубине комнаты за стойкой разливал водку и вино сам хозяин кабака, плотный мужчина с тяжелым взглядом из-под кустистых рыжих бровей. Савватька, сняв шапку, поклонился ему и зачастил скороговоркой:
- Как здоровьице, Семен Трофимович? Как детки? А мы вот с племянником из самого Кизела едем, продрогли до пят. Не одолжишь ли по чарочке? За мной не пропадет.
Андрей вовсе не собирался пить, но видел, что и кабатчик не очень-то согласен верить в долг. Ему стало жаль Савватьку, и он пошарил в кошельке.
- Я заплачу.
Выпив стакан сивухи, Савватька повеселел. За столом у него нашелся знакомец, рябой, с тусклыми рыбьими глазами, безусый и безбородый.
- Перша! Да как ты сюда попал? Тебя, ровно, в Ильинское наряжали.
- Вот из Ильинского я и привез земляков. Село-то ведь к нашему заводу приписано. В курени которых послали, а этих в доменную фабрику.
Два парня сидели с заплаканными лицами.
- О чем ревете? - набросился на них Савватька. - Да, ячменна кладь, кабы не моя поломанная нога, я бы сейчас кричным мастером робил. Из-за ноги меня с работы прогнали.
Перша поддержал.
- Привыкнут. Человек не собака - ко всему привыкает.
На другом конце стола сидели двое, обнявшись, и пели что-то очень унылое. Андрей старался разобрать слова. Это была песня на языке коми:
Босьта мэ, босьта ноп се,
Босьта мэ, босьта бед се,
Муна мэ, муна кузь туй кузя,
Воа мэ, воа сед вершэре…
- Что это они поют? - спросил Андрей.
Перша, оказавшийся совсем трезвым, охотно перевел:
Возьму я, возьму котомочку,
Возьму я, возьму дубиночку,
Пойду я, пойду по долгой дороге,
Буду я, буду в черном лесу…
- Эй, вы, иньвенские! - крикнул он певцам. Те замолкли и испуганно подняли головы. - Не вздумайте лыжи навострить. По всем дорогам караулы расставлены.
Наступила жуткая тишина. Даже Савватька прикусил язык. Пермяки поднялись со скамьи и, пошатываясь, направились к выходу.
"Эге-ге, - подумал Андрей. - Вот тебе и у Христа за пазухой".
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
Чужая сторона
Прибавит ума.
Пословица
Дом бабки Тетюихи, или Домны Власьевны, стоял возле заводской церкви. Место это по-старому звалось Кекуркой. Покойный муж ее был причетником, и после смерти его Домна стала просвирней. Так и звали ее Домна с Кекурки, или Тетюиха. Она не только пекла просфоры, но промышляла и другим: заговаривала кровь, бабничала, содержала комнату для приезжающих, пускалась и в коммерцию: в престольные праздники ездила с товаром в Майкор и в Ильинское на базар.
Обо всем этом Андрей проведал от полупьяного Савватьки, который вез его прямо к Власьевне, так что он узнал свою будущую хозяйку еще до знакомства.
Было уже темно, когда они добрались до нее. Савватька постучал кнутовищем в ставень. Послышались шаги.
- Кто там? - спросил сонный голос.
- Отопри, матушка Домна Власьевна, привез тебе постояльца да поклончик от Мирона Захарыча.
- Пожалуйте, пожалуйте! Агашка, отопри!
Ворота распахнулись, и сани въехали во двор, наглухо крытый.
- Здравствуй, матушка, вот молодца тебе привез. Он из благородных. В контору бы его пристроить, - тараторил Савватька.
Домна Власьевна испытующим взглядом смерила "благородного" с головы до ног, увидела гуньку с чужого плеча, летний картуз на голове, стоптанные башмаки на ногах и все поняла.
- Заходите в избу на мою половину.
У Домны Власьевны было уютно: и половики на полу, и лавка круговая, и ставец с посудой в стене, и стол с камчатной скатертью, и картина с изображением ступеней жизни человеческой. На голбце лежал сытый, тигровой масти котище.
Сама Домна Власьевна оказалась пожилой женщиной, со следами былой красоты. У ней было такое доброе лицо, что Андрей не скрыл от нее страшной истины, рассказал все: как он бежал, как попал в лагерь Матрены, а потом к дедушке Мирону, как соскучился по людям, по работе, по настоящей жизни.
- Эх, дитятко, тебе бы жить да жить у Мирона. У нашего попа железными просфорами кормят. Не поглянется тебе. Ну, да утро вечера мудренее. Ложись спать.
Андрей залез на полати, а Савватька о чем-то долго вполголоса говорил с хозяйкой. Сквозь сон Андрей слышал, как Савватька крякал и говорил: "Спаси, Христос! Дай бог не по последней".
Утром Власьевна накормила Андрея оладьями и отправила в контору, желая всякой удачи.
Контору он отыскал быстро, потому что во всем заводе было только два каменных дома: контора и управительский дом, оба они стояли на высоком месте за плотиной. Зашел Андрей в помещение конторы, да так и остановился: до того знакомой показалась обстановка, точно в Усолье вернулся. Так же сидели за своими столами конторские писцы. У каждого гусиное перо за ухом, перед каждым чернильница, банка с песком и сандарак - притирать скоблюшки, чтобы не растекались чернила. В углу за высокой конторкой сидел бритый пожилой мужчина в парике - начальник заводской канцелярии, или, как его называли, правитель дел.
К нему-то и обратился Андрей.
- Хотел бы получить работу. Я конторское дело знаю, грамоте учен.
Мужчина в парике устремил на него ничего не выражающий взгляд и процедил сквозь зубы:
- Ступай в распомечную.
- Куда? - удивился Андрей.
- В распомечную, сказано.
- Это рядом изба, - подсказал один из канцеляристов.
Андрей пошел разыскивать "распомечную". Там он застал своих вчерашних знакомых: Першу и двух ильинских парней. Распометчик записывал их в доменную фабрику. Парни с унылым видом выслушали решение своей судьбы.
- Ну, а тебе что? - спросил распометчик Андрея.
- Из конторы послали.
- Фамилия, имя?
- Некрасов Иван, - соврал Андрей.
- Эх, какой ты рыжий, кудри огнем горят. Тебя надо поставить поближе к огню.
- Отправь его на домну, - подсказал Перша, - под начал ко мне. Через год мастером будет.
- Будь по-твоему.
Так вместо конторы угодил Андрей Плотников на огневую доменную работу.
Непривычного человека ужас охватывал в этом закопченном сарае, где вспышки пламени озаряли черные стены и усталые лица людей в кожаных запонах. Пламя бурлило, клокотало и, казалось, готово было вырваться, чтобы сжечь людей.
- Ух, и жара! - говорит один.
- Не дай бог, - отвечает другой и жадно пьет из ковша ледяную воду.