- Ну, чего рты разинули? - кричит Перша.
- Да что-то плавится худо.
- Сбегайте за мастером.
Сверху в поддоменник спускается пожилой рабочий с чахлой бородкой, с таким же, как у всех, побывавших на огневой работе, почернелым лицом.
- Что случилось?
- Домна опять зауросила, Петрович.
Мастер поглядел в фурменный глазок.
- Должно, руда попалась тугоплавкая, перемените сыпь.
Люди чуть не падают от изнеможения. Трудно становится дышать от нестерпимой жары. Кружится голова, и часто начинает стучать сердце.
Сквозь почерневшие балки поддоменника видны голубые просветы зимнего неба.
- Эй, сторонись!
Несколько рабочих тащат тяжелый короб с флюсом.
Шестисаженная домна, как ненасытное чудовище, готова без конца глотать эти короба с рудой, известковым камнем и флюсами. Непрерывно везут по плотине уголь, таскают носилки.
Ровное розовое пламя колеблется над пастью домны. Работники заваливают уже десятую колошу. Время от времени взрывается пламя, люди отбегают. Прозеваешь - обожжет огненным дыханием.
Андрей мучительно переживал первые дни новой работы, хотелось поскорее привыкнуть к ней.
Поставили его на просевку песка для опок. Вместе с ним работали два брата с Иньвы, кроткие, молчаливые люди.
…Печь клокотала все яростней и яростней, тучи искр и дыма вырывались из жерла домны. Деревянные клинчатые мехи нагнетали воздух в фурмы. Тихо и медленно двигалось огромное маховое колесо, и с каждым его поворотом, свистя и хрипя, растягивались мехи, и гудела домна. Брызги ледяной воды падали из водяного ларя. Грохот стоял такой, что, казалось, можно было оглохнуть. Мастер кричал в переговорную трубку. Чугун опускался все ниже и ниже и становился молочно-белым.
- Господи благослови! Сварилось. Отходи!
Из устья печи хлынула ослепительно яркая струя и поползла светящейся змеей, разбрасывая искры. Они взлетали к высокому черному потолку, вылетали в просветы между балками и таяли там. А чугун лился в формы и остывал в них. Сначала оранжевый, потом красный, потом багровый, он темнел все больше и больше. Невольно залюбовался Андрей.
- Ну, чего стоишь болваном! - раздался сзади голос Перши, и Андрей едва не упал от сильного удара палкой по спине.
Мгновенно обернулся и, сжав кулаки, кинулся на обидчика. Тот отскочил и со злобой пробормотал:
- Вишь, какой сердитый. Ну, погоди ты у меня.
На следующий день Андрея поставили на работу еще более трудную и опасную - заваливать руду и флюсы. Молча подчинился юноша этому новому повороту в своей судьбе.
"Где бы ни работать, лишь бы работать".
Время шло и все помаленьку заравнивало. Стал Андрей привыкать и к работе и к людям. Полюбил он мастера Петровича за его уменье варить чугун и во всякое время справляться с уросливой домной, жалел иньвенских, которые никак не могли привыкнуть к "огненному действу". Нравились ему ильинские парни, поставленные на доменную работу. Один из них был совсем смирный, зато другой оказался малый хоть куда: белобрысый, со шрамом на щеке, с лукаво щурившимися глазами, Никифор Лисьих всех потешал рассказами о всевозможных приключениях, а больше всего о чужих краях. Сам он о них, по его словам, слышал от дворового, услужавшего господам, жившим в Ильинском, где была главная строгановская контора.
В часы, когда, завалив в домну очередную колошу, мастеровые шабашили, вокруг Никифора собирались любители послушать забавные его истории. Мастеровые сидели на бревне, макая сухари в воду. А Никифор с жаром рассказывал.
- И вот есть такое царство Бухарское. Ежели на полдень пойдешь, не сворачивая, прямехонько в него попадешь. Живут тамо-ка люди нерусские, черномазые, одним словом, арапы…
- Сам ты арап. Погляди на рожу - черней чугуна.
- А ты не мешай. Слушай дале. Тепло тамо-ка круглый год такое, что и одежи не надо.
- Вот это добрая сторонка! Стало быть, и зим нет?
- Одно лето. И земля тамо-ка изобильна. Что ни посади, все родит. Люди ходят завсегда сытые.
- Вот бы в такое место попасть.
- А в Кукане-городе нашего брата принимают бесперечь и избу дают и бабу дают.
- Ну, Никишка, совсем ты заврался. Тамо-ка да тамо-ка!
- Хочешь верь, хочешь не верь.
- А еще что есть?
- Тамо-ка, братушки, фрухта заморская растет, на язык сладка и уедлива.
- Это в Кукане-то?
- Знамо, в Кукане… Житье тамо-ка привольное - никакого начальства нет…
- Ты про какой это Кукан кукуешь? - послышался за спиной голос Перши. - Где это начальства нет? Пойдем-ка, друг, к уставщику.
Все испугались, а Никифор побледнел.
- Не может того быть, в сам деле, - подтвердил Петрович, - как можно без начальства? Где народ, там и начальство. В самый дальний Кукан забреди, начальство тут как тут…
Все засмеялись, но Петрович оставался серьезен.
Внутри доменной стоял вечный полумрак. От земляного пола, от сваливаемой в кучи руды в воздухе постоянно кружилась пыль.
Расплавленный металл выпускали в летку, и от него шел голубоватый дым. Литейный двор как будто наполнялся молочным туманом. Люди томились от жажды даже в зимнее время. Бочонок с подсоленной водой стоял в углу, к нему то и дело бегали напиться, но это не прибавляло сил.
Андрей старательно учился у опытных рабочих, как нужно держать носилки, как сбрасывать и поднимать, не делая лишних движений. Больше всего тянуло его узнать само доменное действие.
Андрей часто стоял за спиной мастера, когда тот "колдовал" у печи.
Однажды Петрович обернулся и не то с досадой, не то насмешливо спросил:
- Не видал чугунного молока?
Андрей честно ответил:
- Как не видал, да научиться хочется, твою тайность охота познать, Петрович.
- Ты что, стервец, удумал?
Петрович ударил Андрея по спине, но похоже не со зла.
- Никому тайности моей познать не дозволено.
И снова гудит домна, все сильней и сильней гудит она. От поворотов водяного колеса сотрясаются пол и стены поддоменника.
…Как-то в конце работы Петрович дернул Андрея за рукав.
- Слышь, приходи ко мне в воскресенье после обедни.
В воскресенье - это значило через день.
B субботу, как водится, у всех на огородах топились бани. Когда Андрей пришел с работы, баня уже истопилась. Власьевна сидела за столом, с головой, завязанной полотенцем, и охала. Агафья стояла перед ней с деревянным выражением лица.
- Дура ты приснопамятная! Уморить, что ли, меня собралась? Ведь к завтрему просфоры надо печь. Ой, головушка моя победная!.. Да что ты столбом-то стоишь? Принеси хоть рассолу!
Агафья молча пошла выполнять приказание.
- Ты, Андрюша, обожди ходить в баню-то, угоришь. Да и Савватька сулился придти. Вместе и сходите.
Савватька не заставил себя ждать и вскоре прикостылял.
- Здорово, матушка Домна Власьевна! Хвораешь? То-то, сколь разов говорил тебе: не ходи в первый пар. Неровен час и кончину примешь. У меня с кумом такое приключилось…
- Не мели языком! Ступайте с Андрюшей. Веники возьмите… Агашка, дай им веники.
Банька у Власьевны отличалась, как и все в ее хозяйстве, чистотой и добротностью.
Раздевшись, Савватька тотчас полез на полок и принялся хлестать себя веником так усердно, такого наддал пару, что Андрей не один раз выбегал в предбанник. Напарившись всласть, Савватька стал мыться. Он пришел в блаженное состояние и говорил без умолку.
- Вот ты, Андрюха, глядишь на меня и думаешь: непутевый ты, Савватька, пьяница и нéроботь, ячменна кладь…
- Никогда я такого не думал, Савватий.
- Не думал - и хорошо. Я, Андрюха, добро жил, семейно, из полного сусека ел. В кричной робил и лучше меня подмастерья не было по всему заводу. Подхватить крицу на вилки - это для меня было все равно, что плюнуть. Я ведь с основания завода, коренной работный человек… И так мне сперва счастливило: женился, хозяйство завел, дом выстроил. Сын родился, в дедову память Иваном нарекли… А потом, ячменна кладь, как под гору покатился. Сломал ногу и работать не замог. А любил я ее, заводскую работу, хоть и тяжелая она. Год прошел - умер от черной немочи парнишко. Нога-то у меня худо срасталась, лежал я лежнем, а жена и за себя и за меня вымогалась на господской работе. Ну и надорвалась… Похворала год и богу душу отдала. Так вот оно, Андрюха, и пропало все, и остался я бобылем, ячменна кладь…
- Горькая твоя доля, Савватий.
- А ты не жалей! Не люблю, когда жалеют. Давай-ко мы лучше кваску выпьем…
Одеваясь, он подмигнул Андрею.
- Зазнобушки-то еще не нажил? Коли надо, скажи. У меня в соседях живут девахи добрые, работящие. Женим тебя: я в посаженные отцы пойду, Власьевна - в матери… Живой о живом думает, Андрюха… Чуешь?
- Рано мне об этом думать, - хмуро отрезал Андрей, образ красавицы-атаманши опять встал перед ним, и сердце запылало.
- Во всяком разе, коли приключится какая нужда или беда, не забывай хромого Савватьку. Выручу… Спроси у дедки Мирона, как мы с ним встретились. Я, брат, Андрюха, даром, что калека, каждого насквозь вижу…
Андрей перестал слушать. Савватька попал на свою колею и пошел врать да хвастать.
В воскресенье после обеда Андрей не без робости отправился к Петровичу.
Жил мастер недалеко от церковной площади на самом уветливом высоком месте, где ставили первые заводские избы. Отсюда пошла главная заводская улица. Дома строились "по-рассейски" - огороды на задах, с улицы высокое крыльцо с подклетью.
Таким был и дом Петровича.