- А приучайся. Отец твой, Коля, помню, богатейшую коллекцию собрал для кунсткамеры. Флору вокруг нашей столицы изучал. Как-то показал мне свое описание. Пятьсот шесть растений. Знаешь про это?
- Знаю. И еще кой-чего знаю, мать рассказывала.
- Чего же?
- А то сами не знаете? Пятьсот седьмое растение в отцову коллекцию дали.
- Было такое! - Михаил Васильевич утер платком лысину, щеки его разгорелись. - А как, изволь, быть? Я ведь не ботаник. А приметил: в крашенинниковской коллекции нет любимого мною колокольчика широколистного. А эти колокольцы в моем летнем поместье в Усть-Рудицах повсюду росли. Вот и напомнил твоему отцу…
Ломоносов не наставляет их, никаких профессорских речей не держит.
- Всюду надо постигать тайности земли. Бесполезны тому руки, кто не имеет зорких глаз.
Тайности земли… Ломоносов говорит о них пылко, заразительно. Нет тайностям земли ни конца ни края. Не за ними ли отправился на Камчатку Крашенинников Степан Петрович? Ради них поплатился жизнью профессор Рихман. А сейчас русские люди желают обрести северный путь по Ледовитому океану. Экспедиция капитана Чичагова готовится в долгое и опасное плавание.
- А юнги им нужны? - спрашивает Коля.
- Юнги-то? - Ломоносов шутливо сокрушается: - Забыли об них…
- А вот я б пошел! - признается Вася.
- Так бы и пошел?
- Читал я разные книжки про путешествия. Там юнгов брали.
- За твое рвение, Василий Федоров, сделаю тебе один подарок. - Ломоносов распахивает шкафчик, выдвигает ящик. - Вот тебе карта. Сам чертил. В типографии еще не напечатано. Карта полярных стран.
Карта небольшая, с тетрадный лист. На ней изображен земной круг. В центре - ровными буквами выведено: ОКЕАН. Бегут в океан реки: Обь, Енисей, Лена. Вот Камчатка, севернее - Чаятельный берег Америки. Море Атлантическое. Тихое море. Страны, примыкающие к полярному побережью.
- Ретив ты, Зуев. Глядишь, когда-то карта и пригодится. Многое в ней не обозначено. Как знать, вдруг кто-то из вас сподобится посетить северный берег. Тут чертежик и пригодится. Всякая малая поправка станет драгоценной!
Близок вечер. Пора и честь знать.
Ломоносов проводил мальчиков до ворот.
- Бегите, а то ваша "мадама" рассерчает, что припозднились.
Перед сном Зуев еще раз втихомолку разглядывает ломоносовский чертежик. Верить ли?
Глава, в которой рассказывается об учителях Василия Зуева и в которой проясняется, что до истины можно дойти только путем познания
1
По-гусиному вытянувши шею, вдавив локти в бока, Крашенинников похаживает между ученическими столами и лицедейски гневается на товарищей:
- Ну-ка, уме недозрелый, плод недолгой науки…
И мизинцем легонько убирает слезу с увлажнившихся глаз.
Как живописно показывает учителя русского языка долговязого Мокеева. Коля бухается на скамью, вперяется тусклыми глазами в кафедру. Ни дать ни взять ученик, плод недолгой науки.
А вот и сам адъюнкт Мокеев. Он худ, узок в плечах, быстр в движениях, нетерпелив; более всего почитает любимца своего пиита Кантемира и свою речь постоянно нашпиговывает Кантемировыми строчками. Ведет плоским хрящевитым носом по ученическому журналу. Пальцем - в Зуева:
- Ну-ка, уме недозрелый, плод недолгой науки.
Вдавив локти в тощие бока, бегает между столами, ехидными глазками пронзает Зуева.
- Так, так. Что так смутен, дружок мой? Щеки внутрь опали, бледен и глаза красны, как бы ночь не спали?
Упражняется в полюбившемся стихе. На этот риторический вопрос можно не отвечать, но Зуев в тон учителю сетует:
- Бдил за уроками.
- Па-ахвально. - И Кантемиров стих мигом выстреливается из узкого учительского рта: - "Почесть та к добрым делам многих ободряет". Ответствуй: что есть описание предмета?
- Объяснительное изложение. Оно делает предмет наглядным. Главнейшие достоинства описания - ясность и простота. А описываются лица… подвиги… местности… растения… звери.
- Па-ахвально! А скажи нам, умам недозрелым, где по возможности ставится прилагательное?
- Впереди существительного.
- Пример не приведешь?
Слова, которые сейчас скажет Вася, самому ему нравятся. В них лад стиха. Они укачивают.
- Не лишено красот, когда прилагательное не только стоит впереди существительного, но также находится от него на некотором расстоянии. Как в стихе Овидия: "Уже мои виски похожи на лебяжий пух…"
- "Уже мои виски похожи на лебяжий пух…" - повторяет Мокеев.
Он утирает с уголка глаза чувствительную слезу - растроган. Но тут же обретает выражение ироничное и строгое. Кантемировым стихом одобряет зуевский ответ и как бы сам тому изумляется:
- Наизусть он знает все естественные права! Смею думать, Зуев, что при случае сам не погрешишь сделать должное описание, не лишенное красот. - Мокеев подымает указательный палец: - Прислушайтесь! - Тонким голосом выпевает стихи пиита Тредиаковского:
Многажды та на бреге морском стояла неподвижно,
Коп орошала, как дождь проливая, своими слезами,
И непрестанно смотря туда, где корабль Одиссеев,
Бегом волны деля, из очей ушел и скрылся.
Его глаза увлажнились. Отворачивается к окну.
- "Бегом волны деля", - повторяет шепотком. И громко для класса: - Прислушайтесь! Вон в нем сила какая, в гекзаметре. Как он хорошо подражает предмету, каков он есть сам по себе. Словно внешность предмета нашла себе словесное выражение.
Лицедей Крашенинников и тот замер. А Вася видит уплывающий корабль Одиссея. Все дальше и дальше, пока не скрывается из очей.
Адъюнкт Мокеев взбирается на кафедру. Узкоплечий, долговязый, как строка гекзаметра, поставленная стоймя.
2
Ботаник-анатом Алексей Протасьевич Протасов росту невеликого, парик до плеч. Так и кажется: белого барашка нахлобучил на голову. Протасов громогласен. Помимо Академии, служит в полицейском управлении: вскрывает людей, погибших, как тогда говорили, наглой смертью. Он прозектор, помогает разбирать преступления. "От одного голоса разбойники разбегутся", - шутят гимназисты. Между прочим, тоже солдатский сын. Его отец служил в Семеновском лейб-гвардии полку. Поэтому часто интересуется у Васи, как ныне солдатам живется, кто командир пятой роты. Сначала Вася пугался зычного окрика, потом привык к простому обхождению Алексея Протасьевича.
Протасов написал анатомию на русском языке, а раньше эта наука изъяснялась с учениками только по-немецки. И ботанику знает не хуже.
В солнечный летний день выводит школяров на Адмиралтейский луг. Там, в самом центре столицы, пасутся коровы, бегают козы и овцы, стреноженные кони пощипывают траву.
Протасов парик-барашек скинул. Реденькие волосы на ветру развеваются, холщовая рубаха на верхних пуговках расстегнута, холщовые же штаны в сапоги заправлены - не гнушается своим видом. Кто скажет, что это экстраординарный профессор?
Присаживается на корточки. Мальчики вокруг. Издалека подумаешь, в хоровод играют. Протасов выискивает нужную травку.
- Что это?
Будто кто-то не знает дикую гречиху.
- А по-научному, по-научному? Ты-ся-че-лист-ник! - Протасов гремит по всему лугу трубным голосом. Коровы на него косятся, стреноженные кони прочь шарахаются.
- А это?
- Курячья слепота!
- Что, Зуев?
- Курячья… слепота.
- О боги!
Разгибается, бьет пяткой о землю, проверяя, прочна ли ее твердь, не провалится ли от стыда в преисподнюю вся эта неразумная ватага школяров.
- Лю-ю-ютик! - тоненько тянет профессор, и это так странно, как если бы медный оркестровый бас вдруг разлился нежной, девической флейтой. - Лю-ю-ю-ти-ик. А куриная слепота - для тех, кто слеп в науке. Рас-те-ни-я дол-жны иметь вер-ное и-мя!