Он сочинял записку о научной работе в Академии. Исписывал лист за листом: "Вот мое завещание детям Отечества…" Он точно принимал парад всех имеющихся на русской земле знателей. Геометр! Сокращай трудные выкладки, без сей науки не обойтись ни в астрономии, ни в механике. Химик! Приближай химию к физике, поставь ее в равенство с этой наукой. От химии многое ожидают медицина, литейное дело, краски. Географы! Кому как не вам издавать атласы, чаще отправляйтесь в экспедиции!
- Мишенька со школярами! - доложили ему.
В сенях мальчики скинули овчинные тулупчики, обмели с валенок снег, утерли мокрые лица.
Дверь широко распахнулась. В притолоке стоял дородный лысый мужчина в длиннополом вишневого цвета халате. Редкие седые кудельки касались ушей.
- О, пожаловали. Милости прошу, господа гимназеи.
Мишеньку расцеловал в обе щеки, помял любовно. Пожал руки мальчикам.
- Вот какие все румяные! Пошли в кабинет. Согреемся. Скоро щи поспеют.
Ломоносов! Да ведь это и есть тот господин, что селитряную землицу пробовал, на Троицкое подворье пригласил.
- Давайте знакомиться, господа гимназеи.
- Фридрих Рихман! С вашего позволения.
- Николай Крашенинников.
- О, братец, крепко па отца смахиваешь.
Ломоносов чуть отступил, присматривался к Васе, разводя руками.
- Солдатский сын, отрок Василий Федоров Зуев!
- Точно так, не запамятовали.
- Я? О, братец, бог памяти не отнял. Экзамен сдал изрядно?
- Сдал помаленьку.
- Туго пришлось?
- До поту прошибло, как астроном Румовский и анатом Протасов спрашивали.
Ломоносов откинулся на спинку кресла:
- Показал, что не дитя, а отрок?
- Показал! - поддержал товарища Головин.
- Я отсюда за вами тихонько наблюдаю. Так это про тебя, Зуев, байку мне поведали. Смеха ради, спросил у тебя Румовский: "В чем должность человека?" А ты? Ну-к, что ответствовал?
- Рассматривать самого себя и прочие создания!
- Вот точно! Так мне и сказывали. Уморил, братец. Сам придумал?
- Да не… Сам немножко, а так дядька Шумский надоумил.
- За правду тебе алтын!
В кабинете Михаил Васильевич велел гимназистам садиться на медвежью шкуру, раскинувшую когтистые лапы от двери до окна. Вася погладил упругую шерсть - вот так косолапый был!
Потрескивали березовые поленья в камине. Окна занавешены гардинами. Огонь бросает блики на цветные обои, на высокий лепной потолок. Пахнет жженой берестой, табаком.
Глобус на столе - голубой шар на подставке чуть наклонен, окольцован железным обручем. Вот бы крутануть! А что за труба диковинная в углу? А, так то телескоп, звезды высматривать. Глянешь в глазок - звезда сама к глазу льнет, как притянутая. И луну можно обозреть.
Ломоносов закуривает трубку, подмигивает Васе:
- Помнишь, какой я угадчик? И сейчас угадал.
- Чего угадал, дядя? - любопытствует Мишенька.
- Угадал, что Василию страсть как охота глобус повертеть. Покрути. В ночезрительную трубу сейчас ничего не увидишь, а глобус на все времена суток.
Вася вскакивает со шкуры.
Ломоносов предостерегает:
- Отрок, осторожнее! А то все моря-то в одно сольются. И будет один сплошной океан, не распутаешь. Заплутаются мореходы.
Мишенька смеется:
- Не заплутаются, дядя. Сам прошлый раз мне говорил, что всякие морские приборы сочиняешь.
- Ну, так то на бумаге пока. Прикидки.
Твердо выговаривая слова, Фридрих спрашивает:
- С вашего позволения, спросить хочу: какие приборы?
- Ну, дотошный народ. Допекли. - Ломоносов достает с полки кожаную папку, в ней кипа чертежей, рисунков. - Разные сочиняю приборы. Один, чтобы определять снос корабля во время дрейфа. Вот, чтобы знать скорость морского ветра, направление его. Вот компас самопишущий.
- А у меня тоже компас есть, - радуется Вася. - Мишенька подарил.
- Это компас простой. А я подумываю о компасе, чтоб отсчитывал до одного градуса.
Книг в шкафах - за день не переберешь! Корочки всех цветов, надписи на двунадесяти языках. Вася разглядывает библиотеку, поражается: неужто Михаил Васильевич все прочел? Это ж сколько годов надо, чтобы все прочитать?
Зуев уголком глаза смотрит на Ломоносова, соображая: прочитал, не прочитал? Лоб какой огромный - все вместит. Голо-вас-тый!
- Науки небось все в этих книжках изложены?
- До всех-то, Зуев, далеко. Смотря как рассматривать…
- А вы сами как рассматриваете?
- Я? - Ломоносов щурится, выпускает изо рта синюю струйку дыма. - В Спасских школах, где входил во врата учености, нас так учили рассматривать науки… - Ломоносов втягивает щеки, причитает, как пономарь:
- Грамматика учит знати,
Глаголати и писати.
Бла-аго-о!Синтаксис есть сочинение
Словес и мысле явление.
Бла-аго-о!Геометрия явися,
Землемерам всем мнися.
Бла-аго-о!
Мальчики смеются:
- Вот так молитва. Бла-а-аго-о!
- Геометрия явися! - строго приказывает Мишенька.
- Насчет геометрии, братцы, не скажу, - хохочет вместе с мальчиками Ломоносов, - а вот землемерия звала. Все рвался путешествовать. В киргиз-кайсацкие степи. Обманом туда чуть не проник.
- Кого ж ты обманывал, дядя Миша?
- Дело давнее, признаюсь так и быть. В Спасских школах много тогда толковали об экспедиции в киргиз-кайсацкие степи под водительством Ивана Кириллова. В геодезии я мало знал. А требовался Кириллову священник. Без попа нельзя. Крестить инородцев. Задумался я: а не сойду ли за попа? Прикинулся сыном священника. Экспедиция задумала город на Аральском море заложить, флаг российский объявить, меж магометан утвердить власть. Вот он я, священник Михаил Ломоносов, - берите!
- Взяли?
- Какое там… Дело дошло до коммерц-коллегии, там и выявили: никакой я не попович. Крепко досталось вашему покорному слуге. Так попеняли! Но обошлось. Чистосердечно признался, что учинил обман с простоты своей и рвения пройти по России. Не получилось, братцы школяры, из меня землепроходца. Другие занятия увлекли.
- Жаль, - протянул Вася.
- Уж куда печальнее. Сколько лет прошло с той поры, а жалею, что не попутешествовал в степи. Кому что на роду написано…
- Не вышел, не вышел ты в поповичи, - похахатывает Мишенька. - Бла-аго-о!
- Не вышел, племяш. Постойте, что у нас разговоры на пустое брюхо. Пошли щи похлебаем.
Горячие щи, наваристые. Мальчики быстро опустошили тарелки. Когда подали отварную осетрину, Михаил Васильевич втянул носом чудный рыбий дух, поднял ложку, пропел:
- Бла-аго-о!
Вот так профессор! Повадки ребячьи. Если б не лысина, ни за что старых летов не дать.
Михаил Васильевич вспомнил, как в былые годы с отцом за треской на Мурман ходили, мимо плавучих льдов-падунов. Ледяные горы беспрестанно трещат, как еловые дрова в печи. Говорил весело, сам зажигался, руками показывал, какой величины падуны. Изображал отца, который молился: "Пронеси, пронеси". Проносило.
- Молитва помогала?
- Я сам так думал. А уж потом понял: отец ловко баркасом управлял. Вот и женщины, как мужья-поморы уйдут на путину, молились о спопутных ветрах. Чтобы с ловли возвращались невредимыми. Насадят на щепку таракана, спускают его, сердечного, в море. И не просто, а с приговором: "Поди, таракан, на воду, подыми, таракан, севера, ветра попутного пошли". Таракан всегда к прибыли.
Пили чай с медом, с пирогами.
- Балуйтесь медком, - потчует хозяин, - да не завязните, как мухи.
Михаил Васильевич к чему-то прислушивается: то ли к заунывной песне за окном, то ли к звукам далекой юности. Пальцами прищелкнул:
Услышали мухи
Медовые духи.
Прилетели, сели,
В радости запели.
Егда стали ясти,
Попали в напасти,
Увязли бо ноги.
Ах, плачут убоги.
Меду полизали,
А сами пропали.
- Вот так побасенка! - хватаются мальчики за животы.
- Грех молодости. В Спасских школах на уроке пиитики урок задали. Вот я про-мух-едоков и сочинил… В словесных классах лекции читал нам учитель Свентицкий. Учил нас: "Юноши, вирши есть искусство о какой бы то ни было материи трактовать мерным слогом для увеселения и пользы слушателей". Вот я, братцы, и решил слушателей увеселить.
Ломоносов округлил рот бубликом, показал Свентицкого.
- Вирши из вас кто любит?
- Почитываем, - отвечает Коля Крашенинников. - Тредьяковского знаю: "Начнут на флейте стихи печальны, зрю на Россию чрез страны дальны…" Цидулку Сумарокова еще знаю. Когда отец мой умер, Сумароков в цидулке о нас с братом напомнил…
- Как же, знаю. - Ломоносов ерошит Колины волосы. - "Когда б ваш был отец приказный человек, так не были бы вы несчастливы вовек…" Знаю, братец!
- После цидулки меня и приняли в гимназию на казенный кошт.
- Да, Коля, отец твой не был приказным человеком, оттого и не нажил состояния. А вот натуралист был замечательный. Его книга о Камчатке преполезнейшая.
- Дома у маменьки много гербариев осталось.
- А сам не собираешь?
- Раньше засушивал, да бросил.
- Вот, братец, напрасно.
- Терпения не хватило, Михаил Васильевич.