Роберт отметил про себя, что в целом это соответствовало явлению, известному из жизни. Если, к примеру, в помещении без окон выключить яркое искусственное освещение, то какое-то время еще остается отчетливый образ предмета, который сетчатка глаза восприняла в последний момент, тогда как все остальные предметы тотчас тонут во мраке и только потом уже могут быть вызваны в представлении благодаря особой концентрации внутреннего зрения.
Решающим для той роли, которую играл здесь каждый в отдельности, была, по признанию Леонхарда, страшная секунда умирания. Под этим он понимал не столько продолжительность во времени, сколько очевидное состояние перехода, в котором настигнутое смертью существо теряло сознание жизни. Люди воспринимают это как борьбу со смертью, протекающую дольше или меньше, тяжелее или легче, но раскрывающуюся в своем истинном значении только умершему. Без этого таинственного переживания акта умирания и рождения смерти невозможно пребывание здесь, в промежуточном царстве. Это необходимая пошлина за пользование мостом. По наблюдениям юноши, есть люди, которые пытаются обмануть себя относительно процесса умирания, догматики-материалисты, виталисты, при мысли о них невольно вспомнилась судьба тех сочинений, которые, едва попав в Архив, тотчас подвергаются процессу распада. С другой стороны, так называемая мгновенная смерть, разрыв сердца, пуля, авария, одним словом, те случаи, о которых люди обыкновенно говорят, что пострадавший ничего не чувствовал, - даже эта так называемая мгновенная смерть оставляет тем не менее возможность пережить действительно страшную секунду. Леонхард знает примеры, подтверждающие это, он какое-то время приводил в порядок Протоколы страшной секунды, которые представляют особенно важное собрание для Префектуры. Эти словно бы сейсмографические записи регистрируют порой страшные, порой просветленные мгновения-картины, которые умерший перенес сюда с собой из сферы земного.
У архивариуса временами пробегал по спине холодный озноб. Причиной тому был, вероятно, сырой воздух подземелья; на стенах туннеля блестели при свете лампы капли воды. Он поднял ворот пиджака.
- Мы уже прошли больше половины пути, - ободряюще сказал Леонхард. - Скоро достигнем решетки ворот.
- Хорошо, - отозвался Роберт, которому беседа с юношей скрашивала неудобства дороги. Архивариус снова заговорил об учителе, тоже теперь получившем отсрочку с легкой руки господина в сером цилиндре, поскольку оправдательный приговор касался обоих партнеров, парами проходивших мимо него.
Юноша согласился с архивариусом, но заметил при этом, что никто не знает, к кому из двоих в данном случае относилось решение Великого Дона. Вполне может быть, что продление срока вышло благодаря не ему вовсе, а их бывшему учителю.
Роберт, который продолжал верить в уравнивающую справедливость, вознаграждение и расплату, не хотел допускать такую возможность.
- Мой архивариус, - возразил Леонхард вежливым тоном помощника, - мыслит еще в моральных категориях жизни, что естественно для него.
- Я не раз имел случай убедиться, - сказал хронист, - что здесь никого не зачисляют в тот разряд, на какой человек мог рассчитывать с учетом своих положительных качеств или недостатков. Тем не менее в основе смотра, если я правильно понял приветливого секретаря, лежит определенная закономерность. Происходит всеобщее уравнивание вины и невиновности, разумеется коллективное, значит, с точки зрения всеобщего, а не с позиций отдельного индивидуума.
Леонхард, хотя и согласился с архивариусом, не придал его словам большого значения. По его убеждению, поступки Великого Дона не поддаются никакой оценке умершими их эмпирическим опытом. Леонхард считал, что составление пар служило статистическим целям, чтобы внешне отразить равновесие добра и зла. Пары, как только они покидают арену Великого Дона, распадаются. Дальнейший путь по тропе демонов каждый проходит отдельно, сам по себе.
Наконец они дошли до решетки из кованого железа. Впереди мерцал слабый свет, сочившийся через выходное отверстие туннеля. Человек пять стражников в овчинных тулупах сидели в пещере, вырубленной в скальной стене, и играли в карты. Леонхард назвал пароль. Мрачный парень неохотно поднялся и отпер заржавевшим ключом городские ворота. Створы заскрипели на шарнирах и отворились только наполовину. Стражник, зевнув, снова вернулся в пещеру.
Они вышли из туннеля. Перед ними расстилалась серая каменистая пустыня. Слепило глаза от молочного сверкающего света. Направо, шагах в тридцати, темнело базальтовое ущелье, над которым ползли белые, как вата, клочья тумана. На краю его, у крутого откоса, стояла сложенная из грубо отесанных камней низкая хижина.
- Это последнее строение у черты города, - пояснил Леонхард. - Не каждый достигает его столь удобным путем, как мы. И вообще, лишь немногим позволено сделать здесь последнюю остановку.
Дул резкими порывами холодный ветер. Камни с грохотом катились в пропасть. Тяжелая дверь была чуть приотворена. Они вошли через нее друг за другом и оказались в длинном и узком, как кишка, помещении, по которому стлался чад от горевших сосновых лучин.
- Большинство гостей уже в сборе, - послышался звучный женский голос.
В скудном свете лучин архивариус различил дородную фигуру, которая обеими руками прижимала к груди две пузатые оплетенные бутыли. Она кивнула на угол, где стоял туалетный стол с лоханкой воды, полотенцем и щеткой для одежды. Роберт охотно воспользовался предложением. От едкого дыма у него першило в горле.
- У нас здесь плохая вытяжка, - сказала мамзель. - В зале получше. А теперь мы зажжем свечи.
Она толкнула ногой дверь.
После того как Роберт умылся и почистился, Леонхард протянул ему пергаментный лист со служебной печатью. "В честь городского хрониста Префектура устраивает прощальный вечер с друзьями", - прочел Роберт.
Войдя в зал, заполненный, хотя и не столь сильно, как сени, синим дымом, в котором мглисто мерцали огоньки свечей, он увидел празднично убранные столы, поставленные в виде подковы. Блестели голые, свежеокрашенные белой известью стены. Сидевшие за столами гости поднялись со своих мест, и раздался хор мужских и женских голосов:
- Moribundi te salutant! [Умирающие приветствуют тебя! (лат.)]
- Morituris, - ответствовал хронист, - vos salutat! [Идущий на смерть приветствует вас! (лат.)]
- Salva animas nostras et dona nobis pacem, - прокатилось по хору. [Спаси наши души и даруй нам покой (лат.)]
Архивариус занял место в середине стола. Леонхард, войдя в роль пажа, встал позади него. Дородная мамзель начала разливать вино по бокалам из оплетенных бутылей. Перед каждым из гостей стояла горящая свеча. Наступила торжественная тишина.
Роберт медленно обвел взглядом гостей, которым позволено было после смотра сделать здесь последнюю остановку. Среди присутствующих он увидел Кателя, своего отца, юного Лахмара, путешественника в Хенну, родителей Анны, Самой же Анны не было. Он истолковал это как благоприятный знак, видимо, ей, как уже Леонхарду, продлили срок пребывания в городе.
Мгновенный холодный озноб пробежал по его телу, когда он обнаружил здесь и других знакомых ему людей, тех, с кем встречался еще незадолго перед тем, как пересек пограничную реку. Смерть, вероятно, настигла их уже во время его пребывания здесь; с того дня, как он приехал сюда, должно быть, прошел не год и не два. Многие, он знал, умерли еще до его отъезда, но поскольку он не встречал их в городе, то полагал, что они уже давно отправлены в дальние поля. Радость и боль последнего свидания с ними остро пронзили теперь его сердце.
Тут сидел приятель-поэт, который умер с горя, сломленный несчастным духом своего времени. Высокий открытый лоб его светился, как и прежде, умом, только между бровей лежала складка страдания. Роберт часто бывал у него в доме и знал стихи его семи поэтических сборников, которые попадались ему и в Архиве. Поэт заслуживал первого тоста, и Роберт обратился к нему со словами: "Вечно пребудет земля нашего духа приютом", - строкой из стихотворения поэта, написанного им в память об умерших друзьях.
Несколько неловким, размашистым движением подняв бокал, приятель-поэт произнес в ответ: "Отныне и навсегда!" И прибавил, прежде чем поднести бокал к губам: "Жаль все-таки, что все прошло. Земля, прекрасная звезда наших желаний, существует, только пока на ней живут". Он отпил глоток и устремил задумчивый взгляд перед собой, продолжая держать бокал в руке.
- Ты знаешь, Роберт, - сказал он после минутного молчания, - я не вынес безумия немцев, тех немцев, что сами себе были врагами.
- Ты сохранил верность возвышенной музыке сфер.
- Моя воля иссякла! - воскликнул поэт, глядя в пустоту; это были слова, которые исторглись из его губ в минуту смерти.
Хронист поочередно приветствовал сидящих за столом: артиста из Дрезденской Колонны, чей резкий, прерывистый смех напоминал крик лошака, пражского архитектора, и Лео, художественного критика, с китайской бородкой на искаженном конвульсивной улыбкой лице. Рядом с Кателем он увидел Эрдмут, возлюбленную своей юности, а вон там ему махнула рукой Ютта, родом с Рейна, которая погибла при пожаре; она, со свойственной ей порывистостью привстав с места, чуть не опрокинула бокал с вином. Тут сидел Иоахим Фельде, остроумный забавник с радио, оживленно беседуя с месье Бертеле, а там Бебукен, который с приятной улыбкой всю жизнь изворачивался, как мог, и все же был вынужден под конец сунуть свою умную голову в петлю, им же самим завязанную. Увидел он здесь и художника-шрифтовика, которого они дразнили между собой "ненасытная радость".