Мгновенно наступившая тишина заставила Волынского и Нарышкина прекратить беседу и посмотреть на парадную лестницу, по которой, окружённая светскими дамами и пажами, спускалась царица Екатерина. Пухлая и румяная, в платье, украшенном драгоценностями и расширенном в бёдрах фижмами, выглядела она молодо, о чём говорили и её озорно сверкающие глаза. Волынский почувствовал глубочайший прилив нежности, увидев царицу. Вспомнил царский корабль у пристани, поездку в Учуги, званый вечер в своём доме. О Боже, там она была самой обычной женщиной, а здесь… Забыв об этикете и не думая, что скажут о нём в петербургском свете, он прошёл через всю залу а почтительно склонился, сделав реверанс.
- Матушка-государыня, прими мои верноподданнические чувства. Я не смог удержаться, увидев тебя а столь сиятельном блеске!
- Ах, Артемий, это, оказывается, ты! - Екатерина улыбнулась и подала руку. Он прильнул к руке, ткнувшись губами в холодный, осыпанный бриллиантами браслет, и отступил.
Знатная столичная публика не осудила наглого льстеца. Напротив, следуя его примеру, к ногам царицы бросились и другие вельможи, выражая свою преданность к любовь. Камергер Нарышкин, едва Волынский отошёл, сказал ему с улыбкой:
- Ну, брат мой, ты делаешь блестящий успех. Теперь её камер-юнкеры Монс и Балк с ума сойдут от ревности. Берегись их…
- Это кого - вот этих щенков, которые шлейф её платья несут? Скажу тебе, дорогой камергер, не таясь: придёт мой час - я этих немецких холуёв отгоню от царского двора вёрст за тысячу. Толку от них… Что Монс, что Мопс - какая разница!
- Ну-ну, Артемий, осторожнее, государь о них думает иначе…
Несколько рождественских балов с постоянным присутствием на них астраханского губернатора породили о Волынском слухи не только как об искусном льстеце, но и галантной кавалере, пользующимся успехом у столичных дам. Даже Нарышкин поддразнивал Вонынского: оттого, мол, не идёшь жить ко мне, что в гостинице свободнее принимать гостей, тонко намекая на интимные встречи со столичными красавицами. Занимался ли губернатор дамами - об этом не мор сказать даже гостиничный лакей, но то, что спал Волынский иной раз до обеда и дольше, это точно. А после полудня, откушав в ресторации, а иногда прямо в постели, ехал в санках по набережной в коллегию к Андрею Ивановичу Остерману - вице-президенту Коллегии иностранных дел, недавно принявшему эту должность. После полудня сюда заезжая и управители Тайной канцелярией Пётр Андреевич Толстой. Сводила их не только личная привязанность друг к другу, но и возникшие обстоятельства в связи с обострением обстановки в Персии и на Кавказе. Толстой знал Турцию не со стороны: двенадцать лет служил посланником в Константинополе. Служил с предельной честностью - ни разу не посрамил государя и Отечество, и за упрямство своё перед турецким султаном дважды сидел в Семибашенном замке. Пётр Андреевич, хорошо зная нравы турок, сказывал молодому посланнику в Турции Ивану Неплюеву, как себя вести в той или иной ситуации. Всё это лето рейс-эфенди, по подсказке султана Ахмета, нажимал на Неплюева, грозя войной, и русский посланник с достоинством отбивал его "атаки" и переходил в наступление.
В начале февраля тайная служба доставила из Константинополя послание Неплюева о том, что его посетил переводчик и сказал: "Объявляется русским война, и Неплюев должен или возвратиться немедленно в Россию, или быть при визире в походе, или жить в Константинополе простым человеком, сложив с себя обязанности посла, ибо Турция более не считает тебя министром…" Неплюев принял решение возвратиться в Россию, послал слугу немедленно за паспортом, но паспорт ему не дали… Как быть? Сложившиеся обстоятельства заставили задуматься Петра, и он заставил усердно думать своих сановников. В беседах выражались мнения, может, отозвать Неплюева, но Толстой настаивал на своём: "Надо знать турок… Войны они начинают не с таких апломбов…" Собирались - судили, рядили и ждали, что будет дальше. А дальше шли дни и недели, но никаких военных действий Турция против России не принимала.
Между тем время стремилось к весне, и наступила пора плыть в Персию - ратифицировать договор. Консул Аврамов давно уже был в Санкт-Петербурге по вызову государя и дожидался, когда лёд на Волге тронется. А император уже подыскал подходящего избранника, кому к Тахмасибу с договором ехать: им стал унтер-лейтенант Преображенского полка князи Борис Мещерский. Узнав об этом, Волынский тотчас решил действовать: пригласил в ресторацию на ужин своего доброго друга Фёдора Соймонова, кому корабли в Мерсию вести, а с ним и князя Мещерского. Подготовил загодя послание для Тахмасиба, о котором государь знать не знал, а в послании написал, между приветствиями и пожеланиями, о том, что на содержание в персидских провинциях русских войск Тахмасиб обязан выдать из шахской казны приличную сумму золотом и передать посланнику - русскому князю Мещерскому. Посланник, получив золото, закупит в России необходимый провиант и направит его кораблями в Решт. Волынский передал послание князю, попросив выполнить поручение, а заодно наставительно посоветовал:
- Ты там с ними особенно не церемонься. С Тахмасибом держись на равных. Станет отказывать в золоте - постращай его. Скажи, что голодное русское войско не сможет защищать, как надобно, персидские пределы.
Через несколько дней посольство выехало с сильной охраной казаков в Астрахань, чтобы пересесть на корабль и плыть к персидским берегам.
VI
Туркмены, между тем, обустраивались в южно-русской степи. Прибыв туда одним потоком и поселившись в одном огромном ауле, вскоре вновь разделились на четыре села. Берек-хан со своим племенем остался в Арзгире, другие скотоводы откочевали и расселились по берегам Калауса, Ургули и Маныча, в двух-трёх фарсахах друг от друга. Скот тех и других пасся тоже рядом. Иногда отары смешивались. Хлопот у чабанов прибавилось, приходилось осматривать каждую овцу и проверять на ней тамгу. Чабаны бранили друг друга, случались и драки. Если дело доходило до крови, обидчики ехали в Арзгир к Берек-хану. Тот мудро и с присущим ему юморком мирил чабанов, угощал их и отправлял восвояси.
Берек-хан в первый же год пребывания на новом месте построил глинобитный дом из нескольких комнат, покрыл его камышом, огородил высоким глиняным дувалом, посадил фруктовые деревья, около дома в саду соорудил огромную деревянную тахту. Возле тахты постоянно курился дымком большой русский самовар, тут же громоздились стопками пиалы и деревянные чашки - кясы. Чуть поодаль, у дувала, сушились котлы всех размеров.
К Берек-хану ехали со всех сторон, и не только туркмены, но и чужаки. Он знал все новости, понимал толк в торговых делах и приговаривал: "Потерпим ещё один год, а потом повезём свои товары на астраханский базар!" Приходилось туркменам терпеть, ибо ограбил их астраханский губернатор, как говорится, до нитки. Нужда и терпение заставляли туркмен трудиться проворно. В кибитках стучали ковроткацкие станки, гремели ручные мельницы, старухи валяли кошмы, остригали на загороженных площадках "снимали шубу" с овец, мыли её в родниковой воде, сушили, расчёсывали и бережно складывали в огромные мешки - чувалы. Молодые джигиты поднимались с тахты Берек- хана только тогда, когда наступало время сна или какой-нибудь чабан вдруг поднимал тревогу: на отару напали волки! Тогда джигиты, словно кошки, прыгали на коней и неслись к оврагам, размахивая камчами. Увидев серых хищников, палили по ним из самодельных ружей и казённых фузей, за которые Берек-хан отвечал головой перед русским командованием. Поручик Кудрявцев за использование во внеурочное время боевых фузей брал с Берек-хана мзду, обыкновенно овечками.
Был в Арзгире и свой мулла. Звали его Тахир-мулла. Приходил он к Береку на чашку чая, но засиживался допоздна, читая суры из Корана, или рассказывал родословную туркмен. Берек-хан уважал муллу, но грамоту понимал по-своему. Не было такого дня, чтобы Берек-хан не заспорил с муллой.
- Да, уважаемый Тахир-мулла, мы не сомневаемся, что были на земле мудрецы, - начинал со значением Берек-хан. - Был царь Сулейман - это всем известно, был пророк Мухаммед - пусть продлится жизнь его в кущах эдема, был халиф Али - помянем и его добрым словом. Но ни один из этих великих так и не ответил на два понятия: "почему" и "зачем". Скажи нам, дорогой Тахир-мулла, почему у слона нет крыльев?
- Вай, Берек-хан, - конфузился мулла. - Опять ты за своё! Разве ты не знаешь, что всякая тварь создана Аллахом.
- Дорогой мулла, тебя спрашивают о слоне, а ты о чём? - возмущался Берек. - Скажи нам, зачем даны человеку руки?
- Чтобы есть и пить о их помощью, мой хан; руки приносят нам добро…
- Но разве не руками мы убиваем других людей? Значит, руки приносят зло. Всё в жизни двояко, дорогой мулла. Руками мы вытираем рот и подмываем гузку. Ногами мы догоняем врагов и ногами убегаем от них… Орлы летают в небе, а слон не может - почему? Почему Аллах не дал крылья слону? На это не могли ответить мудрые из мудрейших, а я тебе отвечу… но не сегодня. Мне надо сосредоточиться, а вы не даёте. Бедного Берек-хана на части разрывают. Война на Кавказе - Берек садись на коня, овцы пошли пить в в трясину попали - Берек скачи их спасать. Сын у кого-то родился - опять тянут к себе Берека… Почему? Об этом надо подумать, дорогой мулла. Тысячи вопросов, сменяя друг друга, возникают в моей голове…